Туркестанские повести

В следующем письме в редакцию написал о нашей ленинской комнате — о фотографиях Галаба, рисунках Виктора Другаренко и резьбе Быстракова. Ответ пришел быстро: «Нужны фотографии». Я попросил Назарова, и он сделал несколько снимков.

Материал опубликовали за двумя подписями:

«Текст рядового В. Кузнецова, фото сержанта Г. Назарова».

— Володя, — как-то сказал сержант, — давай организуем военкоровский пост. Ты будешь писать заметки, Горин — стихи, Другаренко делать рисунки, а я, если надо, стану фотокором.

Идея! Собрались, поговорили. Сначала без Гришиного согласия решили послать стихи, которые он читал на праздничном вечере, заметку о Новикове и его фотокарточку, рисунок Виктора «Радиотелеграфист Валентина Леснова». Работая над портретом, обещанным девушке, Другаренко сделал несколько рисунков в карандаше и туши.

Ждали, как жаждующие ждут воды. И наконец из редакции окружной газеты пришло письмо. Наше предложение одобрено! Старшим военкоровского поста предложено быть мне, потому что я учился на журналистском факультете. Полученные от нас материалы обещали опубликовать в ближайшем номере.

Мы завели альбом «Печать о делах и людях нашего дивизиона» и подклеивали в него заметки, фотографии, информации и другие материалы, публикуемые в газетах.

— А критические будем вырезать? — спросил я Назарова.

Он засмеялся.

— Хочешь лакировочкой заняться? Нет уж, давай собирать все: и хорошее, и плохое. В жизни не одни только розовые краски, бывают и темные. Вот и надо эту «темноту» выволакивать на свет. Кстати, у нас она тоже есть. Помнишь выступление на комсомольском собрании Федора Кобзаря?

— Помню. Но ведь это же о Бытнове…

— Ты пиши о недостатках в учебе, об упрощенчестве, а не о Бытнове. Все поймут, в чей адрес критика.

Альбом пополнялся.

Глава семнадцатая

Беседа о героизме все-таки состоялась. Капитан медицинской службы Агзамов, прочитав записи моего отца, сказал об этом командиру. Тот пообещал собрать людей, но подходящего случая не было. А тут вдруг все забегали, заторопились. Причиной тому — галабовский орден.

Собрали всех свободных от боевого дежурства людей, привезли с дальней точки Горина и еще двух солдат.

Сначала командир зачитал выписку из Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении участника строительства большого водного канала бульдозериста Назарова Галаба орденом «Знак почета». Майор поздравил сержанта. Мы долго хлопали в ладоши.

Я сидел рядом с Гришей.

— Когда он успел заработать орден?

— До армии.

Командир поднялся из-за стола:

— А теперь, товарищи, почитаем дневник фронтового летчика-истребителя, ныне полковника Героя Советского Союза Дмитрия Петровича Кузнецова.

Все оглянулись на меня. И мне почему-то стало неловко…

Читал Герман Быстраков.

Это был рассказ не только о моем и Галабове родителях — обо всех наших отцах.

Потом попросили выступить Назарова.

— За что тебе орден дали? — спросил его кто-то.

— Не знаю…

Ребята засмеялись.

— Работал, как все, — продолжал Галаб, показывая трассу еще не обозначенного на карте, только что построенного канала. — Был бульдозеристом на головном сооружении. В общем, обычная работа. Что же тут особенного? — искренне недоумевал он.

— О горном обвале расскажи. Это интересно, — предложил Тарусой.

— Разве об этом, — оживился сержант. Он еще раз мысленно представил себе далекий водный канал, северный склон огромного горного хребта. — Было это в конце апреля. Ребята разгружали гравий из вагона, а я отталкивал его бульдозером. И вдруг пришла тревожная весть: оползень с горы весом тридцать миллионов тонн преградил путь реке. Надо было ехать на помощь. И мы, шестнадцать добровольцев, поехали. Подогнали десять бульдозеров к железнодорожным платформам, закрепили по два на каждой и часов в одиннадцать ночи отправились в путь. Со мной в кабине сидел сменщик Володя Истомин, юркий такой, сообразительный паренек, вроде Новикова.

