О годах забывая

Наблюдательность, виртуозное умение в одно мгновение увидеть то, что другой может не разглядеть совсем. Знать надо не только имена, фамилии, характеры, но и привычки тех, кто может стать твоим «клиентом».

И рассказал он ребятам еще одну историю.

— Уже давно окончилась смена, давно надо было быть мне дома, а я все не уходил. Наконец ушел с вокзала, но решил еще раз пройти мимо состава, стоящего в так называемом отстойнике, то есть подготовленного к осмотру или уже прошедшего осмотр.

В одном из тамбуров мелькнул локоть в форменной куртке и угол хозяйственной сумки.

В несколько прыжков я оказался у тамбура.

— Что вы здесь делаете? — спросил раздатчика багажа, который знал русский язык. Тот не развел руками, как он обычно делал, а опустил руки:

— Пришел сюда отдыхать. — По привычке начал было разводить руками, но снова опустил их.

— Покажите руки!

Иностранец показал.

— Ладонями наружу!

На пальцах синяя грязь.

— А где сумка, с которой вы вошли сюда?

— В первом купе следующего вагона.

— Можете идти.

Раздатчика как ветром сдуло. Но где, где он в вагоне мог вымазать пальцы в синий цвет? Где?

Я шел и думал об этом, а глаза искали, искали…

Вот купе следующего вагона. Да, сумка на месте. В сумке ничего недозволенного. Но где же синий цвет? Еще полминуты, и я стоял в переходе — в фартуке-гармошке. Интересно, на какую сумму думает он сыграть на этой гармошке? Так, так, обшивка брезента порвана, встать на носки, проверить… Да, на пальцах синяя грязь. Теперь поглубже. Вот и валюта. Вот и наши деньги.

— А почему нельзя им везти туда наши деньги? — спросил Арсений.

— За границей наши деньги нужны для шпионов и диверсантов. И деньги — оружие. На днях мы задержали одного нарушителя, — продолжал Кулашвили, сказав «мы», хотя задержал он лично. — Он сидел в вагоне в форме железнодорожника. Спрашиваем: откуда, мол, вы? Отвечает небрежно, будто он из этой же бригады. При личном досмотре в форменном пиджаке в каждом плече оказалось по пяти советских сторублевок, несколько пустых бланков для справок с печатью и профсоюзный билет.

— Зачем же ему бланки и этот билет?

— Чтобы диверсанту втереться в доверие и устроиться на работу. Понятно? Надо быть наблюдательным. Позавчера мы (он опять не сказал, что именно он) осматривали одного иностранца. Везет торт домашней выпечки. Только на вес вроде бы тяжеловатый. Подняли аккуратно, а внутри кусок прямоугольный вырезан, и в этом месте — золотые монеты.

— А ведь и страшно бывает? — опросил кто-то.

— Бывает, — просто ответил Михаил Варламович и не сказал о том, сколько раз покушались на его жизнь. — Есть чувство собственного достоинства, и оно-то заставляет подавлять страх.

После занятий пошли проводить Михаила Варламовича.

Последним с ним расстался Арсений. Он спросил на прощание:

— А знаете, почему меня Арсением назвали?

— Нет.

— У папы друг был, они вместе защищали Брестскую крепость.

— И друга звали Арсением?

— Нет, но он мечтал, если останется живым, назвать своего сына Арсением. Но папин товарищ погиб, а папа с мамой в память о нем и о его мечте дали мне такое имя. И я, увидите, буду пограничником!

— Верю, Арсений! — И, как равный равному, Михаил Варламович протянул ему руку. — Верю! И за цветы спасибо! — Он ласково провел по голове мальчугана.

— Я постригусь, не беспокойтесь. До свидания… Да, я хотел вам сказать, я видел, как Бусыло, судя по вашему описанию, это был он, позавчера около тех хулиганов проходил. С Бусыло был какой-то человек в затемненных очках.

— Учтем. Ну, еще раз спасибо за цветы!

А дома все было преображено цветами. Они стояли на окнах, на этажерке с книгами, на столе, даже на стульях!

Его ждали Леонид Домин, Алексей Чижиков с Анной Максимовной и Валентин Углов. Все устремились навстречу Михаилу. Нина зарделась. «Непростую судьбу выбирает Нина, — вдруг оробев и как бы впервые осознавая значительность этих минут, подумал Михаил, еще взволнованный занятиями со школьниками. — Вот Алексей с женой переглянулись. Конечно, они догадались, почему я опоздал на собственную свадьбу».

