Страница 13 из 22
— Но ведь ты продал и то, что принадлежит твоим коллегам... Но хватит дискуссировать! Не в салоне же находимся, ей-Богу! Берю, спроси этого месье, где находится выкраденная им из сейфа документация?
Я усаживаюсь в кресло: немного устали ноги.
Толстяк, кажется, только и ждал моего приказа о переходе к более активным действиям.
— Игра по крупному? — уточняет он.
— Если необходимо, то да! Я не вижу никакого смысла сентиментальничать с глубоко деградированной личностью.
Берю доволен. Не подумайте только, что он садист, что он находит удовлетворение в чужом страдании. Нет, его надо понять! Тридцать лет рогоносец, тридцать лет на службе в полиции, тридцать лет насмешек, и в течение этих тридцати лет: обложенный со всех сторон налогами, стреляный, презираемый, постоянно под хмельком, жиреющий на глазах, обрабатываемый газето-киноидеологией, госпитализированный и реанимированный после аварий, оболваненный; — это ведь чего-то стоит! Все это накапливается, распирает, бродит, кипит, питает эмоции и требует выхода и, наконец, вырывается наружу! И поверьте, всем подобным ему, наилучшая разрядка в созерцании страдания других! Потому что если те, другие, тоже сделаны из той самой плоти, то не для того лишь, чтобы однажды лечь в землю, как все мы! Если они чувствительны к боли, если они способны страдать, плакать и звать своих матерей, надо чтобы эти способности послужили им, а не оставались невостребованными в течение всей жизни, правда ведь? В этом кроется гармония нашего бытия! Мы обязаны платить за все плохое, что мы творим по отношению к другим! Это самый справедливый закон жизни!
Пока я философствую[22], Берю готовит свой коронный номер, достойный программы любого мюзик-холла. Если позволить ему, то он, увлекающаяся натура, обнажит своего клиента до самого скелета. А это ведь уже не похоже на мюзикхолловский стриптиз, не так ли?
Он начинает с того, что снимает с инженера пижамную куртку, рубашку... Затем вынимает из кармана складной нож с рукояткой из рога яка. В ноже всего два элемента: тонкое как скальпель лезвие и штопор (вы разбираетесь хорошо, что к чему).
Обычно Берю пользуется своим ножом, чтобы порезать хлеб на мелкие кубики, как это делается при дворе английской королевы.
— Я думаю, что он развяжет твой язык! — произносит Берю.
— Это самосуд хулиганья! — с презрением в голосе выкрикивает Консей.
Толстяк хохочет так искренне, что даже живот, отягощенный божеле[23] начинает лихо трястись.
— Ты прав, я самый отъявленный хулиган!
Он проводит лезвием ножа сверху вниз по безволосой груди главного инженера. Появляется узкая кровавая линия.
Я отвожу глаза в сторону. Постарайтесь меня понять. За всю свою карьеру я разговорил приличное количество своих современников и сломал намного больше челюстей, чем маркиза Тремюий сносила пар обуви. Но все это было продиктовано крайней необходимостью в интересах следствия.
Я просто иначе и не мог действовать.
Толстяк знает, что многие выдерживают самые ужасные боли, но расклеиваются при виде собственной крови. Он колдует над Консеем, словно профессор в анатомической перед студентами.
— Видишь, товарищ, этот разрез делают сверху вниз...
Наконец, наступает мой черед играть роль великодушного человека. Это правило игры при обработке преступника, когда один из полицейских выступает в роли палача, а другой в это время произносит мудрые слова. На это клюют даже самые отъявленные преступники. Когда тип полностью подавлен, ему так необходимо слово сочувствия, рука поддержки, даже если она бряцает парой наручников.
— Консей,— говорю я ему,— перестаньте упрямиться! К чему все это? Вы в наших руках, и у нас есть все средства, чтобы заставить вас говорить...
Он смотрит на меня сквозь пелену слез.
— Вы слышите меня?
Бурже начинает рыдать, словно малыш... Для меня это ой-йой-йой! Конечно же, рыдающий мужчина — зрелище почти патетическое! Но совершенно нет времени ждать, когда он выплачется.
— Итак, мы слушаем вас!
