Страница 95 из 104
— К–как тебя звать?
— Пантелеймон. А тебя?
— Игорь.
— Ты наш, русский?
— А чей же… — на темных губах власовца появилась горькая улыбка. — Ефрейтор Красной Армии. Б–бывший…
— Как же ты немцем стал?
— Жить, д–дурак, захотел… — устало закрыв глаза, сказал Игорь. — Это, брат, длинная история. П–печальная история. Но своих я никого не предал, не убивал. Можешь мне п–поверить. Умирать буду со спокойной совестью.
— Чего ты умирать собрался? — поспешил успокоить его Пантелеймон. — На все божья воля.
Игорь не ответил, кусая губы, посмотрел на кучу хвороста.
— Хорошо. Сейчас п–попытаемся зажечь. Только сперва насобирай, п–пожалуйста, сухих листьев. Побольше.
Листву уложили толстым слоем на сухом месте невдалеке от кучи хвороста. Получилась хорошая постель.
Игорь, мучительно искривив губы, еще раз осмотрел рану, ощупал покрасневшие опухшие места.
— Смотри, как не п–повезло. Ничего не поделаешь. Вот что, Пантелеймон. Я отсюда не пойду. Дней пять, а то и больше лежать буду. П–понял? Тебя держать не буду. Хочешь, со мной оставайся — спасибо скажу, захочешь уйти — п–попрекать не стану. Это т–твое дело.
— Что ты, милый, не брошу я тебя. Раз господь предназначил…
— Смотри сам. Не неволю. — Игорь вытащил из–под подкладки воротника мундира несколько спичек и крохотную пластинку от коробка, завернутые в провощенную бумагу.
— Как догадался–то припасти? — удивился Пантелеймон.
— П–припасал… Понимаешь, нас, власовцев, на фронт везли. Сколотили небольшую группу. Мы хотели захватить оружие и бежать к партизанам. П–подлец один выдал, п–провокатор. Я успел на ходу с поезда прыгнуть. И п–попал… Из огня да в полымя.
Костер запылал. Игорь умолк, мрачно глядя на огонь. Когда прогорело слегка и языки пламени стали небольшими, он начал сушить подготовленные бинты, близко подставляя их к огню. Затем, вонзив лезвие в палочку, прокалил его на углях.
Пантелеймон, приоткрыв рот, недоумевающе следил за его приготовлениями.
— Ты чего это? Что собираешься делать?
— Маленькую операцию.
— Так пуля вышла ведь.
— П–пуля вышла, а начинается газовая гангрена.
— Чего?..
— Не слышал? П–паскудная штука, брат. Понимаешь, в рану п–попали микробы, они быстро размножаются в теле вокруг раны и выделяют газ. К–кончается тем, что человек умирает.
— Кровь портится? Заражение?
— Нет, заражение крови — это другое, — со вздохом сказал Игорь. — Заражение крови — это в–верная смерть. А с газовой гангреной я еще п–повоюю…
— Как это?
Игорь невесело усмехнулся.
— П–попробую… Исключительный случай в истории батальной хирургии. П–понимаешь, микробы этой гангрены анаэробные, такие, что не могут жить на воздухе, г–гибнут. И очень важно, чтобы газ, который они выделяют, мог выходить из тела. Для этой цели возле раны д–делаются неглубокие надрезы на коже. Это облегчает доступ воздуха и выход газа.
Пантелеймон покосился на воткнутую в землю палочку с лезвием, вздохнул и испуганно посмотрел на Игоря. Наконец–то он сообразил, что тот собирается делать.
— Ты будешь резать ногу?
— Сделаю неглубокие надрезы. П–присыплю золой и п–перевяжу. Другого выхода нет. Зола не лекарство, но она стерильная, в ней нет микробов.
— Ты доктор?
— Нет.
— Откуда все знаешь?
— Лежал в военных госпиталях, в–видел. Медицинские учебники от нечего делать читал, п–присутствовал на операциях, п–перевязки помогал сестрам делать. Я, в–ви–дишь ли, Пантелеймон, парень сильно грамотный, любопытный и быстро все схватываю. Из б–бывших вундеркиндов… Потому–то и стараюсь с–сохранить свою драгоценную жизнь…
Последние слова Игорь произнес с горькой иронической улыбкой, и в его темных усталых глазах блеснули слезы.
Пантелеймон, как завороженный, смотрел на него.
