Страница 50 из 91
Вошел врач. Молодой, розовощекий. Вошел, поигрывая чемоданом.
— Где больной? Где помыть руки? Ему уже лучше! Не волнуйтесь, сейчас мы вылечим вашего отца!
Георгий ретировался в свою комнату и сел там на кровать. Он выиграл схватку. Теперь можно и отдохнуть, подумать.
Значит, дар? Способности, которыми хотел наделить всех людей прекраснодушный Викентий Миртов, были у Краснопольского от природы. А ловкий, надо признать, мужик! Как он все сумел провернуть. Изящно! Просто изящно! Да, старик, — туши свет, как сказал бы зятек его Петька. Странно одно — как он меня не просчитал? Ну, Жорка, попал ты на золотую жилу! Теперь ее разрабатывать и разрабатывать!
Мысли нашего героя были прерваны звуком быстрых шагов в коридоре. Бесшумно слетев с кровати, Георгий встал у окна, спиной ко входу.
Вбежала Нина. Он увидел ее отражение в черном зеркале стекла и повернулся.
Неся за собой шлейф огненных волос, Нина промчалась через всю комнату, головой упала на грудь героя и заплакала. «Боже мой, как страшно, как страшно!» — твердила она, а пальцы ее, сжимающие лацканы пиджака Георгия, белели от напряжения, от мертвой хватки.
— Успокойтесь, — бормотал Георгий, — прошу вас, успокойтесь. Что сказал врач?
— Врач сделал укол. Теперь отец спит, ему лучше. А сначала было так страшно, — и опять слезы, и хрупкие плечи, содрогающиеся от плача, и золотом отливающие волосы.
Георгий говорил что-то, пытаясь успокоить, снять нервное напряжение, его самого начало лихорадить, голос опускался все ниже, делался хриплым, прерывистым, и уже не говорил, шептал, а руки (боже мой, что я делаю!) гладили Нину по волосам, и с ужасом, впрочем весьма кратковременным, понял он, что целует мокрое от слез лицо, лоб, глаза и открывшиеся навстречу губы.
Это не входило в его планы! Хотя бы не сейчас!
…Было пять часов утра. Ночник с золотыми рыбками слабо светился, рыбки искрились, мчали по кругу в бесконечной гонке.
Георгий скосил на них глаза.
— Я должен был кое-что рассказать тебе, Нина, но не успел, — начал он.
— Не успел, — нараспев проговорила женщина, — не успел, — она поднялась на локте и посмотрела на Георгия сквозь завесу волос, — не успел рассказать, как ты меня любишь. Ведь правда, любишь?
— Люблю, — радостно согласился наш герой. — Люблю!
— И я тебя люблю… Как только увидела утром в коридоре.
Он притянул ее к себе.
И вновь, спустя целую вечность:
— Все же я должен сказать… Может быть, сейчас не время. Не знаю.
Они лежали на широкой кровати, касаясь друг друга лишь кончиками пальцев.
— У меня никого нет, кроме тебя, — быстро проговорила Нина. — Петр давно безразличен. Думала, поздно менять. А после сегодняшней ночи… Ты женишься на мне?
— Нина! Твой отец и Краснопольский… Я такое раскопал!
— Знаю, — голос женщины оставался тем же, — Глеб Евстигнеевич рассказал мне все.
— Ты не знаешь самого главного! Твой отец прав! Я тому подтверждение. Я обладаю даром предвидения, читаю чужие мысли.
— Всегда?
— Что всегда?
— Ты всегда читаешь чужие мысли?
— К сожалению, нет, — Георгий сел. — Да что там мысли! Помнишь заколку? Твою новогоднюю заколку? Это я заставил Гортензию Каллистратовну…
— Обними меня, — сказала Нина. — Крепко, крепко. Обними меня, мой родной.
Но Георгий будто не слышал.
— Это будет сенсация! Мы восстановим честное имя твоего отца! Мы найдем ученых. Мы такое понакрутим!
Он примерял новое местоимение «мы». Примерял с удовольствием впервые за тридцать восемь лет.
Женские руки обняли его сзади за плечи и повлекли за собой.
— Дурашка, — шептала Нина. — Глупенький ты мой… Не надо об этом сейчас.
— Хорошо, — шептал он в ответ. — Поговорим об этом завтра.
— И завтра не надо. И послезавтра не надо. И никогда не надо.
Сквозь поцелуи, расставленные точками в конце каждого предложения, до Георгия все же дошел смысл сказанного. Он потряс головой.
— Я не понимаю.
— Все очень просто, — журчал Нинин голос. — Все очень просто. Не надо никаких разоблачений. Глеб Евстигнеевич уже получил свое. Давай его простим.
