Страница 53 из 101
— Ну! — рявкнул он. — Куда же вы, соколики?!
Кто-то суетливо ворочался под деревом, тихонько попискивая и стараясь вжаться тщедушным тельцем в распяленные корни, в мох и грязь, лишь бы с глаз долой. Маленький поджарый чертик, насмерть изувеченный во время схватки.
«Добить!» — мелькнуло в мозгу пьяного от ярости Кратова.
Он шагнул на писк и шевеление.
Чертик поднял тощие лапки, будто прося о снисхождении. Круглая серая головенка его была проломлена и вмята, уцелел один лишь рожок. Блестящие пуговичные глазки часто моргали, подрагивал утыканный жесткими усиками хоботок. «Да что ж я, — замер в ужасе Кратов. — Спятил?! Помочь надо». Он присел на корточки, чтобы получше рассмотреть рану.
И едва успел уклониться от жалящего удара в лицо.
— Дурень! — сердито выругался Кратов. — Я же спасти тебя хочу!
Но чертик уже затих, быстро коченея, на глазах теряя последние капли жизни, уходившие из его жилистого тельца. Тонкие, словно стальная проволочка, пальчики разжались, выпуская на заляпанный кровью мох то самое жало, что едва не отплатило Кратову за убийство.
Заточенный до стеклянного блеска каменный нож.
Итак, четыре предположительно разумные расы в течение суток, до сих пор не кончившихся. Причем расы настолько несовместимые между собой, что одна вынуждена охотиться на какую-то другую, игнорируя все прочие, в то время как ее самое выслеживает третья. Замкнутый цикл с экологическими нишами, сплошь забитыми разумными расами.
Это противоречило всему, что знал прежде Кратов о законах эволюции разума. Обычно из множества биологических видов в силу тех или иных обстоятельств стихийно выделялся один, которому разум был необходим, чтобы уцелеть в борьбе за существование. Так произошло на Земле, так происходило по всей Галактике. И этот вид начинал своей деятельностью подавлять прочих конкурентов, зачастую и уничтожать самым безжалостным образом, чтобы выжить самому. И так тоже было на Земле. Но чтобы параллельно сосуществовали несколько равно разумных видов!.. Быть может, это лишь некое сечение здешней экологической пирамиды, но что же тогда на ее вершине?!
Кратов брел по лесу, волоча за собой сумку. Ему было тошно, хотелось лечь и не вставать больше. К тому же он выпил почти всю воду, сжевал половину запаса концентратов, а у скафандра как нельзя кстати начали садиться термоэлементы, и предательский озноб уже угнездился где-то между лопаток. «Это мне одному не по зубам, — думал Кратов. — Надо ждать ксенологов. Чтобы сесть в теплой и светлой кают-компании, выпить горячего кофе и пораскинуть мозгами, что же мы можем сделать на этой ненормальной планете. Голова — хорошо, а много — лучше. Много голов… с серьгами из граненых самоцветов в ушах…» Лес был чужим, враждебным, он не хотел принять пришельца за своего, он даже не бил его ветвями по лицу — брезговал, должно быть. Только ветер стонал в голых кронах на громадной высоте.
— Не могу больше, — сказал Кратов лесу и присел, навалившись спиной на черный, в вековых наплывах смолы, ствол. Глаза его закрылись сами собой.
В голове кружились и вспыхивали картинки виденного, словно в волшебном фонаре. Гудели отходящие в неподвижности мышцы, неуместная слабость зарождалась где-то глубоко внутри, оттуда распространяясь по всему засыпающему телу Кратова. «Не спать… — шевелилась приблудная мысль. — Вызвать Чудо-Юдо…» Но сил не оставалось, и рука, налитая проклятой слабостью, никак не поднималась к лицу. Кратов все же открыл глаза и увидел, что отовсюду, из-за деревьев, между кочек, к нему струится плотный белый туман, всплескивая фонтанчиками и бурунясь уже возле самых ног.
