Страница 25 из 103
Хмель отделился от Баранова и подошел к Пророку. Он наклонился к его уху и стал тому что-то шептать. Сначала Пророк не хотел слушать Хмеля и все пытался затолкнуть ему в рот полную кисть винограда. Но Хмель покорно прожевывал виноград и снова начинал шептать. Наконец Пророк кинул в рот последнюю ягоду и маленькими, хитрыми, страшно пронзительными глазками поглядел на стоящего в углу Баранова. Тот с почтением подошел. Внезапно Пророк поднял свою мокрую от винограда пятерню и уперся Баранову в лицо толстыми, короткими, холодными и сладкими пальцами. Баранов обомлел от неожиданности. Тогда Пророк, качнувшись вперед, всей пятерней толкнул Баранова в лицо, несильно, но так, что не ожидавший этого Баранов полетел на пол и, очутившись на полу, услышал добрый густой голос Пророка:
— Наделяю тебя бессмертием!
— Это… что такое за отношение?! — спросил удивленный Баранов, сидя на холодном деревянном полу.
Тут раздался густой, утробный хохот Пророка. Видимо, его очень позабавило обиженное выражение на лице Баранова, и он трясся от хохота, тыча в Баранова толстым пальцем. Хмель мелко, угодливо хихикал, вторя ему.
Баранов, раздосадованный, поднялся с пола, сбежал с лестницы, молча вырвал свой плащ из рук Тополя, на прощание прошипел ему: «Что он у вас, юродивый, что ли?!» — и вышел, хлопнув дверью.
Выйдя от Пророка, Баранов немного постоял на улице, мотая головой, чтобы в ней улеглись необычайные впечатления дня, и привычной дорогой пошел домой, усмехаясь своим приключениям.
Привычная же его дорога лежала снова мимо храма АА, и Баранов вспомнил это только тогда, когда поравнялся с его черным кубом. Вспомнив это, Баранов в нерешительности остановился, ибо сегодня, да и в ближайшие дни и месяцы после сегодняшнего инцидента, ходить ему возле храма АА не рекомендовалось. Однако, потоптавшись на месте, Баранов беспечно махнул рукой — авось пронесет! — и быстро пошел вдоль страшного здания.
Пройдя больше половины храма, Баранов услышал за собой шаги и проклял себя за беспечность. Оглянуться он не осмеливался и только пошел еще быстрее. Шаги сзади тоже убыстрялись. Тогда Баранов перешел на бег, но преследователи бежали быстрее его, и вскоре ему пришлось обернуться, готовясь к схватке. К его удивлению, преследовали его не люди в черной форме АА — это были трое мужчин в штатском, с весьма благожелательными лицами. Один из них, задыхаясь от быстрого бега, протягивал Баранову его портфельчик, оставленный им в схватке у храма.
— Не бойтесь нас, — говорил он, показывая на храм АА. — Мы не оттуда. Мы только хотели спросить вас: это не ваше? Тут оставили…
Баранов облегченно вздохнул, расслабляясь.
— Мое, мое, — радостно сказал он. — Вот спасибо! Я оставил.
— Ну так берите!
Баранов взял свой портфельчик и спокойно отвернулся от мужчин в штатском, чтобы проверить, все ли там на месте. Он успел расстегнуть замок и заглядывал внутрь, когда страшный удар в спину поверг его на землю. Он увидел — снизу вверх — совершенно изменившиеся, злобные лица людей в штатском и ножи, блестевшие у них в руках. У одного нож был окровавлен. «Это он мне… в спину…» — несвязно подумал Баранов, и тут еще два ножа вонзились в него — один в горло, другой в живот, и через растущий гул в ушах Баранов услышал:
— Отправляйся к своему Христу, паскуда!
Больше Баранов ничего не видел и не слышал, охваченный последним восторгом души, ибо последние блюда на пиру ощущений — слаще всего, и потом — диким, страшным и нечеловеческим восторгом единения со смертью и полета через вечность.
Очнулся Баранов на тех же камнях тротуара, голова его кружилась от страшных впечатлений и воспоминаний, и он не сразу осознал, что жив. Когда он это осознал, повернулся на бок и встал, елозя в липкой, холодеющей крови. Боли не было, тело было таким же, как и раньше. «Чья же это кровь?» — подумал Баранов, изогнув руку за спину, куда вонзился первый нож. Пиджак был порван. «Значит, моя, — со страхом подумал Баранов. — Я умирал, я это точно помню. Это Пророк!» И он понял, что странный Пророк маленькой секты и в самом деле подарил ему бессмертие.