— Но если бы не он, твой отец был бы жив!
— Мой отец? — Голос Нины прояснился. — Мой отец был мягкотелым ничтожеством. Он не смог постоять за себя. Он бросил нас с мамой. Да, да, бросил. Пуская себе пулю в лоб, он думал о нас? Обо мне? Я не хочу вспоминать о нем! Я не хочу о нем вспоминать!
— Но открытие твоего отца, — не сдавался Георгий, — его теория?
Руки Нины отпрянули прочь.
— Давай поговорим, милый. Раз уж ты хочешь, давай выясним все до конца. И, пожалуй, лучше нам одеться и сойти вниз. Ты затопишь камин, мы сядем возле и спокойно поговорим.
Так они и сделали.
А когда дрова в камине запылали и багровые отсветы легли вокруг, Нина сказала:
— Все, что ты узнал сегодня, мне стало известно давно. Еще в институте, от того же Преклонного. Он как раз собирался на пенсию.
Врет, в первую минуту подумал Георгий. Если врет, то зачем? Потом он взглянул на Нину. Нет, не врет.
— И ты, зная всю правду, не ушла? Не порвала с Краснопольским?
Нина коротко усмехнулась.
— Ушла… По молодости лет мне тоже казалось, что я не смогу жить с ним под одной крышей. Ушла.
— Вышла замуж, — догадался Георгий, вспомнив разговор с Петром.
— А что мне еще оставалось делать?
— Ты его хотя бы любила?
— Он был надежен. Настоящий мужчина, я полагала. Он заботился обо мне, ни о чем не расспрашивал, я ему благодарна, — Нина говорила все это, будто читала с листа чужую роль, голосом ровным и на удивление спокойным. Говорила, не глядя на Георгия, словно и не обращалась к нему, словно его и не было рядом. Но вот она повернула голову. — Впрочем, не стоит об этом. Мой брак был порождением моей глупости, простительной, я думаю, для девятнадцатилетней девчонки.
— Но что же вновь привело тебя к Краснопольскому? — теперь уже на огонь камина смотрел Георгий и потому не видел, как удивленно поднялись брови сидящей рядом женщины, как в глазах ее мелькнуло и погасло разочарование.
— Инициативу проявил он. Глеб Евстигнеевич любит меня как родную дочь.
— Ты дочь Миртова.
— Да, это так. Но Глеб Евстигнеевич воспитывал меня с года. Он искренне ко мне привязан.
— И все же почему ты вернулась?
Нина подавила вздох.
— Мы работаем в одном институте. Бок о бок. Двусмысленность наших отношений не могла остаться незамеченной. У меня не было выбора.
Георгий хотел сказать что-то, но Нина заторопилась:
— К тому же, мне было неизвестно, что теория Миртова верна. Я узнала об этом лишь от тебя, сегодня. Сегодня, когда почти готова моя докторская, полностью отрицающая эту теорию.
— Ты напишешь новую!
— Это невозможно. Нереально. Я устала. У меня не хватит сил. А ведь я честолюбива. Признаюсь тебе в этом грехе, как на исповеди.
И тут Георгий задал наивный вопрос:
— А как же истина?
Нина рассмеялась.
— О, милый мой. Когда-нибудь она всплывет. Рано или поздно. На то она и истина. Но к тому времени я уже буду доктором наук.
— Это цинизм! Нина, дорогая моя, это цинизм!
— Нет, мой любимый, нет, мой родной, это просто трезвый расчет.
— А может быть, ты и ко мне пришла из-за этого?
— Нет. Я люблю тебя.
— Врешь. Все врешь!
— Тогда прочти мои мысли, — медленно проговорила женщина. — Загляни в них. Ты же можешь.
— А если я все-таки напишу статью, — Георгий вскочил. — Если все-таки напишу, а?
— Это не принесет добра никому, — голос Нины стал печальным. — Ни мне, ни тебе, ни памяти Миртова. Ты думаешь, что находишься в конце пути? Он даже не начинался. И откуда тебе знать, какие трудности впереди? Никто этого не знает. А вот то, что они начнутся и каждая следующая будет больше и неодолимей, чем предыдущая, — понять легко. Спроси у своего голоса. Он подтвердит мои слова.
И услужливый голос, дождавшись своего часа, подтвердил: «Да, будет трудно». И смолк. Но уже без его подсказки, сам по себе, узрел Георгий долгую, ох, какую долгую драку, всосавшую всю его жизнь без остатка. И падения увидел, и скверный характер, и неврозы, и хождение по инстанциям, и многое другое. Главное же, не было в том видении Нины, а была, напротив, холостяцкая жизнь без ласки и тепла.