Страница 28 из 48
Рабочие расходились по своим углам, хмурые и сердитые, перебрасываясь грубыми шутками и ругаясь.
Скоро заполнился весь барак. Стало трудно дышать. Едкая вонь от развешиваемых тут же грязных портянок и верхней одежды отравила воздух. Нина с ужасом подымала о ночи, которую ей придется здесь провести. И разве только одну ночь? А завтра? А послезавтра? Ведь она твердо решила не возвращаться к Алене, забыть о прошлом, жить трудовой жизнью.
Многие из рабочих, особенно молодежь, с любопытством поглядывали в сторону новенькой, но большинство было занято более насущным делом — утолением голода.
В бараке появились небольшие бачки с супом. Суп тут же разливался по котелкам, глиняным и металлическим тарелкам. Хлеба не было, его заменяли пресные лепешки — чуреки.
Нине не хотелось есть. Она мечтала о том, чтобы скорее наступила ночь, можно было бы лечь и забыться.
Вдруг она услышала чей-то чистый и звонкий голос. Кто-то с песней подходил к бараку.
— Маруся идет! — весело подмигнул Нине сидевший невдалеке от нее молодой парень в белой рубахе — Васька Сокол из бригады Солдатенкова. — Далеко ее слышно.
И вот распахнулась дверь, и на пороге показалась фигура ладной, стройной девчонки, с горящими черными глазами, в яркой красной юбке.
Пробираясь к проходу на женскую половину и отбивая протянутые к ней руки, Маруся запела озорную частушку:
Барак загремел от хохота. А Маруся, вертясь юлой, продвигалась все дальше. Подойдя к своей койке, стоявшей рядом с Нининой она заметила новую соседку.
— Наше вам, — низко поклонилась она, обнажая мелкие белые зубы. — С приездом!
— Спасибо, — улыбаясь и с удовольствием разглядывая веселое лицо Маруси, ответила Нина. — Это ваше место?
— Мое, мое, — заторопилась Маруся, — соседями будем. А как же это вы к нам попали? Хотя постойте, — остановила она Нину, пытавшуюся объяснить ей. — Сначала поедим, а потом расскажете.
Она выдвинула из под топчана фанерный чемоданчик, достала из него алюминиевую тарелочку, отлила в нее супа из принесенного с собой котелка, разломила пополам лепешку и тут же принялась с таким аппетитом уплетать приятно пахнущий суп прямо из котелка, что Нина не удержалась и тоже взялась за еду.
— Ешь, ешь, — приговаривала Маруся, — больше ничего не будет. С харчами у нас тут — беда! Нам-то еще ничего, а вот как мужикам… У них желудки громадные.
Нина весело рассмеялась.
— А они все деньги на водку тратят, — продолжала рассказывать Маруся. — Поубивала бы я их за это. Появился тут один субчик, Дубинкой звать. Вот уж действительно дубина! В карты играет да водку трескает. И где он только ее достает? Здесь ведь нигде водки нет, потому что погранзона. Ну, нарвется он когда-нибудь на меня!
— А что же это у вас так плохо? — вполголоса спросила Нина. — Грязно так. В одном бараке и мужчины, и женщины, и даже вон семейные с детьми. И белье здесь сушат.
Маруся промолчала, только нахмурила брови.
Уже поздно вечером, когда вдруг сразу потемнело небо, они вышли из барака и уселись в обнимку на каком-то валуне. Маруся заговорила:
— Вот ты говоришь: грязь, теснота. Конечно правильно. Жизнь плохая. Никто бы не стал жить в таких условиях, да ведь все люди себя здесь временными чувствуют. Работа эта вроде пересадки. Подработают пару сотен и пошел дальше, искать, где лучше. Рабочие все меняются и меняются. Вот никто и не думает о своем житье-бытье. Потому вроде гости. Никто эту стройку к сердцу не принимает. Вот разве Сережа один. — Голос ее дрогнул. — Не вся наша бригада понимает — важное это дело. Вон горы, видишь, — махнула она в темноту. — А там серы много-много и какие-то соли, для удобрений, говорят, сподручные, и уголь, и нефть должна быть. А мы дорогу туда строим. Понимать это надо.
