Страница 35 из 99
Запомнилась и другая сценка. Из подворотни у одного домика выскочила собака и с лаем бросилась к пленным. Тут же открылась белёная калитка и показался седобородый человек. Старик повелительно крикнул, и пёс покорно затрусил назад…
Эдано успел порядком устать, пока раздалась команда “стой!”, и колонна постепенно замерла у высокого глухого забора. В заборе широкие ворота со шлагбаумом. Русский солдат поднял перекладину, и пленные вошли на просторный широкий двор.
“Что это — тюрьма?” — мелькнула у каждого одна и та же мысль.
В глубине двора высились три длинные двухэтажные казармы, сложенные из толстых почерневших бревен. На окнах казарм решеток не было. В дальнем углу виднелись ещё какие-то служебные постройки.
Колонну встречали два русских офицера. Один приземистый и пожилой майор, другой молодой и сухощавый старший лейтенант. Во дворе японские офицеры выстроили своих подчиненных. Сопровождавший колонну русский офицер подошел к майору и громко отдал рапорт. Поздоровавшись с ним, майор провел пальцем вдоль воротника кителя и, сделав два шага вперед, обратился к пленным. Старший лейтенант переводил его слова на японский язык:
— Офицеры и солдаты бывшей Квантунской армии! До того как правительство моей страны решит вашу судьбу, вы будете жить здесь. Для себя всё будете делать сами. Теперь вы составите отдельный рабочий батальон, подчиненный командованию Советской Армии. Командир батальона — я, майор Попов. Это, — показал он на своего переводчика, — мой помощник, старший лейтенант Гуров. Все просьбы и обращения к советскому командованию передавайте через старших команд. Сейчас вас поселят в казармы, потом сводят в баню.
Гуров разделил прибывших на группы и показал, кто какую казарму занимает. После неизбежной суматохи, когда каждый старался занять место получше, раздалась команда “в баню!”. По пути Савада с усмешкой заметил, обращаясь к Ичиро:
— Услышал бы господин подполковник Коно, что Квантунская армия теперь бывшая, умер бы на месте. Интересно знать — ефрейтор я теперь или нет? Да, не получился из меня начальник!
Потрясающее впечатление на всех произвела русская баня. Уж кто-кто, а японцы любили посидеть в горячей воде фуро[23].
Савада и Эдано сидели на лавке и старательно мылись из жестяных тазов. В бане слышались гогот и крики людей, обрадованных возможностью смыть накопившуюся за дорогу грязь. Мимо них в следующее отделение прошли два русских солдата из команды, сопровождавшей эшелон. Спустя некоторое время один из них появился в клубах густого пара и, улыбнувшись, сделал Эдано и Саваде приглашающий жест рукой.
Друзья поднялись и вошли в душную небольшую комнату, недоумевая, зачем они это понадобились русским Лежавший на верхней полке весь в клубах пара русский солдат, покрякивая от удовольствия, хлестал себя пучком прутьев с редкими желтыми листьями.
— Давай, хорошо! — пригласил он пленных. Слова эти Эдано и Савада уже знали и поняли, в чем дело: им предлагают попробовать новый способ мытья. Савада первым влез на верхнюю полку и тут же, закрыв лицо ладонями, скатился вниз. Последовав его примеру, самолюбивый Эдано решил не отступать. Задыхаясь, он упрямо продолжал сидеть на верхней полке. Один из русских подал ему веник, и Ичиро тоже принялся хлестать им себя, недоумевая, что за удовольствие обжигать кожу горячим паром.
Савада стремглав выскочил из парной. Скоро сюда стали заглядывать другие любопытные из пленных. Некоторые из них рискнули сесть рядом с Эдано. Русский солдат толкнул Эдано в плечо, показал на дверь и крикнул неизменное: “Давай хаяку!”
Эдано понял, что ему пора уходить. Пошатываясь от изнеможения, но гордый тем, что доказал свою выносливость, вышел он из парной и жадно припал ртом к кувшину с холодной водой.
Легкость в теле после бани привела друзей в отличное настроение. Первый день в батальоне оказался вовсе не страшным.
