Страница 90 из 103
Насколько вопрос не празден, показывает, например, популярное в последние годы учение о культуре — «методологический анархизм» Фейерабенда. Пол Фейерабенд, австрийского происхождения философ науки, восстал против ее притязаний на монопольное владение истиной, против привилегированной позиции науки в обществе, и тут у него были веские основания. Но в качестве панацеи Фейерабенд (считающийся enfant terrible философской мысли) предложил абсолютно неиерархическую теорию знания. Все методы хороши и принципиально равны: религия (все религии), мифы, начиная от архаических, оккультные и эзотерические учения, наряду с ними наука и т. д. С этой точки зрения, космогония какого-нибудь нигерийского или амазонского племени и новейшая астрофизика ничуть не уступают друг другу, и еще неизвестно, какая из них предпочтительнее. Каждая хороша по-своему, разговоры же об истине и действительности Фейерабенд высмеивает.
Бесспорно, воображение следует расковать, но, и раскованное, оно живет только истиной. Бытие, истина или правда, что в конечном счете одно и то же, — вот источник живого и плодотворного вдохновения, как философского и научного, так и эстетического. И здесь кончаются разговоры о равноправности всех идей. Ведь и «фантастическое в искусстве имеет предел и правила» (Достоевский). Или, как сказал Гоголь, «нелепое, невероятное и неестественное еще не создает фантастического». В представлениях, альтернативных науке, в особенности мировоззрениях прошлых эпох и иных цивилизаций Земли, есть немало сопоставимого с наукой по значимости, а в целом ее и превосходящего. Но чтобы сравнить, и требуется шкала соотнесения, настолько твердая и широкая,, что способна вместить «далековатые» стороны. Релятивизм, как было понятно еще до Аристотеля, зачеркивает прежде всего себя. Воображению необходима, с одной стороны, свобода, с другой же — почва.
Чтобы уяснить несколько эту почву, рискнем провести различие между двумя типами фактов: бытийным и объективным. Расхождение их реально, то есть связано с природой вещей, но в то же время зависит и от исторического и личного отношения человека к факту. В конечном счете каждый самостоятельный факт есть факт бытия. Но наше практическое отношение к факту (как и та теория, которая вырастает из практики, соприродна ей) и превращает для нас бытие в объект. Субъектно-объектная установка и логика исторически родились из универсального практического отношения человека к жизни и совершенствовались под знаком этого отношения. Но практика, как недвусмысленно показывает наш век, имеет свои пределы — переход за них является катастрофой. Подобно практике, ограничена и классическая теория — наука и философская мысль о мире, внутренне моделируемая по типу практики. Философия, явная и неявная, по которой все бытие — объект, по духу своему устарела. Против такой философии сегодня и сама практика, и естествознание, и гуманитарные дисциплины. Но преодолеть понимание мира как объекта нельзя, просто зачеркнув и отбросив понятие объекта как устаревшее (как делает, например, Хайдеггер). Понятие объекта в определенной сфере жизни оправдано. Его следует сохранить, но ограничив, углубив и дополнив объемлющим все объективное и в сущности нераздельным с ним бытийным фоном. Объективный факт — в каждом случае лишь аспект того же факта как бытия.
Объект — это реальный круг бытия, концентрически связанный в космосе, истории и повседневном быту с человеком и человечеством, соотнесенный с ними как с единичным и коллективным субъектом. Объект существует независимо от сознания, но в принципе зависим от практики, от целенаправленного освоения и воздействия. Бытие не только не зависимо от сознания, оно, в целом, не зависимо и от практики, воздействия человека. Это значит, что и для теоретического освоения бытия непригодно классическое понятие (последовательно концептуальная логика, включая диалектическую, рождена практикой, это логика субъектно-объектная). Тут требуется особая бытийная логика, иной род мышления.