— Н–нехорошо, Пантелеймон, когда человек слишком уж цепляется за жизнь, — с той же, обращенной к самому себе иронией продолжал Игорь. — Очень н–нехоро–шо. Я все цеплялся. И вдруг — стоп! Не знаю, как у меня п–получилось… Просто огнем меня обожгло, когда этот с–сукин сын начал говорить о советских людях. Фашист. Настоящий! Это мое с–счастье, что я не выдержал. Самое ценное у меня. Пусть умру, но палачом не был. П–придумал, садист… На немецкий образец работает. Жалко, что я его не уложил, кто–то другой п–под–вернулся.
Игорь вытер рукавом мундира слезы. Возбуждение, охватившее его, угасло. Он поднял винтовку, приоткрыл затвор. Желто блеснула латунная оболочка загнанного в ствол патрона. Это был последний из той обоймы, какую он получил от сотенного. Единственный.
Пантелеймон с нескрываемым отвращением поглядел на винтовку, точно она была живым жестоким коварным существом, задумался. На его лице застыла скорбная, всепрощающая улыбка.
Картошку ели молча. Взяли каждый по четыре штуки, остальную отодвинули в сторону и прикрыли листвой, чтобы не дразнила. Запас. Закусили яблоками.
Игорь прилег, вытянув раненую ногу. Так он лежал лицом к земле добрый час. Пантелеймон сидел, поджав под себя ноги, глаза его слипались, голова то и дело падала на грудь. Он вздрагивал, тряс головой, испуганно прислушивался и снова начинал дремать. Вдруг Игорь поднялся.
— Давай п–помоем руки и начнем. Будешь ассистировать мне.
— Чего?
— Будешь п–помогать. Не б–бойся — резать буду сам Поможешь бинты наложить.
Через несколько минут все было готово для операции. Игорь стянул штанину с раненой ноги, присел рядом с кучкой мелкой, остывшей золы, на которой лежали связанные, свернутые бинты, осторожно взял двумя пальцами обломок лезвия. Он был бледен.
— Ну что ж, п–приступим… Г–господи, благослови н–на подвиг.
Не спускавший глаз с Игоря Пантелеймон просиял лицом.
— Вспомнил! — радостно вскрикнул он. — Вспомнил–таки господа, спасителя нашего!
Игорь не обратил внимания на слова Пантелеймона, кажется, он и не услышал их. Закусив губы, он смотрел на кончик лезвия, зажатый между пальцами, и, видимо, решал, на достаточную ли глубину будут сделаны надрезы.
— Брось… — в сильном возбуждении протянул к нему руки Пантелеймон. — Не надо, Игорь! Помолись. Бог услышит твою молитву. От всего сердца только… С твердой верой. Забудь все… Помни только бога, отца нашего, спасителя.
Это было так неожиданно, что Игорь в первое мгновение растерялся.
— Т–ты что? Что с тобой? — спросил он, испуганно глядя на Пантелеймона.
— Молись, Игорь, — торопливо и исступленно продолжал баптист. — Бог услышит, совершит… Совершит чудо, отведет своей дланью смерть. Истинно говорю тебе, брат мой. Всем сердцем и душой обратись к спасителю. Силой и твердостью веры своей.
По вдохновенному, разрумянившемуся лицу Пантелеймона текли слезы радости и умиления, протянутые руки дрожали. Игорь смутился. Только сейчас он догадался, что его товарищ по несчастью душевно больной человек. Люди с ненормальной психикой всегда вызывали у Игоря тревожное, почти паническое чувство, как будто имелись в природе бациллы помешательства и он боялся заразиться.
— Вера спасет тебя. Господь милостив…
— П–погоди… — поспешно сказал Игорь. — Успокойся, Пантелеймон. Я согласен: господь милостив. Но ведь сказано — пути господни неисповедимы…
— Истинно говорю — неисповедимы, — обрадовался баптист, услышав из уст юноши слова священного писания. — Истинно…
— Н–ну вот! — усмехнулся Игорь. — А раз неисповедимы, то откуда тебе и — известно, что не сам господь вложил мне в рука этот скальпель?
Пантелеймон жалко сморщил лицо, замигал глазами. Для него не существовало логики, иронии, и все же вопрос Игоря направил его мысль в другое русло. Он попытался что–то уяснить, найти ответ, но так и не смог, только глуповато и радостно ухмыляясь, покачал головой.
— Игорь, господь сотворил чудо на твоих глазах, чтобы ты проникся светом господним, снял пелену со своих глаз, уверовал в него. Я молился, и он даровал нам жизнь. А сколько раз вера спасала меня! Татарин этот, нехристь, в самом начале у ямы хотел удушить меня. Господь отвел его руку. Я знаю, я видел…