Плохие слова

Так и не пошел в милицию.

Как же, не он!

Сколько раз мы у него свои вещи находили.

А он свое — я вчера купил, это мне подарили, это мне кто-то подбросил.

В общем, все знают, но сделать ничего не могут. Наверняка его за эти делишки выперли потихоньку из прежней школы. А с нами, наверное, будет учиться до конца. Меньше полугода осталось, кто его в другое место переводить будет?

Родители дергают Тамару за все места, говорят, что она растит преступника и создает в классе невыносимую обстановку. Она их всех посылает, я сама слышала.

После того дела с монетой его, правда, крепко побили. Даже Райзман зажмурился и пару раз приложился. Им эта монета досталась чуть ли не от прадедов.

На следующий день Липкин, ясное дело, в школу не пришел.

Тамара собрала нас после уроков и целый час полоскала мозги. Начала, как обычно, про сострадание и милосердие. Просила не отворачиваться и быть с ним рядом.

Ну-ну.

Рядом с ним может быть одна Кутаева, хотя у самой тоже месяц назад плеер пропал. Про них сначала посмеивались, версии строили, что он себе сообщницу завел. Сорокин их назвал Бонни и Клайдом. Потом оставили их в покое. Кутаева, она вечно то жучков каких-нибудь опекает, то кошек с помоек тащит домой. Может, пока она рядом, он меньше крадет.

А Тамара после сострадания и ответственности говорит, что это, мол, тяжелая душевная болезнь, и он в этом не виноват. Порассказала нам про разных психов.

Если болезнь, так пусть его берут и лечат, мы тут при чем?

А потом она вся напряглась и говорит:

— У него, чтоб вы знали, было две суицидальные попытки.

У Липкина то есть.

Тут все примолкли.

Только Пивоваров, дубина:

— Чего было? — кричит. — Какие попытки?

Ему тихонько объяснили, и Пивоваров тоже заткнулся.

Целую минуту, наверное, просидели в полной тишине.

Тамара откашлялась и говорит:

— Одна попытка была год назад. Еще в прежней школе. А другая совсем недавно. На наших, можно сказать, глазах.

Оказывается, это когда математичка поймала его за руку, когда он в ее сумочку залез. Она бабища здоровая, заорала, схватила его и поволокла в учительскую. Через весь коридор, лестницу и еще один коридор.

С ума сойти!

Никакой у него не грипп был, оказывается! В больнице его откачивали!

Мы сидим, переглядываемся. А Кутаева охнула, схватила сумку и выбежала из класса. Дверью так хлопнула, что мел со стола упал.

Когда он в школу вернулся, его обходили за три километра. Как чумного. Все воды в рот набрали, ходят на цыпочках, только шепчутся у него за спиной. Райзман даже перед ним извинялся, будто без его, Райзмана, сопливого участия, Липкина били бы меньше. Даже Кутаева со своим состраданием присмирела. Страшно, понятное дело. Псих, он и есть псих. Мало ли какие попытки у него могут быть. Сегодня суицидальные, а завтра еще какие-нибудь. Не дай бог оказаться с таким в одном лифте.

На время вроде бы прекратилось воровство.

Голубев сказал, что перчатки пропали, но потом их во дворе нашли, одну, вернее. У меня куда-то два диска задевались, но я точно не помню, брала я их с собой в школу или не брала.

Учителя его тоже почти перестали спрашивать. Если спросят — сразу кивают и ставят пятерки в журнал. Математичка выговаривает его фамилию так, как будто мышь глотает, и больше ни слова не говорит. Ясное дело, преподам этот геморрой тоже ни к чему. Только и ждут, чтобы из школы его выпустить. Немного осталось.

А дальше все по новой понеслось.

Сначала у Галыниной пропал портфель со всем содержимым, потом Липкина застукали с чужим пеналом, потом Пивоваров что-то свое у него увидел.

И пошло-поехало.

Если поймают — все по-прежнему: не я, не брал, не брал, за что вы так? И глаза голубые.

Подлая тварь.

Тут на него совсем обозлились. Зря, получается, мы его жалели за суицидальные попытки. Ворюга, он и есть ворюга.

Сегодня это ведь Сорокин написал про него на доске. Вот комедия. Сам написал, и самому пришлось стирать. Даже бровью не повел. Крутой.

Тамара после урока говорит:

— Этого больше не должно быть. Понятно?! Понятно, я спрашиваю?!