Она замолчала.
— А жизнь действительна собачья. Да я бы здесь ни одного дня не осталась… Если бы…
Она вдруг ткнулась лицом в колени Нине и заплакала.
— Полюбила кого-нибудь? — шепотом спросила ее Нина.
— Полюбила, — так же шепотом ответила та. — Так полюбила, что жизнь бы отдала и не подумала. На пытки бы пошла. Из-за него и на работе здесь осталась, и работу эту полюбила, и горы эти проклятые, — еще пуще разревелась она. — Все из-за него. А он на меня и не глядит. Другую любит, а кого — не знаю.
— Ну не плачь, не плачь, — успокаивала ее Нина. — Все устроится. Все хорошо будет. Не на нем же свет клином сошелся.
Когда девушки вернулись в барак, многие уже спали. Только посреди барака за грубо сколоченным столом сидело несколько человек с возбужденными, красными лицами. Перед ними стояла начатая бутылка водки. Невысокий одноглазый мужчина в потертой стеганке разливал водку по стаканам.
— Опять принес, зараза, — с ненавистью прошептала Маруся, указывая на Дубинку. — Где он ее только достает?
Став против стола, спросила, вызывающе щурясь:
— Снова хлещете? Спать пора!
— Маленьким девочкам спать пора, — уставился на нее своим единственным глазом Дубинка. — А, у нас пополнение! — вскричал он, увидя Нину: — Поздравляю! От имени грабарей и землекопов. Хотите выпить?
Он протянул Нине водку. Девушка только пожала плечами.
— Отказываетесь? Напрасно. Все пьют, миледи. Все без исключения. Виноват, за исключением телеграфного столба. И то последний не пьет только потому, что стаканчики на нем, обратите внимание, перевернуты вверх дном.
Собутыльники Дубинки громко рассмеялись.
— И ты, Ченцов, — повернулась Маруся к бригадиру, жевавшему сухую лепешку. — Ребенка, жену бы пожалел!
Ченцов уныло заморгал воспаленными глазами.
— Пригласили откушать, как же отказаться?
— Все равно труба! — громко проговорил Дубинка. — Скоро всех разгонят.
Многие спавшие подняли голову, прислушиваясь к разговору.
— Амба! — продолжал Дубинка. — Дорогу за-кон-сер-ви-ру-ют. Понятно, леди и джентльмены? Государство не имеет средств. Нет монеты на такую, простите, чепуху. Придется свертывать манатки. А сами не уйдем, басмачи попросят. Вот так-с! Поэтому и пьем с горя. За ваше здоровье!
Он одним глотком проглотил содержимое стакана и тот час же задымил цигаркой.
вдруг запел он высоким надтреснутым голосом, не выпуская из губ папиросы и сунув руки в карманы брюк, —
Тряхнул спадающими на лоб темными космами волос, кому-то подмигнул.
Дверь резко распахнулась. Дубинка, прервав песню, оглянулся. Глаз его вдруг принял осмысленное, настороженное выражение. Он вынул изо рта цигарку, поплевал на нее и медленно растер между пальцами.
К столу подошел Солдатенков, высокий широкоплечий, в расстегнутой на груди рубахе, с дерзкими серыми глазами и светлой падающей на лоб русой челкой.
— Была, кажется, договоренность, — сквозь зубы негромко проговорил он, — в бараке не пить и не курить.
— Все курят, — ответил Дубинка, осторожно отодвигая стакан. — А где же пить прикажете? В Метрополе? Или, может быть, в Мулен-Руж?
— Здесь пить вообще нельзя. Здесь погранзона.