Туман — значит, сырость. Кратов поднатужился и подобрал ноги, но язычок белого киселя упруго толкнул его в колено и пополз по бедру, теплый и тяжелый. Вот же гадость! Кратов смахнул его с ноги, но язычок не обиделся и вернулся. Настырный такой язычок, если чего захотел, так непременно добьется, и он снова пополз по ткани скафандра, а другие такие же язычки обтекали со всех сторон, мягко, но настойчиво ложась на спину, на плечи, втягивая в себя руки, словно болотная трясина, словно желе. Скользкое щупальце смазало Кратова по щеке и перевалилось ему на грудь, нырнуло в сумку похозяйничать, захлестнуло ее белой пленкой, под которой немедленно затеялось активное шевеление и бурление. И неожиданный покой поглотил усталое тело Кратова, потому что никто и ничем ему особенно не угрожал, а что до резвящегося вовсю месива, то пусть его резвится, ползает по скафандру, будто обнюхивает, ищет что-то, вреда от него никакого, пошарится себе и уйдет своей дорогой, все едино выше плеча оно не поднимается, слизким коконом собравшись вокруг, волнуясь и пуская пузыри, а вот ему уже и наскучило это развлечение, и тесто сползло, расступилось и, умиротворенно чавкая, побулькало прочь, белыми ручейками заструилось по земле, пропало, ушло между корней, и нет ничего, как ничего и не было…
И тогда Кратов очнулся.
Он чувствовал себя великолепно, и в мыслях не было раскисать, разнюниваться, а тем более вот так бездумно валяться под деревом. «Я же хотел вызвать Чудо-Юдо», — вспомнил он, пружинисто вскакивая на ноги и поднося к лицу браслет… точнее, то место, где ему положено было находиться. Сам браслет начисто отсутствовал. Ошеломленный Кратов торопливо огляделся. Что-то блеснуло во взъерошенном мху подле его ног. Браслет — то, что от него сохранилось: горстка пластиковых и керамических деталюшек, да еще брелок-дракончик из черного дерева. Кратов присел, чтобы рассмотреть поближе, что же стряслось с его браслетом… и почувствовал, как по спине и под мышками мягко разошлись швы его непроницаемого для всех внешних воздействий скафандра. Все еще ничего не соображая, он открыл сумку, и его пальцы коснулись чего-то несуразного, ощетинившегося бестолково торчащими усиками мертвых мнемосхем. Это были останки лингвара «Портатиф де люкс».
Прошло еще несколько минут, наполненных суетливыми метаниями и перетряхиванием содержимого сумки, прежде чем Кратов, придерживая подбородком расползающийся в лоскутья скафандр, внезапно осознал, что из всей его экипировки напрочь исчезли металлические детали и крепления. «Чертово тесто, — подумал он, выпуская из рук бесполезную сумку. — Какая-то металлоядная тварь с диким метаболизмом. Бесшумно, бесследно сожрала весь мой наличный металл и удрала. Гадина…»
А спустя мгновение он понял, что остался без связи. Совершенно один на холодной, враждебной планете, битком набитой разумными плотоядцами, готовыми убить его. Один — безоружный, голый и опустошенный.
И наконец наступила ночь.
Кратову казалось, что он возвращается — уверенно, скоро, легко и правильной дорогой. В конце-то концов, он не так уж и далеко убрел от Чуда-Юда. Но хотя лес, как он и ожидал, закончился лысой равниной, однако памятного озера, где его могла приманить леденящим красным взглядом страшная водяная змея, не оказалось. Тогда Кратов решил идти вокруг леса, надеясь рано или поздно набрести на знакомую местность. Между тем стемнело гораздо скорее, чем хотелось бы, а холод лез вовсю через растрескавшиеся подошвы ботинок, некогда сработанные из металлопласта, вползал между разошедшихся швов. Кратов сцепил зубы и ускорил шаг, не переставая воображать, что вокруг него теплая июльская ночь и ему жарко, жарко, жарко… Он с удовольствием побежал бы, но знал, что тотчас же лишится обуви — а хождение босиком по снегу не слишком-то его прельщало. «Чудо-Юдо, — звал он мысленно. — Откликнись, Рыба!» Но биотехн молчал — слишком велико было расстояние.
Над вершинами деревьев лениво всплыла луна — маленькая, тусклая, пыльно-красного цвета. Не было ни ветра, ни снегопада, на темно-лиловом небе понемногу разбрелись тучи, и россыпью проступили чужие созвездия. Ландшафт преобразился, обрел колдовской вид. На этой зачарованной равнине хорошо всевозможным ночным чудищам подстерегать добычу. Например, одинокого, задыхающегося от усталости и отчаяния ксенолога. Напасть на него, повалить, впиться клыками в горло и мигом высосать всю кровь…