Страница 56 из 91
— Здесь, — говорит Фужер. — Первый этаж, вторая дверь по коридору налево.
— А сам что не идешь?
— Стыдно… Он просил меня языком не трепать.
— Ладно, — согласился я. — Оставайся, стереги механизм. Как-нибудь управимся.
В коридоре меня ждут грязный полумрак и разнообразные запахи, обычное дело в наших домах, но трудновообразимое для приезжих, которые дальше центра не гуляют. Тут тебе и квашеной капустой разит, и крапивным самогоном, и, пардон, сортиром… Я быстренько нахожу на ощупь нужную дверь, аккуратненько стучу, и от моего стука дверь отворяется сама собой.
Глазам моим является чистенькая комнатка с хорошо промытым единственным окном, стены оклеены белой бумагой, но это заметно лишь там, где нет стеллажей. А стеллажи, скажу я вам, занимали все пространство от пола до потолка и были наглухо забиты книгами — старинными такими фолиантами в черных от времени переплетах. В углу наблюдается маленькая кроватка, рядом стол, заваленный бумагами, а за столом — хозяин.
— Что нужно? — спрашивает он с неудовольствием.
Я молчу, потому что в этот момент мысленно извлекаю его из-за стола и ставлю рядышком, с Мертоном. От этого сопоставления делается мне жарковато. Человеку за столом где-то под тридцать, блеклое худое лицо, редкие волосы, сложение, судя по всему, обычное, как у нас с вами. А фалангистский прихвостень Мертон — это сто двадцать килограммов чистой свинины на два метра, все обтянуто белой атласной кожей без признаков недоедания. И еще я поглядел на руки этого человека, что покойно лежали поверх бумажек. Вы, наверное, догадываетесь, что я мечтал увидеть — у мастеров каратэ кулаки отбиты постоянными тренировками, как булыжники. А у хозяина этой комнаты длинные костлявые пальцы, заляпаны чернилами… В общем, типичный домосед и книжник.
— Похоже, я не по адресу, — бормочу я и пячусь к выходу, вспоминая побольше ругательств для Фужера. — Мне нужен был тот, кто жил здесь прежде.
— В этой конуре я живу с момента постройки дома, — говорит хозяин. — Так что выкладывайте все начистоту, и поживее.
Ну, я решил, что отступить всегда успею, и потому двинул в атаку. Топаю вплотную к столу, придвигаю случившийся поблизости табурет и усаживаюсь.
— Что же это делается? — начинаю без предисловий. — Если всякая погань будет ноги вытирать о нашу национальную гордость, и впрямь лучше в Штаты мотануть, от стыда подальше!
— Вы о чем? — изумляется он, подбирая отпавшую от неожиданности челюсть.
— Да все о Мертоне, будь он неладен. Ведь что творит!
— Ах, об этом мальчике… — протянул он.
«Хорош мальчик», — думаю я, одновременно продолжая кипятиться и расписывать ему художества чертова гастролера.
— Непорядок, — говорит книжник без особого интереса. — Это он увлекся. Однако трудно ждать чего-то иного от человека, развращенного рекламой и дешевой популярностью. Не огорчайтесь, уважаемый, эстрадные идолы ведут себя не лучше, хотя я что-то не припоминаю, чтобы ко мне приходили на них жаловаться.
— Так ведь паук! — кричу я. — Паук у него на рукаве нашит!
И тут его словно подменили. Только что на лице было выражение ленивого безразличия, и вдруг словно забрало опустили. Каменная маска и глаза-бойницы.
— Это он зря, — цедит он сквозь зубы. — Черный паук — это, если мне память не изменяет, фалангисты? Так нельзя…
Вылезает он из-за стола и давай ходить по комнате, горбясь и теребя себя за подбородок.
— Знаете, что я вам посоветую? — объявляет он, досыта нагулявшись. — Напишите петицию, соберите подписи и направьте в парламент. И его вышлют по политическим мотивам, у нас ведь официально запрещена пропаганда всяких ультра.
— Петицию? — спрашиваю я. — Толку от нее! Кое-кто ему в правительстве за это спасибо скажет, а он и вовсе распустит хвост: мол, не совладали в бою, так решили бумажками одолеть. А вот если бы ему рыло здесь начистили при двадцати тысячах очевидцев, морду его паучью…
— Так, — говорит хозяин с раздражением. — Это вас ко мне, конечно же, дядюшка подослал, болтун несусветный.