Михаил остановился у двери, замер.

— Ну что ты? — ободрял его взгляд Леонида Домина.

И тут, пытаясь шуткой преодолеть свое смущение, Михаил по-белорусски сказал:

— Став на порозі, як пень на дорозі.

— Был на занятиях все-таки, — шепнул жене Алексей.

Нина в белом платье встала бок о бок с Михаилом. Его рука нашла ее руку. Почему-то перехватило горло, когда Леонид Леонидович Домин шагнул к ним, обнял их и проникновенно ему и Нине посмотрел в глаза. «Будьте счастливы!» — говорил его взгляд. И это было сильнее слов. Потом капитан Домин лихим жестом сдернул упаковочную бумагу со своего подарка. Проигрыватель с набором пластинок понравился всем.

Алексей преподнес Михаилу крохотную яхту. Анна Максимовна вручила Нине чайный сервиз. Небольшая этажерка — подарок Валентина — уже стояла так прочно около зеркала, словно всегда там была. Зарево цветов в изящной вазе отражалось в овальном зеркале. Михаил и Нина пригласили гостей за стол. Все молча уселись. Стало очень тихо.

— Горько! — вдруг негромко сказал Валентин.

Все подняли бокалы с шампанским.

Михаил и Нина встали и смущенно поцеловались. И Алексей снова поразился целомудрию друга, когда увидел покрасневшие щеки Михаила.

«Нина… Нина… — повторял про себя Михаил. — Я верю: мама моя тебя полюбит… Ведь ты чем-то похожа на нее».

VII

Проснувшись утром, Михаил обнял Нину:

— Я не верю себе, Нина. Неужели это правда? Ты — моя жена!..

Однокомнатная квартира светилась от ее улыбки. Да и не зря поднялась она так рано и начала наводить порядок, еще живя первыми часами близости, еще не понимая всей значительности перемен в их жизни. Тряпка порхала в ее руке, пол начал мерцать, отражая первые лучи. Сияла посуда. Блестел чайник. Нину и дома хвалили за хозяйственность, однако здесь, в своем, да-да, теперь уже в своем доме, было все поенному. Этот стакан держала и его рука, этого чайника касался и он. На эти стены смотрел, под этим белым потолком, под этим простеньким матерчатым абажуром он сидел. И каждое прикосновение к вещам становилось прикосновением и к нему, ибо все вещи в комнате Михаила были частью его жизни. Но когда он сказал: «Ты — моя жена», ей стало тревожно.

— Миша! Ты не заметил около загса человека среднего роста в затемненных очках?

— Сперва услышал его голос, его слова, потом увидел. Той ночью, когда на меня напали неподалеку от моста, мне показалось… будто я видел человека, похожего на него. Но я мог и обознаться. А что?

— Это Александр Александрович Сморчков-Богодухов. Он работает в депо, там же руководит и кружком самодеятельности. Я тебе рассказывала о нем не раз. Он интересный человек. Говорит красиво. И у нас некоторые девочки из кружка влюблены в него.

— Ну-ну? И что же?

— Опасайся этого человека!

— Почему?

— Сама не знаю! Но я видела, как он на тебя взглянул около загса, и мне жутко стало. Точно не глаза у него, а две пули. И они в тебя летят.

— Это уж такая участь пограничника…

— Не шути. Берегись этого человека!

— Нина, знаешь, может быть, я не все понял, скорее, почувствовал.

Михаил не стал ей пересказывать события минувшей ночи, когда он с Контаутасом был в наряде на вокзале. В час ночи в отстойнике к паровозу подошел человек с бородкой. Но во мраке могло показаться, что он с бородкой. Может быть, он поднял воротник. Михаил и Контаутас наблюдали неспроста: несколько раз выглядывал из паровозной кабины помощник машиниста. Кого-то ждал. И действительно — едва приблизился к паровозу неизвестный с бородкой, помощник высунулся, стремительно огляделся и бросил несколько фраз. Расслышать было невозможно. Неизвестный ответил еще тише и прямо через пути заспешил в город. Спустя полчаса из паровозной кабины вышел помощник машиниста и направился к вокзалу. Около сторожевой будки дорогу ему преградил пограничный наряд: