Страница 41 из 48
Первыми за гробом шли девушки. Они не плакали, только судорожно вздрагивали их худенькие плечи. За девушками шла бригада, потерявшая своего руководителя и товарища по работе. Вместе с другими, низко опустив голову, шагал Макаров.
Чуть поодаль двигался военный оркестр и взвод пограничников в пешем строю с винтовками на плечо.
Процессия двигалась в глубоком и тягостном молчании.
И только когда приблизилась к месту недавно произведенного взрыва, открывшего дорогу в горы к руднику, оркестр заиграл траурный марш.
Печально загремела медь военного оркестра. Как будто черные птицы поднялись в небо и закрыли его своими широко распахнутыми крыльями.
Все глуше звенит траурная медь, все ниже наклоняются головы людей. Над молчаливой степью, над угрюмыми неподвижными предгорьями и скалами льется скорбная мелодия.
Да, в борьбе роковой с ненавистными врагами, во имя того светлого и человечного, что несли мы в далекие степи и высокие горы, в глухую тайгу и северные льды….
Процессия останавливается у девяносто пятого пикета.
Над местом взрыва возвышается высокая гора. Там, на вершине, решено похоронить бригадира.
Со стороны поселка Горного движется группа людей. Это геологи. Впереди шагает, наклонив голову, печальный Мирченко.
Толпа все увеличивается, но никто не нарушает царящего вокруг молчания. Давно уже молчит оркестр. Тишина становится все тягостней, все напряженней.
Макаров поднимается на бровку дороги, образовавшейся после взрыва. В руке его зажата выгоревшая на солнце кепка, и ветерок свободно шевелит его черные, падающие на лоб волосы.
Он отбрасывает их резким движением, поднимает руку, требуя тишины.
— Товарищи, — говорит он, и голос его дрожит от волнения. — Сегодня мы хороним Сергея Солдатенкова, рядового бойца первой пятилетки. Здесь нет ни отца его, ни матери, ни кого-либо из родных. Вдалеке от родных мест сложил он свою буйную голову. Но жизнь свою он отдал за нашу советскую землю, за ее счастье. Мы решили похоронить его здесь, на решающем участке строительства. Пусть эта Безымянная гора получит его имя, и пусть в сердцах людей навеки останется его подвиг…
Кто-то громко заплакал. Это Маруся. Плечи ее содрогаются от судорожного рыдания, она не отнимает от глаз платка.
К автомашине подходят землекопы и берут гроб на руки. Они поднимают его на плечи и несут на вершину горы, которая еще вчера называлась Безымянной. Отныне она будет гора Солдатенкова.
В глубоком молчании гроб опускают в могилу. Раздался залп, второй, третий…
Вновь наступает тишина. И вдруг — грохот. Огромный обломок скалы, чудом устоявший в момент взрыва, потерял равновесие и, словно нехотя, рухнул вниз.
Перевернувшись несколько раз, он перекатился через дорогу, никого не задев, и замер на такире. А там, где только что висел этот камень, в образовавшемся проломе между гранитными уступами, мелькнула фигура человека в чалме и быстро исчезла. Человек мелькнул всего лишь на одно короткое мгновение, но все успели заметить его.
— Что же вы, что же вы! Ловите его, ловите!
Это закричала Нина. В тот же миг пограничники бросаются к вершине горы.
Нина опускается на землю. Тело ее содрогается от рыданий. Макаров силится успокоить ее. Она выкрикивает сквозь рыдания:
— Это они убивают людей. Это они. Этот в чалме приходил к Курлатову. Они встречались в вагоне. Сначала они думали, что я вместе с ним уеду за границу. А когда я отказалась, они отпустили меня. Но сказали, чтобы я молчала. Иначе меня ждет смерть.
— Успокойся, Нина, — волнуется Макаров. — Его схватят. Успокойся, пожалуйста.
К Нине подбегает Наталья и Маруся. Они успокаивают ее, пытаются увести.
— Где он? — боязливо озирается она. — Вероятно, и Курлатов где-то близко. Они что-то задумали.
— Успокойся, — гладит ее по голове Наталья. — Разве так можно? Их всех сейчас переловят, ты увидишь…
Толпа постепенна редеет…
В небе парит большой горный орел. Он долго кружит над горами, над степью, опускаясь все ниже и ниже. Когда все отсюда уйдут, он сядет на вершине и, гордо озираясь, будет оглядывать свои владения.