Шатаясь, Баранов подобрал валяющийся рядом портфель и пошел домой, пугая прохожих диким своим видом. Придя домой, он рассказал жене о том, что случилось.
В один из дней следующей недели Баранов сидел на балконе на последнем этаже своего девятиэтажного дома и разгадывал кроссворд. Вернее, его домашние думали, что он разгадывает кроссворд. На самом деле он не глядел в журнал, а вспоминал момент своего единения со смертью. Да, это было страшно! Но был в этом и некий восторг, выше которого не может быть на земле. Баранов не мог забыть этого момента, снова и снова прокручивая в памяти сладостный и головокружительный полет в леденящий холод мира. «Да, — думал он. — Ничего не скажешь, острое ощущение».
Никто, однажды испытавший смерть, не выходит назад, в этот мир, таким, каким он был. Что-то изменилось и в сущности Баранова. Все дни после своей смерти он жил, болезненно и неустанно вспоминая ее поцелуй. Баранов не мог признаться себе в этом, но он тайно мечтал испытать его снова. Он понимал, что в этой мечте есть нечто порочное, и инстинкт самосохранения хранил его, но Баранов не мог бороться с прекрасными воспоминаниями и только слабо сопротивлялся им. И, конечно, они победили — ибо так всегда бывает у людей. У богов, возможно, не так, они могут оторваться от бывшего и голым «я» уйти в небо, и так становятся богами из смертных.
Жена Баранова, смотревшая в комнате телевизор и поглядывавшая время от времени на сонную фигуру мужа на балконе, увидела через балконное стекло, что муж вдруг резко поднялся, далеко бросил журнал и со странной улыбкой проследил за его падением, а потом и сам начал осторожно переваливаться через перила балкона. Она застыла в оцепенении, а затем в ужасе бросилась к балконным дверям и стала дергать их, крича. Тем временем Баранов совсем перевалился через перила и с диким воплем оттолкнулся от балкона. Этот вопль продолжался несколько секунд, завершившись сочным, мокрым шлепком его падения. Услышав этот шлепок, жена Баранова обхватила голову руками и завизжала, зажмурившись, пугая детей.
Через несколько минут раздался скрежет ключа в замке. На пороге стоял Баранов. Он немного дрожал, как после душа, пофыркивал и поводил плечами. Глаза его горели. Ни слова не сказав жене, он широкими шагами подошел снова к балконной двери и начал ее открывать.
— Нет, — завизжала жена, преграждая ему путь. — Не пущу!
— Пусти, — бормотал Баранов. — Так надо.
— Толя! Ну что ты делаешь? А вдруг ты не оживешь?
— Оживу, — с безумной улыбкой сказал Баранов. — А если и нет — игра стоит свеч!
Весь этот день Баранов только тем и занимался, что шмякался с балкона. На службу он не пошел. Жена же его занималась главным образом тем, что не пускала на балкон маленьких детей, которым сразу же захотелось делать то же, что и папка. Самого маленького она все же не устерегла и поймала в последнюю минуту, в воздухе.
Когда семья села ужинать, Баранов, видимо совершенно оглушенный, пришел домой, лег на диван и стал блаженно смотреть в потолок.
— Ах, Маша… — вздыхал он. — Если бы ты знала, какая это роскошь.. Смерть! Нет, вы не знаете. Земные черви. Мне жаль вас.
— Толя, — сказала жена отсыревшим за день плача голосом. — Ну хоть поешь. И не надо больше этого… я тебя прошу. Есть в этом что-то нехорошее… я чувствую!
— А! — встрепенулся Баранов. — Ты ревнуешь меня к смерти!
— Боже, какая чушь. Ну поешь, Толя. Тебе надо есть.
— Ничего, — саркастически сказал Баранов. — Я не умру от голода.
Вдруг глаза его зажглись.
— Умереть от голода, — сказал он с энтузиазмом. — Так я еще не пробовал.
— Нет! — вскричала жена. — Это слишком долго… и мучительно.
— Да… ты права, — с сожалением согласился Баранов. — Это слишком скучно. А вот скажи-ка мне… у нас есть бензин? Спички на кухне…
Жена Баранова снова заплакала.