— Если у русских главная пытка для пленных — парная, — заметил Савада, — то жить можно и здесь. А ты обратит внимание, что белье они нам выдали новое. Заранее приготовили!
2
Другие чувства испытывал в этот час старший лейтенант Гуров. Он родился неподалеку — в пригородном селе. Там и сейчас живут его мать и сестра. В 1921 году японский карательный отряд дотла сжег это село, убили каратели и отца Андрея. Гуров был ещё мал, чтобы запомнить подробности, но, по рассказам матери, живо представлял себе, как японский офицер показывал на площади свое искусство рубить головы мечом. В 1940 году Андрея призвали в армию, потом началась война. Гуров, как и все его сослуживцы, воины-дальневосточники, рвался да фронт. Казалось, что если они прибудут туда, то ход войны сразу изменится.
Вскоре после начала войны командование направило Андрея Гурова в школу военных переводчиков. Так неожиданно для себя он быстро научился говорить по-японски.
Трудное это было время. Дивизия, куда послали Андрея после школы, располагалась вблизи границы, в сопках: доты, дзоты, землянки надолго стали жильем для солдат и офицеров. Чуть не каждый день из-за кордона доносилось эхо пулеметных очередей и винтовочных выстрелов. “Ну, началось и здесь!” — думалось во время каждой очередной тревоги. Вояки из Квантунской армии прощупывали крепость советской границы и пытались спровоцировать наши войска начать войну. Нелегка была воинская служба здесь, в войсках Дальневосточного фронта. В действующей армии на выстрелы врага отвечали огнем. А здесь — молчи, хотя палец и готов был нажать на спусковой крючок. У солдат невольно сжимались кулаки, когда по дорогам от границы двигались в тыл санитарные машины или двуколки с ранеными.
После славной победы над Германией и памятного парада в Москве, когда фашистские знамена были брошены к стенам древнего Кремля, стало легче. А спустя немного времени сюда, на далекий край советской земли, двинулись прославленные в боях гвардейские дивизии и бригады. Боевые порядки дивизии, в которой служил Андрей Гуров, стали сокращаться до уставных пределов, освобождали рядом боевые участки прибывающим ветеранам Отечественной войны. Все понимали: близок долгожданный час расплаты с коварным и вероломным врагом, который всеми силами противится воцарению мира.
Обидно было Андрею Гурову, когда его отозвали из прославленной дивизии, овладевшей Пограничненским укрепленным районом японцев и продвинувшейся до Чаньчуня.
— Понимаю, старший лейтенант, всё понимаю, — говорил майор Попов при первом знакомстве в батальоне. — Но такова уж судьба военного человека. Думаешь, мне хотелось идти в этот батальон? Но надо! Кому-то ведь действительно надо военнопленными заниматься. Учись выдержке, дорогой товарищ! Надо — и стой, как штык!
Не очень-то согласен был с майором Андрей. Попову, как казалось Гурову, было проще. Майар порядком послужил, повоевал, несколько раз был ранен. Добрый десяток правительственных наград… А что успел сделать он, Андрей Гуров? По сути дела, ничего. Да и трудно было ему сразу изменить своё отношение к квантунским воякам.
С новой службой Гурова до некоторой степени примирило то обстоятельство, что начальник у него был человек умный и дальновидный. Это очень важно, когда надо привить человеку любовь к делу. Зато капитан Мишин — заместитель майора Попова по хозяйственной части — Гурову не понравился.
Посовещавшись, командование батальона решило для управления военнопленными привлечь их же офицеров — старших команд.
Вызванные в штаб батальона японские офицеры с готовностью согласились выполнять необычные обязанности. Затруднение возникло только с назначением старшего. Кроме Уэды, в лагере оказалось ещё четыре капитана, но не было ни одного чином выше. Посовещавшись, в свою очередь, капитаны назвали фамилию Мари. Этот офицер был старшим среди них по возрасту и по выслуге лет.
Андрей Гуров, посмотрев на “параллельного” комбата, подумал: “Каково-то мне с тобой придется? Хорошо, если окажешься порядочным человеком”.