Ветер богов

По команде полковника отряд повернул направо и форсированным маршем двинулся к Муданьцзяну. Повел их капитан Уэда.

На месте осталось человек сорок — все, кто служил в первой и второй эскадрильях Рослый Эдано оказался правофланговым.

Полковник посмотрел вслед удалявшейся колонне и обратился к оставшимся:

— Вам, воины, выпала ещё более почетная задача. Вы станете мстителями и нанесете врагу самые опасные удары, удары в спину. Приказываю по двое-трое рассредоточиться вдоль дороги Муданьцзян — Хэньдаохэцзы. Пропускать крупные колонны, части и подразделения. Но уничтожать каждую машину, всё живое, изолировать вражеский фронт от его тыла. Это будет большая помощь нашим доблестным войскам. Действуйте храбро, мудро и неотразимо. Держитесь стойко до возвращения наших победоносных войск. Пароль для всех “Гора”, отзыв “Река”. Уверен: каждый из вас будет достойным воином. Молю богов о ваших успехах!

Глава пятая

1

— Ну, на этот раз нам не вывернуться, — вздыхая, пробормотал Савада.

Место для засады ему и Эдано было определено на склоне сопки. Остальных послали дальше на Хэньдаохэцзы, на каждом километре оставалось по два-три человека, обреченных на гибель.

Когда колонна тронулась, механик иронически произнес:

— В создавшейся ситуации для нашего народа выход может быть только один, продолжение решительной священной войны…

Процитировав, таким образом, слова из обращения господина военного министра, которое им зачитали утром, он плюнул и стал карабкаться на сопку.

— Я, между прочим, полагал, — начал он, когда они уселись в орешнике, — что за всю войну мне ни разу не придется лицом к лицу столкнуться с противником. Такова судьба механиков. Нашего брата чаще всего разносит авиабомбами.

Эдано промолчал. С их наблюдательного пункта хорошо был виден поворот дороги, откуда могли показаться русские.

Ни один человек там не мог проскользнуть незамеченным.

Савада напился воды, завинтил флягу, достал сигарету, закурил и продолжал рассуждать:

— Мне повезло больше других. Я — авиамеханик — буду сам убивать. Тем более, что я, наверное, самый плохой стрелок в императорской армии…

— Перестань ныть! — лениво отозвался Эдано.

— А чего мне радоваться, — начал горячиться Савада, — как же, буду сейчас как идиот кричать “банзай!”. С какой радости? Оставили нас тут на верную гибель.

— Ты мне друг, но учти… Свой долг должен будешь выполнить! — строго предупредил Эдано.

Механик раздраженно вскочил.

— Всю жизнь с меня драли шкуру, и ещё, оказывается, я кому-то должен? Должен отдать свою жизнь? А почему?..

— Будь наконец мужчиной. Ты воин!

— А спрашивал меня кто — хочу я быть воином? Я механик, — он протянул руки к Эдано. — Этими руками я могу много делать полезного. Зачем мне эта земля? — топнул он ногой. — Кому она нужна? Мне? Тебе?..

— Перестань. У нас нет выхода. Не в плен же сдаваться.

— В плен? — Савада нахмурился. — Я об этом не думал.

— Ты знаешь сам — русские не церемонятся с пленными.

— Достаточно того, что я видел, как расправляются с пленными наши, — с горечью согласился Савада, снова усаживаясь на землю. — Даже печенку у живых вырезают. Почему русские должны быть лучше? Скажи, ты слышал о боях с русскими на Номон-хане в тридцать девятом году? Тогда из дивизии Камацубары некоторые попали к русским в плен ранеными.

— И что случилось с ними? — заинтересовался Эдано. — Их поубивали?

— Нет. Лечили, а потом отправили домой.

— Не может быть!

— Я знаю, что говорю. Сын моих соседей был среди пленных.

— Может быть, русские поступили так для пропаганды?

— Всё может быть… На вернувшихся из плена наши потом надели колпаки позора. От парня-соседа отказались родители и жена. Я не хочу, чтобы и со мной так было.

