Страница 18 из 82
И Арапов прикидывал: чего от этого сброда ждать можно? Рогатины? У них, косы на жердях длинных. Вот тот лапотник дюжий треснет оглоблею — не возрадуешься... Солдатишки, этим первый кнут будет. Но когда еще будет, а пока что в руках у них ружья. Нет, силою их не захватишь.
Арапов бороду распушил, избоченился важно — шапка бобровым мехом отделана, кафтан короткий — галуном, уздечка — бронзою. Ногаев шепнул:
— Голь перекатна... Лошади негодящи, татарва на махай не купит...
Арапов на него локтем двинул: не пищи-де под руку, сам не слепой. Усы огладил, вопросил величаво:
— Отколь бог несет, люди добрые? Куды наладилися?
Коль путь заступили люди воинские, то первое слово солдату Репьеву, воеводе обозному.
— А мы, господа атаманы, издаля едем. На землях бы ничейных пашенкою сесть мечтание имеем.
Арапов ответом уклончивым не удовольствовался. Спросил прямо:
— Беглые, стало быть?
— От вас, казаки вольные, не утаим, с заводов мы разных сошли. Такая там, атаманы, жисть — хошь живым в гроб ложись. Дозвольте где-нито приткнуться крестьянишкам обнищалым, укажите, сделайте милость, где оно сподручнее бы...
Арапов слушал вполуха. Считал, какого сколь оружия у мужичья.
— Гм. Указать можно, отчего ж... Сподручнее всего вам наобрат заворачивать. Потому как беглых принимать нам не указано. И вам, мужики, противу указу государева непокорства никоторого не чинить бы, по прежнему жительству разойтись не мешкая! — возвысил голос.
Качнулись рогатины да оглобли, будто вершины лесные под ветром.
— Чего он бает?! Обратной дороги нету нам!
— Не того ради эку даль одолели, чтоб с повинной на заводы вертаться!
— Тихо! — Репьев скомандовал. — А ты, атаман-батюшка, из каких будешь?
— Яицкие мы. И присягу давали указы царские блюсти, и прямить во всем. А вам бы меня, войскового атамана, слушать и сполнять все, как указать изволю. Поворачивай оглобли, мужики! Даю вам конвой для обережи, и ступайте восвояси... опричь солдат. Солдаты при оружии останутся пущай. С вами, служивые, разберусь ужо.
Репьева обойдя, выступил с крестом подъятым отец Тихон.
— Побойтесь бога, воины христолюбивые! Наги и босы, едино лишь силою небесной хранимы влачились путями тернистыми... Ужели нет в вас сострадания к сирым и бездомным! Братья по вере, на совесть вашу уповаем!..
Ногаев шептал атаману:
— Крестик-то золочен, кажись. А поп, чай, расстрига беглый. Дозволь, я его окрещу раза... — послал коня вперед, за спиною плеть скрывая. Но навстречу ему из толпы ружейный ствол нацелился.
— Куда прешь! Попа не тронь!
Выскочил парень, отца Тихона за подрясник сцапал, за телеги уволок.
— Сдурел, батя! Их, видать, не крестом, а оглоблею в совесть вгонять...
— Тихо! — Репьев опять усмирил. — Эх, атаман, не чаяли мы слов таких от вольного казачества. Затевать баталию отнюдь не желаем, да коли на то пошло, делать неча.
Моргнул Овсянникову, кивнул бродяге одноглазому. Мужики на лошаденок зачмокали, занукали, стали заворачивать передние телеги.
Атаман тоже на Ногаева осерчал за выскок неуместный.
— Уйди, дурак! Не порть мне дело.
Арапов все не мог сосчитать, сколько там ружей в толпе лапотной. Губами шевелил, пальцы загибал. И сперва не уразумел суеты в обозе. Ухмыльнулся самодовольно.
— Во! Пристрожил я, и поползут счас куды велю.
— Хм! — с сомнением прищурился Ногаев.
Пока Арапов догадался — глядь, уж поздно саблями махать. Оглобли-то повернули, да не в обрат, а в редут становя, как против ордынцев завсегда и казаки делают. На казачью полусотню рогатины глядят, косы-пики не шутя посверкивают. С телеги, из-за лохани, ружье прямехонько атаману в лоб уставилось...
— Эй, эй! Вы чтой-то, противу слуг государевых!..
Отвечали:
— Не ведаем, чей ты слуга, а нам вроде хана басурманского.
Когда в лоб тебе из штуцера норовят послать, кому оно приятно... Арапов поспешно завернул коня прочь. Отвел казаков подале. Мужикам пригрозил:
— Ждите! Подойдет наша сотня — на себя пеняйте!