Тут дверь настежь распахивается, и вваливается Фужер, весь багровый от гнева.
— Я тебе дам болтуна! — ревет он с порога. — Кто тебя, сопляка, в соплячестве твоем на руках нянчил, на горшок сажал, сопли утирал, когда родители твои смылись в Австралию и сгинули там? Забыл уже?! Память у вас больно коротка, у сопляков сопливых!..
— Но я же просил… — бормочет хозяин, а сам не знает, куда от стыда деться.
Но Фужер разошелся не на шутку.
— Накостылять бы тебе по шее, и все дела, за то, что я на тебя последние гроши тратил, от родных детей отрывал!..
— Тихо, братцы! — ору я громче всех. — Давайте о Мертоне.
Фужер мигом успокоился, сел на краешек кровати. А хозяин снова забегал по комнате.
— Надо, конечно, этому малышу было бы вправить мозги, — приговаривает на ходу. — Но дойди эта история до военного ведомства, они же в лепешку расшибутся, а добудут у меня нужные им сведения. А не добудут, так просто уничтожат, чтобы никому не досталось. И меня уничтожат, и вас, дядюшка, и вас, — кивает мне, — за компанию.
— Мне это вроде бы ни к чему, — ввинчиваю я со значением, хотя и ни сатаны не понимаю.
— А если слухи уйдут за океан? — волнуется книжник. — И не того я боюсь, что всех нас в труху изотрут, хотя и это неприятно. А того, что какой-нибудь головастый спец из разведки в конце концов разберет, что к чему…
Фужер с кислой миной кивает своей лакированной лысиной, будто сувенирный болванчик, а мне надоело, что я ничего разобрать в их переживаниях не могу:
— О чем, собственно, речь?
Хозяин тормозит на полдороге, закусывает язык и в полном недоумении глядит на Фужера:
— Вы что же — не посвятили его в подробности?!
Фужер сконфуженно хмыкает.
— Лихо! — усмехнулся хозяин. — Знай вы всю правду, ни за что бы не поперлись ко мне… Я никакой не супермастер каратэ. Я всего лишь историк. Пищу монографию о памятниках древней философской мысли. Все это, — он обводит широким жестом горы книг, — собрано мной в поездках по стране. Старинные рукописи, цены им нет. Там есть знания, которые все еще недоступны нашему разуму…
— Изумительно, — поддакиваю. — Только Мертону плевать на нашу богатую культуру, он же бетонные плиты ладонью крошит!
— Да баловство это, — ворчит хозяин и делает паузу. Будто раздумывает, нужно ли ему продолжать или забыть-таки про родственные чувства и выставить нас обоих за дверь. — Шалости это по сравнению с тем, что умели наши предки. В общем… Однажды мне попал на глаза древний манускрипт «Искусство быть молнией разящей», предположительно датированный десятым веком нашей эры… Никогда, ни в одной монографии я даже не упомяну о том, что он существует.
— Почему? — спрашиваю я, затаив дыхание.
— Потому что там содержится описание комплекса упражнений, увеличивающих… как-бы вам это сказать?.. реактивность организма. Словом, человек после нескольких пустяшных телодвижений обретает способность двигаться намного быстрее обычного.
— Во сколько же раз?
— Не знаю. В десять, в двадцать. Может быть, в сто. Наши предки использовали это знание для отражения набегов завоевателей. Они становились людьми-молниями, неуязвимыми для любого оружия, разящими внезапно и безжалостно.
— Откуда вы знаете, что это не сказка?
— Откуда, откуда… Я испытал это на себе. Вон дядюшка видел, на что это похоже.
Фужер кивает головой еще живее.
— Там нет ничего заумного, — с горечью говорит хозяин. — Не какие-нибудь йоговские асаны. Искусство быть молнией доступно даже младенцу, вот что страшно… — и тут его словно прорвало: — Наши праотцы умели все, что за деньги вытворяет перед вами Мертон, и даже больше! Попробуйте вообразить схватку двух молний! Конечно, не могло быть и речи о той высочайшей культуре движений, что присуща каратэ, дзюдо и прочим современным единоборствам, которые формировались и оттачивались веками. Наше военное искусство заглохло едва ли не полтысячи лет назад, и трудно сказать, хорошо это или плохо. Оно могло бы оказать такое воздействие на всю человеческую цивилизацию, что я даже не рискую об этом задумываться… Ведь любое прикосновение человека-молнии убивало! Это все равно что вас ненароком заденет на взлете сверхзвуковой лайнер!