Саша приосанился.

— А я чем не герой! — выкрикнул он под общий смех. — В газетах обо мне пишут — от «Импульса», нашей стенной, до окружной.

— Вам дадут слово, Новиков, — заметил командир.

Назаров продолжал:

— От областного центра километров сто ехали на платформах, поездом, а там пошли своим ходом по крутым серпантинам. Ночь, дождь. Справа обрыв, внизу глухо ворчит река. Слева отвесные скалы. Едешь и опасаешься: не доглядишь — в пропасть сорвешься.

Ехали всю ночь и следующий день. К вечеру показался горный поселок. Людей оттуда заранее эвакуировали. Окна в домах повыбиты взрывом — оползень пытались крушить. Река разлилась километров на семь. В огромной чаше, говорят, миллионов восемьдесят кубометров воды да в каньонах с полсотни. Река нажимает на запруду, а та стоит и хоть бы что ей. Высота четверть километра, ширина над водой от пятисот до тысячи метров, а под водой — восемьсот. Разве такую махину сдвинешь?

Народищу собралось — уйма. Рабочие, колхозники, строители, солдаты, инженеры. Между поселком и областным городом установили «воздушный мост». Вертолеты днем и ночью летали. С Украины прибыли десять самолетов с синтетической пленкой для кладки русла обводного канала. Москва прислала оборудование, Сибирь — лес. В общем это было похоже на фронт.

Сорок тысяч человек укрепляли берега реки. В зоне обвала альпинисты установили электрические фонари, и ночью было видно как днем. Работа шла беспрерывно. Гудели машины, грохотали бульдозеры, гремели взрывы. А вода все прибывала и прибывала. За каждые сутки объем озера увеличивался на семь миллионов кубометров.

Наши бульдозеристы жили в палатках, а когда взрывали породу, нас отводили километров за пять от берега, чтобы не убило кого, не поранило, не изуродовало камнями. Работали — углубляли русло реки — посменно: двенадцать часов Володя Истомин, двенадцать — я. В свободное время Володя все искал случая отличиться. Раз подошел к инженеру и говорит:

— Можно переплыть на другой берег?

— Зачем?

— Чтобы людей подбодрить. Смотрите, некоторые с опасочкой ходят, боятся потопа.

Ему, конечно, не разрешили. Тогда он достал где-то флажок, прикрепил его на палку — и к самому руководителю гидрометеослужбы:

— Разрешите, — говорит, — флаг водрузить на макушке оползня?

Тот рассмеялся:

— Вы, молодой человек, сколько выпили?

— Двадцать пять граммов, — ответил Володя.

— Так мало?

— Так ведь это для запаха, а глупости своей хватает.

— Оно и видно…

Но все-таки Истомин отличился. Когда просочившаяся под обвалом вода перестала идти по руслу реки, Володя с кем-то разгреб заиление. Его удостоил беседой корреспондент какой-то газеты, даже сфотографировал. Все уши мне прожужжал сменщик: «Страна должна знать своих героев!»

Люди работали с крайним напряжением. На шестьдесят шесть метров выше прежнего русла реки проложили обводный канал. По нему-то и устремилась вода. Напор огромный — почти восемьсот кубометров в секунду. Это во много раз больше, чем до завала реки.

Ну вот, а когда наконец победили, завалились спать…

Слово предоставили Горину. Я думал, что он уже переменил свое прежнее мнение о подвиге, о героизме: кое-что повидал сам, от других наслышался — пора бы и осмыслить все как следует. Но Григорий встал и объявил, что героизм — это дело случая. Вот те на, все то же, что и раньше… Не представилась бы, мол, возможность летчикам Кузнецову и Назарову вылететь в четвертый раз, не встретились бы им «мессершмитты» — не было бы никакого героизма.

— У нас тоже некоторые ходили в героях, когда сбили цель. А в чем тут героизм? — спрашивал Горин. — Не летал бы этот соглядатай — никто бы и не отличился. Обыкновенный случай, вроде эпопеи с этой запрудой. Если бы не было оползня — и шуму бы не было никакого.

— А подвиг Гастелло тоже дело случая? — спросил старшина Дулин.