Страница 9 из 55
1.11. Образ «великого перелома» (к вопросу об исторических аналогиях)
Ситуация после Смутного времени представляет собой некоторый баланс разрушительных и созидательных тенденций. Эта «стагнация коллапса» объективно выгодна некоторым зарубежным державам, а внутри России – лишь узкой прослойке собственников, не сопрягающих свое будущее с реальным подъемом национального хозяйства. Где-то должна быть точка фазового перехода. И эта точка очерчивает водораздел между смутой и новой стабильно развивающейся системой – его-то мы и называем моментом «великого перелома».
Путин, подобно Сталину в 20-е годы, давшему возможность внутри НЭПа и партийной демократии вызреть новому курсу на социализм в отдельно взятой стране, дал возможность вызреть в послеельцинской России идеологическому консерватизму – идеологии России-материка со своими небесными корнями и со своей исторической традицией . Сталин тогда и Путин теперь обращаются от Смутного времени, от революционного перепахивания России к «новому курсу». В этом состоит смысл «великого перелома» как сценария политического развития.
Для Сталина перелом выражался в том, что он избавился от политических конкурентов, что он преодолел оппонирующие тенденции (левый и правый уклоны), выстроил четко работающую систему госаппарата. Именно это позволило ему объявить новый курс на построение социализма в СССР, на отказ от компромиссного НЭПа, на переход к индустриализации. Для Сталина главным были не конкретные механизмы, оттачивающие социально-экономическую систему НЭПа, а выстраивание разумной кадровой политики в верхах государственного аппарата, подготовка условий для установления безоговорочной единоличной власти в партии. Так же и теперь: главным содержанием современной политики были не отдельные реформы, а формирование нового баланса крупных финансовых и политических группировок.
Всякая аналогия, как известно, хромает. Однако, на наш взгляд, эта таблица служит дополнительным аргументом в пользу того, что мы находимся в историческом моменте решающего шага.
«Великий перелом» – это момент истины, узкий путь для власти. Повышенная осторожность, боязнь «порога», страх перед «Рубиконом» – все эти чувства вполне могут обуревать носителей власти в подобный момент. Но эти страхи должны быть преодолены – ради будущего России.
1.12. Новые 30-е годы?
Путин не Сталин. Принципы и ценности двух политиков не совпадают и не могут совпадать. Сама канва их пути также не может быть полностью аналогичной. Вместе с тем логика исторически прирастающей власти сильнее логики конституционных и формальных рамок, в которых она осуществляется. Поэтому представляется естественным, что Путин, как и Сталин, не оставит большую политику в связи с очередными президентскими выборами. Сама по себе тема ухода или неухода Путина не должна вызывать лишних эмоций. Это дело государственное, дело, связанное с задачей сохранения властной преемственности (не столько преемственности конкретного курса, сколько преемственности реального развития: курс может корректироваться и даже претерпевать существенные изменения, например углубляться и заостряться, переходя в новое качественное состояние).
Вариант с Путиным как «русским Дэн Сяопином» также представляется не вполне точным. Путин достаточно молод – в сопоставлении с Дэн Сяопином в момент его отхода на второй план. И в этом отношении он как раз ближе к Сталину, которому в «год великого перелома» исполнилось 50 лет. Более вероятно, что его статус после 2008 года будет достаточно значимым и весомым в государственной системе, чтобы влиять на выработку важнейших политических решений.
Система, которая сложится в России после 2008 года, будет по многим параметрам ближе к «национальной диктатуре», чем к стандартной либеральной демократии. Это должна быть не диктатура олигархов, не диктатура стагнации, а «диктатура развития», «диктатура инноваций» . Вероятнее всего, это будет более или менее коллегиальная диктатура, в которой экс-президент Путин будет играть одну из главных ролей. Ближайшее будущее России рисуется при таком сценарии как аналог 30-х годов с их прорывным индустриальным развитием, с их решительным очищением государства и формированием определенного цивилизационного лица СССР как исторического и геополитического преемника Российской империи.
Самый распространенный вопрос, который задаст обычный человек по поводу такой аналогии: нас ждут репрессии, принудительная коллективизация, кровавая «ежовщина», эскалация государственного насилия? Иными словами, в первую очередь в сознании всплывают издержки «сталинщины», ставшие основными ассоциациями с этой эпохой со времен перестройки. В ответе на такой вопрос нужно различать два основных момента.
Первый из них – существуют исторические закономерности, обойти которые невозможно. Задачи 30-х годов типологически схожи с теми задачами, которые диктуются нынешней ситуацией. Так, например, репрессии отчасти были вызваны необходимостью политической борьбы и выстраивания госаппарата нового типа. Но ведь ротация элит – это неумолимое требование и нашего времени, без которого невозможно развивать страну. С репрессиями или без репрессий, но власти придется решать схожие задачи и наверняка преодолевать сопротивление многих коррумпированных кланов и групп. Как преодолевать его – отдельная тема, в том числе и тема нравственная.
Второй момент как раз связан с ответом на вопрос, можно ли избежать в этой связи нежелательных издержек. Осознавая аналогию 30-х годов, мы не вызываем «дух Сталина», а вооружаемся знанием о рисках и опасностях того пути, по которому идем. Мы будем способны трезво смотреть на свои поступки и на собственную государственную политику только при одном условии: если мы будем понимать, что мы входим в определенном смысле в «новые 30-е». А вовсе не тогда, когда мы будем отмахиваться от этой мысли, как если бы мы относились к теме исторических аналогий как к какой-то запретной, кощунственной (а именно к этому склоняют нас те из либералов и антисталинистов, которые воспринимают тему не здраво, а истерически, с нетерпением никаких возражений, с претензией на то, чтобы принуждать других, о чем можно думать, а о чем даже помыслить нельзя). Именно применяя аналогию и здраво относясь к ней, мы сможем в значительной степени избежать тех издержек, которые были свойственны сталинской политике в трагические 30-е годы. Минимизировать те риски, которые связаны со скатыванием на простые и легкие пути – пути массовых репрессий, подмены справедливого наказания мотивами отмщения и произвола. Боязнь повторить грехи и ошибки «37-го года» или «раскулачивания» – стимул для поиска новых, более сложных, гибких, современных путей, а не повод отказа от развития и традиции. Одно из самых вероятных решений – нынешняя элита должна сама признать, что она некачественно и неэффективно служит нации, что она внутренне не готова идти на жертвы и уступать в чем-то, в том числе отказаться от тех излишеств и возможностей, которыми пользовалась последние 15 лет. Признать это и приступить к самоисправлению – вот самый простой способ избежать издержек, связанных с ростом государственного насилия и преследования по мотивам коррупции, причинения политического и экономического ущерба обществу.
Итак, на вопрос, означает ли курс на «новые 30-е» создание нового ГУЛАГа, новых репрессий в отношении миллионов и расстрелов в отношении сотен тысяч, – можно отвечать решительно и однозначно: не означает.
«Новые 30-е» подразумевают отбор лучшего и отсеивание худшего из прошлого опыта. Они подразумевают прорывное инновационное развитие, то есть способность за короткий период пробежать расстояние развития, которое другие народы и цивилизации проходили в течение долгого времени, наконец, способность ответить на внешние вызовы и угрозы. История повторяется. Наступает критический период, когда становится понятно: если Россия не решает таких задач, ее оттирают на обочину. В нашем случае это означает не просто прозябание на задворках истории, но и гибель, потому что оттирание России в сегодняшнем мире повлечет захват и перераспределение ее территорий и недр.