Страница 97 из 104
На дворе шумел ливень. Игорь попробовал дверь — заперта. Его охватило тягостное чувство, как будто он сам себя загнал в ловушку. Винтовка там, под стеной…
— Чего ты, Игорь? — окликнул его Пантелеймон. — Не тревожься. Брат Василий не обманет нас. Her! А если закрыл, знать, так надо. Ему и нам спокойнее будет. Давай на сено, слышь?
Улеглись на душистом сене, но Игорь не мог заснуть. Знакомое мучительное чувство тревоги росло в нем. Он вдруг понял, что это чувство не тревоги, а непоправимой вины, которое не покидало его с тех пор, как автомат выпал из его онемевших пальцев и он увидел вдруг свои, поднятые вверх руки…
Да, в тот момент он и не заметил, как поднял руки. Захваченный ими немецкий разрушенный блиндаж был полон дыма и роящейся в воздухе пыли, а в просвете у входа стоял залитый солнцем фриц, тощий, заросший огненно–красной щетиной в отвратительной жабьей пятнистой накидке. Он только что стрелял из автомата в темноту блиндажа и готов был снова нажать спусковой крючок. Но не нажал…
Потом их, без ремней, без пилоток гнали по полю мимо подбитых танков, тех самых, на которых они трое суток подряд, сокрушая все на пути, мчались на запад, намного опередив свои наступающие войска, и те фрицы, — он узнавал их по запыленным, небритым физиономиям, — которые еще час–два назад в панике бежали на запад, подскакивали к десантникам, злобно, с «мясом» срывали с их гимнастерок ордена и медали, угощали прикладами. «Не трогайте! — кричал чистенький немецкий офицер, видимо, из прибывшего подкрепления. — Пусть идут в плен со всеми орденами».
Память беспощадна. У Игоря была отличная память. Он слышал голоса товарищей: «Не сдавайтесь, хлопцы! Плен хуже смерти, хуже смерти…» — это кричит в блиндаже раненый замполит Бондаренко. «Не десантники мы, а дерьмо на палочке», — это сержант Васильев. Он идет рядом в колонне пленных с разбитым в кровь лицом, с одной уцелевшей на гимнастерке медалью «За отвагу». «Ребята, лучше сдохнуть с голоду, в нужнике утопиться, но только не это», — сибиряк Долгих взывает к их совести — началась вербовка в РОА. И жаркий шепот лукавого Сережки–одессита: «Игорь, не будь дураком. Лагерь — верная смерть. Родине нужны не мертвяки, а солдаты. Получим оружие, перебьем власовских офицеров и — к своим. Понял? Надо шариками работать». Он был хитрый, Сережка–одессит, но его перехитрили. «Пути господни…» — кто произнес эти слова, Игорь не понял. Он уже спал.
Подвыпившие власовцы, явившиеся в ту ночь к Василю Коморке, не знали, что в его клуне находятся чужие. Они приехали в хутор тайком от своего начальства и вовсе не с целью поисков бежавших советских военнопленных. Это были отпетые уголовники из батальона РОА, уже два дня квартировавшего в соседнем селе Добросанах. Навел их на баптиста местный деревенский вор: уголовники быстро узнают друг друга и находят общий язык. Грабить в селе почти на виду у начальства было опасно. Экспедиция в хутор обещала быть добычливой — местный коллега уверял, что у Василия Коморки, если его хорошенько потрясти, найдутся не только хорошие вещи, продукты, но и твердые доллары, пятерки царской чеканки. Решено было совершить грабеж под видом обыска. Ночь выпала как нельзя лучше — темень, гроза.
Трое солдат ввалились в хату:
— Слушай, хозяин, нам известно, что ты прячешь партизан. Говори правду! Ты баптист, бог тебя накажет, если соврешь. Все равно мы перевернем все вверх дном и найдем.
Василь Коморка не был подлецом, он был трусом. К тому же он решил, что кто–то донес на него и отказываться бесполезно.
Признание хозяина, что в его клуне ночуют два неведомых ему странника, привело власовцев в замешательство, однако они быстро сообразили, что арест подозрительных личностей будет хорошим поводом для «реквизиции». Что бы они ни отобрали у баптиста, он даже не. вздумает жаловаться.
— У них есть оружие?
— Что вы? Это несчастные, голодные люди.
— Знаем несчастных, голодных… Идем. Смотри — тихо! Спугнешь — голову оторвем и хату спалим. Вызовешь их, скажешь, что к соседям полицаи приехали, обыск. Мол, надо уходить.