Грозил для острастки, от обиды. Сотни в скором времени не предвиделось, за нею еще посылать надо... Жалобно ржали голодные, непоеные лошади. Кончалась вода в бочонках. Кончалось мужицкое терпение: чаяли — конец пути, и на вот! — некуда идти. Кто помоложе, погорячей — за дубины хватались:
— Доколе под телегами сидеть? Попрем напролом — отступятся яицкие!
Репьев и прочие старшины драки не хотели, отговаривали.
Яицкие всполошились. Кто спешился, те обратно в седла полезли.
Парень, на телеге стоя, сказал:
— Ну, братцы, хошь не хошь, а берись за нож. Вона сотня скачет... Счас будет нам ураз!
Вглядывались и яицкие.
— Не калмыки ли?
— Хрен редьки не слаще...
— Одежа не азиятская. Казаки, атаману на подмогу.
Прибывшая сотня перешла на рысь, подъезжая. Впереди сотник или кто он там — шапка с длинным шлыком, зипун без галуна, пистоль за поясом.
— Ба! — признал кто-то в обозе. — Кажись, знакомец давний! Васька, тебя ль вижу?
— Здорово, мужики. С прибытием вас!
Кивнул Арапову:
— И ты, атаман, будь здрав... оглоблею не ушиблен? Гляжу, таково ласково гостей встрел, что от лобызанья твово за телеги хоронятся.
— Васька, милай! — ликовал незнакомец. — Аль позабыл Митяя, на Башанлыке суседа твоего, рудокопца?
— Был Ваською в Башанлыке, а теперя есаул Порохов в станице Сакмарской. А ну все вылазь из-под телег, айда за мной. Яицких не бойтесь, они, когда в малом числе, сговорчивы бывают.
Арапов есаулу пенять стал:
— Не гоже так-то. Беглых имать велено.
— А мы на Сакмаре все беглые, поди нас имай, коль такой поимщик ловкий.
Арапов более ничего не сказал, увел своих от греха подале: когда силой не сладить, то и слова нечего тратить. А придет час — попомните нас!
Пыль подымая, шло с выгона стадо. Звенели ботала на коровьих шеях, пастух покрикивал, длинным хлыстом хлопал, как из ружья. Хозяйки в кофтах белых со дворов выходили скотину встречать. По улице тянуло кизячным дымком, пахло навозом, молоком парным, сеном... Саманные домики известью белены, на плетнях глиняные горшки да кринки торчат. Вокруг станицы от самых околиц — пшеничка высока, колосиста. Не о такой ли земле обетованной вековечная молитва мужицкая? Не об этом ли покое вольном мечталось в рудниках и на фабриках? Хороша, приглядна станица Сакмарская.
Старшины беглецов пришли станичному атаману поклониться, за добрый прием благодарное слово молвить.
Кто знавал в Башанлыке десятника Гореванова, дивились:
— В атаманы возвысился, а никоторой в ем перемены.
— Плечьми поширше стал, возмужал казак.
— Он и ране таков был. И одежка проста, и скромен.
Жительствует атаман в избе саманной. Горница просторная, опрятная. Пол тесовый, на нем половичок домотканый. Ковров восточных не завел... На столе скатерка холста беленого, с каймою вышитой. Постель белой верблюжьей кошмой покрыта.
Прост атаман. Старшины беглого обоза толкуют с ним запросто про заводские страданья, про путь многоверстный рассказывают, про житье сакмарское выспрашивают.
— Вольно живем. Хошь и не разбогатели за столь малое время. С кочевыми народами в дружестве, они к нам беглых пропущают без обид. Вот сим утром киргизец прискакал: Арапов-де беглым наперехват вышел.
— Напужал он нас. Добро, есаул твой Васька подоспел, не то худо бы...
— Про землицу, атаман, поведай. Любовалися мы, богата пшеница вкруг вас... Сподобимся ли и мы пашенку свою пахать?
— Степь, широка, по весне пашите с богом. На семена дадено вам будет.
— А у вас барщина или оброк? Подать сбирают ли?
Смеется атаман:
— До царя отсель далече, пока подать везут, приказная челядь разворует до зернышка. — И построжав: — Однако для казны станичной берется доля с десятины, по урожаю глядя. Иначе как же? Волю нашу оборонять надобно. Порох, свинец, прочий припас чрез торговцев калмыцких за хлеб добываем. С заводов тайно железо привозим на лемеха... Да у нас тягло невелико, пахарю не разорительно.