Вася Сокол ушел было со всеми, потом задержался и возвратился к свежей могиле.
Там, бессильно опустив руки, стояла Маруся. Две скорбные складки обозначились у ее губ. По ним стекают горькие женские слезы. Не кричит она, не причитает, стоит неподвижно, словно окаменев.
— Пойдем, Маруся, — просит ее Вася. — Поздно уже. Вечереет. И холодно стало.
Он снимает пиджак, накидывает на плечи Маруси.
— Пойдем, — повторяет Вася. — Его не вернешь. Жалко, но не вернешь. Пойдем.
Маруся тяжело, прерывисто вздыхает и послушно уходит вместе с ним…
ПОВЕРЖЕННАЯ КРЕПОСТЬ
Опытный глаз сразу же отличит текинский ковер от иомутского, а иомутский от кызыл-аякского. И подобно тому, как один ковер отличаемся от другого, так и жилища разных племен отличаются друг от друга. Уж никак не спутаешь усадьбу туркмена-эрсаринца с жилищем туркмена-мукры, хотя живут они в одной и той же приаму-дарьинской местности. И в любом случае можно отличить жилище бедняка от жилища бая.
Высящийся над всеми постройками двухэтажный учек (башня), или, как называют его в других местах, оммар, неопровержимо говорил о том, что Дурдыев принадлежал к баям — богачам эрсаринского племени.
Вся его усадьба была отгорожена от внешнего мира глухой стеной, сложенной из девяти рядов пахсы — набивных блоков из плотного леса. При такой высоте никакой вор не сможет заарканить овцу и вытащить ее наружу. Внутри размещались многочисленные постройки, хранились несметные богатства. Да, Солдатенков был прав, это была крепость. Но это была и тюрьма.
Вот уже третий день Мамед ищет Дурсун. Он уже побывал у ее родителей, живущих в соседнем ауле, но девушки там не оказалось. Он решил возвратиться и искать ее в доме Дурдыева.
Когда он на взмыленном коне прискакал к воротам усадьбы, навстречу ему из внутреннего двора вышла Тоушан.
Брови ее гневно хмурились. В глазах — боль и смятение. Молча посмотрела она на Мамеда. Тот в ответ только пожал плечами.
— Он убил ее, убил! — вдруг зарыдала Тоушан, пряча лицо в платок. — Бедная сестренка…
— Подожди, Тоушан, — остановил ее Мамед. — Нужно искать ее здесь, в усадьбе. Ты говорила с людьми?
— Говорила, — подняла заплаканные глаза Тоушан. — Они рассказывали, что в последнее время он держал ее на привязи, как собаку.
Мамед заскрипел зубами.
— А потом она исчезла. Никто ничего не знает.
— Я буду искать, — направился к воротам юноша. — Кто там, в усадьбе?
— Все его люди разошлись или разбежались. Здесь будет правление нашего колхоза. Иди, Мамед, иди!
Мамед хорошо знал расположение байской усадьбы. Он быстро обежал все жилые помещения, облазил амбары, аммуничники, маслобойку, заглянул в каждый тайник. Дурсун нигде не было.
Во двор начали сходиться колхозники. С удивлением осматривали они дурдыевскую крепость.
Мамед бросил взгляд на башню-учек, возвышавшуюся над всеми постройками. В нижнем этаже он уже побывал. Там так же, как и в других помещениях, предназначенных для жилья, стены были увешаны красиво вышитыми хурджумами, на глиняном полу лежала богатая кошма.
Нет, Дурсун не было и здесь. А что же на втором этаже башни?
На башню обычно поднимались по приставной лестнице, которая опиралась на небольшую площадку, устроенную на выпущенных концах бревен. Сейчас лестницы не было. Где же она?
Мамед метался по двору в поисках лестницы. Люди с удивлением шарахались от него.
Наконец ему удалось обнаружить лестницу в уголке, за сараями. Бегом потащил он ее к башне. Задыхаясь, одним махом взбежал наверх. Не помня ничего, весь во власти страшной тревоги, перешагнул порог верхней постройки.