В физической модели пространства-времени объект — это макромир, классическая ньютоновская вселенная, хорошо соизмеримая на Земле (и отчасти в космосе) с человеком и его деятельностью. На границах макромира мы вступаем в бытийные области — микромир ядерной физики, астрофизический мегамир. О возможностях практического воздействия на космические объекты за пределами Солнечной системы пока нет речи — и, во всяком случае, космос в целом нам неподвластен. Человек осторожно и очень сдержанно вторгается с практическими целями в микромир в ядерной энергетике. Но такое вмешательство имеет внутренний, природный предел и, главное, связано с неустранимым риском, далеко превосходящим по потенциальным последствиям выгоды, которые мы имеем от практики в бытийных сферах материи. Истоки ограничений и риска в астрофизической и ядерной зонах — неточная предсказуемость (стохастический, стихийный характер) бытийных процессов и их бесконечно превышающая человеческие масштабы мощь.
Однако выбранная для первого шага модель чересчур упрощает. Природа факта сложней физической — чтобы показать потенциальное разнообразие уровней и границ факта, следовало бы привлечь все научные дисциплины. Факт многоаспектен и многослоен, объективное, субъективное и бытийное повсюду граничат и связаны взаимными переходами. Так, и в той же физической модели объект, если менять масштаб рассмотрения, может входить и в микро-, и в макрокосмическую структуру мира.
Поэтому бытие и объект и в отдельном факте — лишь неразрывные стороны бытийного всеединства. Одна, относительно ограниченная и измеримая, в общем, человеку подвластна, другая не ограничена, точно неизмерима и ни в каком смысле от нас не зависит. Несоответствие бытийного факта практике и классическому понятию и было зарегистрировано впервые новейшей физикой в принципах неопределенности (Гейзенберга) и дополнительности (Бора). Соотношение неопределенностей означает, во-первых, что в классической системе координат положение микрочастицы вообще точно не устанавливаемо и, во-вторых, указывает на изменившуюся роль экспериментального (т. е. практического) воздействия наблюдения. Само измерение одной из координат делает неопределенной другую. Уже акт наблюдения в микромире оказывает воздействие, соизмеримое с наблюдаемыми явлениями, что касается астрофизики, в ней практическое воздействие человека сводится, напротив, к нулю. В обеих областях к факту оказываются применимы взаимоисключающие концепции (двойственная интерпретация природы света).
Но если отличительная особенность бытия — полная его независимость и равноприменимость к нему разных понятий, мы еще раз возвращаемся к проблематике отношений факта с фантастикой. Современная наука потому и представляется фантастической, что вошла в зоны бытийной логики, несовместимой с классической понятийной. Бытие всегда скрыто или явственно фантастично, оно по своей логике соприродно фантастике. Если фантастика есть шаг воображения за грани объекта (как и субъекта), то бытие есть реальный выход за эти грани. Логически и то и другое выражается для нас в сочетании несочетаемых смыслов, как бы ориентированных лишь друг на друга, замкнутых в самостоятельном целом. Цивилизованное сознание, во всяком случае новоевропейское, настроено, на последовательную концептуальность и, столкнувшись с фактическим бытием, оказывается в ситуации неприемлемого или же в условиях фантастического.
Бытийное целое предполагает свободу противоречий. Свободны противоречия, сосуществующие в независимом целом, не подчиненные общей логике, в которой каждое из них — только звено какой-то цепи. Диалектические противоречия несвободны. Есть три типа явной, либо выраженной в фантастической форме, свободы противоречий: антиномика символа (органическая связь в нем взаимоисключающих закономерностей); диалогика личностных позиций-высказываний, составляющих полифоническое единство; принцип «все во всем» мифа, с которым в первую очередь связано пространственно-временное своеобразие фантастического. Эти три формы явственно сосуществующих противоречий образуют как бы парадигму фантастики, ее принципиальное, исторически складывавшееся, триединство (подробнее см.: Тамарченко Е. Уроки фантастики // Поиск-87. — Пермь, 1987).