Понятно, понятно. Давно пора его в милицию сдать. Только никому это не нужно, ни Тамаре, ни директрисе — приводить в школу ментов и устраивать разборки за три месяца до выпуска.

Тогда я такую штуку придумала. Взяла свой кошелек, аккуратненько отогнула подкладку и разборчиво написала: «ЭТОТ КОШЕЛЕК ТОЛЬКО ЧТО УКРАДЕН ВИТАЛИЕМ ЛИПКИНЫМ У ЕЛЕНЫ КОТОВОЙ». И обратно подкладку пригладила, ничего не видно.

Здорово! Как до такой простой вещи раньше никто не додумался?

В школе утром сразу же показала кошелек Сорокину, Пивоварову и еще двоим-троим, кто точно не проболтается.

— А ты, Котова, сообразительная, — Сорокин говорит.

Я вытащила деньги, положила для веса рублей двадцать мелочи. И в куртке оставила, как будто забыла. Чтобы краешек из кармана выглядывал.

Как только клюнет, тут мы его с поличным и сцапаем.

А надпись — вот она.

Все, не отвертеться ему на этот раз.

Теперь кошелек — вещественное доказательство.

Вчера, за несколько часов до смерти, в интервале от четырнадцати до четырнадцати десяти он был украден погибшим Виталием Липкиным у Елены Котовой, одноклассницы.

Упражнения

Посвящается памяти Сони Русиновой.

В этом рассказе остались ее стихи, и сама она

всегда с нами

Нет ничего лучше, чем слякотная осень или морозная зима.

Прижаться боком к батарее и смотреть в окно на бегущих под дождем людей.

У моих снова гости, пьют чай.

Хозяева квартиры, неизвестно почему, сразу обозначились этим родственным словом — «мои», хотя менее близких мне людей нет, кажется, и в другом полушарии. Шумные и убогие одновременно. По крайней мере, больше не зовут к столу. А вообще к ним ходит едва ли не весь дом.

Проходной двор.

Выставляют свои тридцать три варенья и белый хлеб с маслом. Есть даже варенья из кабачка с лимоном и кабачка с апельсином.

Мерзость.

Невозможно смотреть, как они едят.

Если Бог есть, почему его до такой степени нигде не видно?

Как учитель, который задал домашнее задание, а сам заболел и не может его проверить. И дети рады, скачут друг у друга на головах. Лентяи радуются больше всех, им все сошло с рук. Отличникам обидно, целый вечер учили, а вышло впустую. А учитель, может быть, прячется в это время за дверью и тайком ставит в журнал оценки.

Потом придет другой учитель и скажет:

— Дети, вместо математики у вас будет пение.

В двадцать первой группе новенькая. Мара. Странное имя.

Ужас! Оказывается, я один не смотрел «Окна». Лола говорит, что это европейский мейнстрим. Максим скептически кривит губы. Если бы у меня папа был владельцем трех ночных клубов, я тоже кривился бы не переставая и плевал бы на весь европейский мейнстрим вместе с азиатским и американским.

Лежал бы в гамаке и читал книги.

Интересно, наверное, было родиться дворянином. Просто родиться и сразу быть не таким, как все. А еще лучше иметь титул: каждая секунда твоей жизни бьется кровью и разумом десятков поколений.

А потом стать революционером. Бросить бомбу в царя, с пороховым треском расстрелять в подвале маузер, топтать сапогами кровь и разум поколений, напиваться ею допьяна, а потом, напившись, строить новый, прямоугольный и громогласный мир.

Примерно об этом мы говорили позавчера. Лола привела какого-то азиата, кажется узбека. Азиат был великолепен, жаль только, что скоро ушел. Даже Максим при нем оставил свою улыбочку, слушал внимательно и выбирал выражения. Потом оказалось, что азиат прямой потомок Тимура, железного хромца. Он ушел, а мы стали говорить о нем. Лола сказала, что вот это и есть голубая кровь, мистические царственные гены. Я возразил, что дело не в крови и генах, что у него примерно такой же гемоглобин в крови, такие же красные и белые тельца и прочее мясо. Дело в мозгах, в самосознании. С раннего детства человек чувствует себя потомком великой личности, это его питает из года в год, выпрямляет его спину. Пошлость и глупость становятся для него физически невозможны, а ум и благородство, напротив, естественны.