Полчаса они лежали молча… Дорога опустела, всё вокруг затихло, даже птицы, пережидая зной, замолкли. Падь за поворотом дороги наполнилась испарениями, и её очертания стали расплывчатыми, зыбкими. Эдано показалось, что никакой войны нет и они с Савадой просто отдыхают под орешником, который упорно боролся за южный склон сопки с зарослями дубняка. Интересное растение дубняк, размышлял Эдано. Даже в обжигающую зимнюю стужу он не теряет листьев, которые становятся сухими и жесткими. Листья, если их поджечь, горят, как порох. И всё же, даже перезимовав, листья опадают, уступают место молодым, здоровым, а дубняк разрастается ещё гуще. Где-то на этих опавших листьях останутся тела Савады и его. И никто не узнает, как они приняли смерть… Савада прав. Ни к чему ему, Эдано, эти сопки, поросшие орешником и дубняком.

У себя на родине он и не знал о их существовании, как не знают о его существовании русские, которые появятся вон из-за того поворота. И он в них будет стрелять, как стрелял тогда, на Лусоне, в хука, засевшего в кроне дерева. Тогда он не видел цели, здесь она будет как на ладони. Там он ответил на выстрелы, здесь начнет первым. И ничего нельзя изменить. Ничего!..

Оторвавшись от своих размышлений и бросив ещё один взгляд на пустынную дорогу, Эдано спросил механика:

— Так с чего мы начнем, умудренный жизнью?

— Во-первых, нам нужна нора или укрытие. Не каждый день на “священной земле” сухо.

— Соорудим шалаш?

— Согласен!

Утром следующего дня они всё чаще с тревогой посматривали в сторону Муданьцзяна. С рассвета дорогу заполнили отступающие части. Солдаты шли понуро, еле волоча ноги. Устали они, видно, смертельно и двигались из последних сил. Многие были перевязаны, на марле выступали пятна крови. Некоторых вели под руки.

Между колоннами шли толпы горожан, кто в чём был, покинувших домашние очаги. Они тащили какие-то свертки, узлы. Маленькие дети, привязанные к спинам матерей, заливались плачем. Это были, возможно, матери, жены и сестры тех, кто шагал сейчас в строю и не смел выйти, чтобы помочь. Мирные жители, окончательно потерявшие силы, сворачивали с дороги и уходили в сопки.

Друзья лежали под развесистым кустом лещины и смотрели на отступавшие колонны.

К полудню поток войск и беженцев стал сокращаться и наконец иссяк, как мелкий дождевой ручей. А ещё через несколько часов далеко у Муданьцзяна раздался гул, который всё нарастал… Тучи пыли взвились над дорогой. Вот из облака пыли показался первый русский танк, второй, десятый, тридцатый… На танковой броне сидели десантники. Двигались самоходные орудия, мощная артиллерия на тракторной тяге, бронетранспортеры и бесконечное число грузовых автомашин с солдатами в кузове. С воздуха колонну прикрывали волны краснозвездных самолетов. Эдано невольно поежился. Шла грозная лавина стали и огня, шла армия победителей.

Эдано и Савада затаились, прижались к земле, чувствуя свое бессилие. Ничего они не могут изменить, ничему не могут помешать. Иногда движение колонн надолго прерывалось, потом всё как бы начиналось снова. Саваду особенно поразила какая-то неотразимость в движении колонн. Наметанный глаз механика заметил многое: и пулеметы, которые с каждого грузовика направлены были в обе стороны от дороги, солдат, вооруженных винтовками с оптическими прицелами, зорко осматривавших окрестности.

И Савада и Эдано понимали, что перед ними не только сила, но и уверенность. Уверенность, что никто не способен остановить этот наступательный порыв.

2

Капитан Уэда возглавлял отряд, посланный на помощь защитникам Муданьцзяна. Он шел подчеркнуто размеренным шагом привычного к маршам и тренированного офицера. И, глядя на его бесстрастное лицо, никто из подчиненных не мог догадаться, как тяжело на душе у капитана.

Уэда с горькой усмешкой вспомнил хвастливые разглагольствования подполковника Коно, так лихо громившего русских на штабных учениях. Вот тебе и победные знамена императорской армии над русскими городами! А победоносный поход до Урала, на горных хребтах которого они должны были встретиться с немецкими союзниками? Арийцы Востока и Запада… Уэде вдруг показалось, что всё это: разгром отряда русской авиацией, глухие раскаты орудий у Муданьцзяна, лощина, по которой он вел сейчас солдат, — всё это кошмарный сон, и нужно только сделать усилие, чтобы проснуться…