Игорь проснулся с тем же чувством горькой непоправимой беды, что мучило его перед сном. Во дворе лаяла собака. Кто–то тихо успокаивал ее. Зазвенело кольцо на проволоке, и лай стал глуше. Видимо, собаку заперли где–то.
Во дворе были чужие… Игорь растолкал Пантелеймона.
— З–за нами п–пришли. Слышишь? Н–надо бежать. П–ползи. За мной.
— Что ты! Господь с тобой. Брат Василий…
— З–за мной, Пантелеймон! Если хочешь жить.
Послышался звук открываемого замка. Игорь уже был в углу стены. На той стороне внизу лежала винтовка. Он нащупал жердочку, к которой были привязаны нижние снопы соломенной крыши, поддел ее плечом и сорвал один конец со стропил.
— П–пантелеймон! Ко мне!
Заскрипела дверь. Игорь замер.
— Брат! Брат Пантелеймон! — плачущим голосом позвал хозяин.
— Что, брат Василий?
— Иди сюда. Скорей! Приятеля буди.
— Игорь, где ты?
Собака продолжала лаять, слышно было, как она скребет лапами дверь. Хозяин был не один…
Игорь налег на жердочку, поднял край соломенной крыши, перевалился через стену, прыгнул вниз. Он ушиб раненую ногу и свалился на бок, но, к счастью, пальцы тотчас же нащупали ложе винтовки.
— Вот он! Прыгнул. Сюда! — раздалось совсем близко.
Послышался топот ног. Из–за угла показалась едва различимая в темноте фигура. Игорь ожидал этого момента. Не поднимаясь с колен, вскинул винтовку, выстрелил. Вспышка на мгновение озарила пряжку ремня, пуговицы мундира.
Игорь вскочил, побежал к лесу.
Позади кто–то вопил нечеловеческим голосом, матерился. Прогремели два выстрела. Игорю показалось, что обе пули прошли через его тело, но он бежал, не падал и почему–то не чувствовал боли. Вот ветви ударили в лицо, оцарапали кожу. Выставив вперед руки, уклоняясь от деревьев, Игорь пробежал еще метров сто.
Остановился. Тяжело дыша, ощупал себя. Нет, не зацепило… Отер ладонью мокрое лицо. Снова ощупал грудь. Ага, морковь… Прислушался. Со стороны хутора доносились истошные жалобные крики. «Бьют Пантелеймона. Бедняга! Теперь уже чудес не будет. Чудеса кончились…»
Игорь отдышался, вскинул ремень винтовки на плечо, заковылял в глубь темного леса.
Он знал, что в магазине нет ни одного патрона, что теперь винтовка только тяжесть, бесполезный груз. Но он знал также, что вопреки здравому смыслу будет тащить винтовку и только мертвый выпустит ее из своих рук.
32. Смерть без воскрешения
— Господин советник, где ваша помощница?
В голосе штурмбаннфюрера не чувствовалось иронии, это был деловой вопрос.
— Ева находится в служебной поездке.
— Когда вы ждете ее возвращения?
Что такое? Последнее время Хауссер не мог пожаловаться на Герца, тот не лез в его дела и советовался с ним во всех случаях, имевших какое–либо отношение к оуновцам. И вот задаются странные, неожиданные вопросы.
— Вы давно интересуетесь моей помощницей? — не отрывая взгляда от бумаг, спросил Хауссер.
— Со вчерашнего дня.
— Чем эта особа обязана вашему вниманию?
— Долг службы.
— Я жду ее дня через два–три, — сказал Хауссер равнодушно.
Разговор происходил в кабинете Герца. Штурмбаннфюрер надул губы, задумался, глядя на невозмутимого Головастика, и ленивым движением вынул из ящика стола тоненькую папку. Хауссер продолжал изучать сводку о событиях, происшедших за неделю.
— Господин советник, я хотел бы, чтобы вы восприняли это не как каверзу с моей стороны, а как знак особого доверия к вам.
Такое вступление могло озадачить любого. Хауссер поднял голову и уставился на начальника гестапо своими непроницаемыми линзами, ожидая объяснений.
— Мы получили сообщение агента, — слегка нахмурившись, продолжал штурмбаннфюрер. — Весьма любопытное. В отряде Пошукайло появилась девушка. Она пробыла там два дня и исчезла.
«Боже мой, сколько таинственности напускает этот Герц на самое простое и объяснимое, — подумал Хауссер. — Командир отряда имеет своих агентов, они то появляются в отряде, то исчезают. Лучше бы Герц объяснил, как исчезает из города партизан в форме немецкого офицера».