Страница 40 из 48
— Вы же полком командовали, уставы знаете, — подзадорил кто-то старика.
— Командовал, — приосанился тот, — Горло у меня металлическое. А ну, выходите на инструктаж! — гаркнул он, наливаясь кровью. — Равняйсь! Смирно! Что есть часовой? — спросил он вытянувшихся перед ним землекопов. — Часовой есть лицо неприкосновенное. Кому он подчиняется? Начальнику караула. То есть, мне.
Он испытующе поглядел на стоящего на правом фланге Ваську Сокола.
— Приедет ночью Макаров, подойдет к тебе и скажет: «Давай сюда взрывчатку». Что делать будешь?
— Конечно, отдам, — не задумываясь ответил Сокол. — Он же прораб!
— Дурак ты, — побагровел Борисенко. — Для часового есть только один начальник — начальник караула, то есть я! Приедет сюда сам Калинин, и то ты ему не подчиняешься. Понял, дурья твоя башка?
— Понял, — неуверенно ответил Васька, удивляясь премудростям воинского устава.
— То-то же! А теперь разойдись!
Эта сценка всех развеселила. Народ зашумел, пошел сыпать шутками да прибаутками. И вдруг этот разноголосый шум и крик прорезала чистая, звонкая запевка. Все затихли, озираясь. У стола, подперев рукой голову и закрыв глаза, пел Солдатенков.
Он пел старую, протяжную русскую песню, привезенную с Рязанщины. Казалось, нет ей ни конца ни краю, как нет исхода звучащей печали и грусти:
высоко взлетел голос певца. И словно вторя ему, там, за окном, в ночной мгле завыл осенний ветер и бросил в окошко горсть сухих листьев.
А песня лилась дальше:
Звенит, звенит, натягиваясь, как струна, голос певца, и все с широко открытыми глазами, словно проникая в его душу, следят за песней, за ее чудодейственным полетом.
Словно в каком-то предчувствии, сжимаются сердца слушателей.
Что это? Как побледнело сразу лицо Маруси, как насторожилась она, напряглась вся, не сводя глаз со своего бригадира.
— Брось, перестань! — не своим голосом кричит Маруся, подбегая к бригадиру. — Что панихидную завел, чего душу тревожишь? Не хочу я твою песню слушать, не хочу!
Солдатенков мягко и виновато улыбается.
— А песня-то и кончилась. Да что, из песни, сама знаешь, слова не выкинешь. Ефим, — поворачивается он к Дубинке. — У тебя водка есть?
Дубинка внимательно глядит на бригадира. По его лицу пробегают какие-то неясные тени, верно, и его растрогала печальная песня. Он молча достает из-под подушки бутылку, наливает в стакан. Всем видно, как дрожит его рука. И слышно — стакан мелко позванивает.
Солдатенков одним глотком выпивает водку и, подойдя к своей койке, валится на нее.
— Спать хочу, — сонным голосом произносит он. — Сильно спать хочу.
В бараке глухая, неприятная тишина.
Наталья морщит лоб, силясь отогнать тяжелые думы. Набросив на плечи платок, она выходит.
Ей бросается в глаза какая-то возня возле конторы. Там ярко горит свет, раздаются чьи-то громкие голоса.
«Макаров приехал», — догадывается она.
Невольно она делает несколько шагов по направлению к конторе, но потом резко поворачивается и уходит в сторону. Кажется, кто-то окликает ее:
— Наталья!
Это голос Макарова. Но она ускоряет шаги, тоненьким платочком вытирает набежавшие на глаза слезы.
…Уже была поздняя ночь, когда Солдатенков оделся в темноте и вышел во двор. Ночь была темная, прохладная. Кутаясь в пиджачок, он торопливо, оглядываясь по сторонам, зашагал по направлению к усадьбе Дурдыева.
Никто не видел, как ушел он, и никто не знал, когда он возвратился.
НА ГОРЕ СОЛДАТЕНКОВА
Взрыв скалы на девяносто пятом пикете был произведен утром, около восьми часов. Скала была раздроблена и отброшена в сторону, открыв дорогу к руднику.
А ровно в полдень, во время перерыва, землекопы обнаружили тело бригадира Солдатенкова, предательски убитого ножом из-за угла.
Он лежал ничком у отброшенного взрывом валуна, поджав руки, словно в последнее мгновение хотел подгрести к себе землю, за которую отдал жизнь.
…В кабинете начальника заставы стояла тишина.
Сабо долгим напряженным взглядом смотрел на Макарова.
— Когда вы вскрыли этот конверт? — сухо и неприязненно спросил он.
— После возвращения из Ашхабада, — мучительно краснея, ответил Макаров.
— А получили?
— Получил это письмо на вокзале, в день отъезда. Я положил его в сумку, ну и… забыл о нем.
Сабо, всегда спокойный и уравновешенный, грохнул кулаком о стол так, что во дворе залаяла собака.
— Вы мальчишка, Макаров, — почти шепотом заговорил он, тяжело дыша. — Вам нельзя доверять жизнь людей. Неужели вы не понимаете, что идет борьба не на жизнь, а на смерть? И вы не пешка в этой борьбе. Вам поручены люди. Вы отвечаете за их жизнь и благополучие.
Сабо сел и тотчас же снова вскочил, словно не мог найти себе места.
— Вас кто-то решил предупредить, вам прислали письмо, что враги затевают нехорошее дело. Это уже не слухи. Здесь даже названо имя убийцы — Дурдыева. А вы?.. Вы даже не вскрыли этого письма, потому что спешили в Ашхабад. К кому? Зачем?
Макаров молчал.
— Но ведь вчера ночью вы все же прочли это письмо. Почему же вы?..
— Я ходил к нему, — глухо произнес Макаров, не поднимая головы. — Он отказался.
— Кто? — круто остановился начальник заставы.
— Я утром, на рассвете пришел к Солдатенкову, разбудил его и сказал, что от взрыва следует воздержаться. Что это место можно обойти. Я предупредил его об угрозах… о письме то есть…
— И что же?
— Он был какой-то мрачный, возбужденный. «Не мешайте мне спать, прораб, — говорит. — Я сильно наработался за день».
— Почему же вы не пришли ко мне? — снова вскипел Сабо. — Это ваша большая ошибка, Макаров. Непростительная ошибка. Вы хотите жить в одиночку, а это не выйдет. У нас коллектив. Мы все вместе воюем за общее счастье.
— И на черта им нужна эта гора? — мрачно выдавил из себя Макаров. — Чего они хотят от нас, что им нужно?
Сабо внимательно посмотрел на прораба.
— Им нужно, чтобы мы отступили, чтобы мы отказались от богатств, таящихся в этих горах. Они делают все, чтобы помешать нам стать еще богаче и сильней. Неужели непонятно?
Макаров встал.
— Дорога все равно будет построена, — твердо произнес он. — А за свою ошибку я готов нести любую ответственность…
Сабо тяжело вздохнул.
— Человека нет, вот что самое главное.
…Был ясный солнечный день. Горы стояли залитые солнцем, темные, неподвижные, врезываясь своими бесчисленными уступами и зубцами в чистое, голубое небо.
По такиру, направляясь к месту погребения, двигалась процессия. Люди шли к девяносто пятому пикету, где решено было предать земле останки бригадира Сергея Солдатенкова. Гроб его, обитый красной материей, стоит на кузове автомашины, медленно двигающейся по гладкой поверхности такира.