— Документы находятся у Болемье, моего заместителя, инженера Болемье.
— Я сомневаюсь в показаниях такого типа. Вы коллеги по работе... Или вы коллеги по шпионажу?
Он опускает голову.
— Где можно найти Болемье?
— Он сегодня уехал в Гавр... Я недавно проводил его на вокзал...
— В Гавр?
— Да... Он должен передать эти документы и макет иностранному агенту, который завтра утром отплывает из Гавра на теплоходе «Либерте'».
— Где они должны встретиться?
— В морском порту...
— Как зовут агента?
— Не знаю, я не знаю его... я незнаком с ним...
— А ваш подонок-коллега знает?
— Тоже нет... По моим данным, агент должен сам опознать Болемье... Я предполагаю, что у него есть фотография инженера.
Я выхожу из себя.
— Идиот! Наивный простофиля! Это надо же было зайти так далеко, чтобы у них была его фотография! Эти господа-шпионы работают без проколов...
Усталый, обреченный, Консей только кивает головой, соглашаясь со мной.
— А почему это, агент решает плыть на пароме? — интересуюсь я.— Это же не современный вид транспорта. Слишком медленно!
— Морская таможня менее строгая и придирчивая, чем любая другая.
— Макет большой?
— Двадцать пять сантиметров длинной и пятнадцать высотой.
— О'кэй... Нам очень нужна фотография Болемье... У вас, случайно, нет?
— Кажется, есть... Подождите!
Он вытаскивает из комода ящик. Вынимает оттуда большой рыжий толстый конверт и высыпает его содержимое на покрывало.
Консей протягивает мне фотографию, на которой он сфотографирован рядом с молодым человеком, бородатым в стиле «макарони по-флорентийски».
— Это Болемье,— сообщает он мне очевидную вещь.
— Очень приятно.
Я прячу фотографию в карман. Набираю номер телефона Старика и посвящаю его в ход следствия.
— Прекрасная работа, Сан-Антонио... Еще ничего не потеряно. Вы выезжайте сейчас же в Гавр вместе со своими двумя ассистентами и любой ценой задержите Болемье до того, как он передаст документы.
— Хорошо, шеф!
— Я хочу, чтобы вам повезло, Сан-Антонио!
— Я сделаю все необходимое для этого, шеф! Отправьте кого-нибудь к нам, чтобы забрать нового клиента.
— Немедленно отправляю. Диктуйте адрес.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пока мы передавали Консея в надежные руки Госбезопасности, пока разбудили с помощью стакана воды, выплеснутой в лицо дрыхнувшего Пино, да объяснили ему, что было и что будет еще, часы дотикали до пяти утра... «Либерте» должен отчалить из порта в десять. Мне достаточно трех часов, чтобы докатить до Гавра на своем автомобиле.
Болемье, по словам Консея, сел в поезд в половине первого ночи, то есть он уверенно лидирует. Я должен сократить этот разрыв во времени и постараться встретиться с инженером еще до того, как он выйдет на связь с иностранным агентом. Мне надо будет еще склонить инженера на свою сторону. Но я думаю, что в этом случае мы будем действовать более решительно.
Как вы догадываетесь, мои коллеги спокойно и безмятежно купаются в последнем сне, я же, чтобы не уснуть, иду на скорости до ста тридцати километров по пока свободной трассе.
Через час двадцать въезжаю в Руан. Город только начинает просыпаться. Над Сеной плывут, колышутся космы тумана.
Увидев открытое бистро, решаю немного передохнуть и выпить чашку кофе. Останавливаю свой танк перед соответствующим заведением. Коллег решаю не тревожить: не поймут. Но когда я наслаждаюсь желанным напитком, в бистро вваливает дуэт храпунов в составе Берю и Пино. Хозяйка бистро принимает их, наверное, за бастующих докеров и хмурит брови.
— Значит, пьешь в одиночку? — укоряет меня Толстяк.
— Вы спали словно ангелочки, и я не решился будить вас.
Но Берю не переубедить. В глазах его застыла обида, кажется, на всю жизнь.
Чтобы успокоить свои оскорбленные чувства, Берюрье заказывает для Пинюша коньяк, а себе водку. Вкусы у них скромные, вот только пьют много, черти!