Страница 20 из 103
— Кража. Локтев твой совершил кражу золота на прииске, — сказал Ханов. — Охранник пошел в сортир. Локтев его там… Связал, сунул в рот кляп. А дальше было делом техники.
— А я-то думал, что это он словно с цепи сорвался? — усмехнулся Колесов. — Ясно теперь.
— С какой целью Локтев пришел сюда? — спросил я. — Выждать время? Отсидеться?
— Не знаю, — Колесов пожал своими могучими плечами. — Такой информацией не располагаю. Единственное, что могу сказать с полной ответственностью, во всяком случае сегодня Локтев никуда уходить не собирается.
— Хорошо. — Я взял Колесова за рукав телогрейки. — Как стемнеет, будем это дело кончать. Или, может, сейчас? Зачем тянуть?
— Ни в коем случае! — отрицательно покачал головой Колесов. — К срубу вам не подойти. Локтев все время поглядывает в окно. Иногда выходит в пристрой и там сквозь щели наблюдает за противоположной стороной. Так что у него круговой обзор. И еще. Кроме ружья, у Локтева имеется револьвер с четырьмя пачками патронов.
— Странно, — заметил Ханов. — Даже в тайге, где на десятки километров ни одной человеческой души, он чувствует себя неуверенно. А не ждет ли он кого-то?
— Погони ждет, — ответил Колесов.
— Если так, — не согласился Ханов, — почему не уходит? Отдохнул, выспался и… ноги в руки…
— Все, заканчиваем, — поторопил я. — Значит, ровно в восемь вечера. Сверим часы…
Вернувшись в укрытие, я еще раз внимательно осмотрел лесоучасток в бинокль. Через линзы бинокля хорошо были видны полуразвалившиеся строения. Справа от сруба стоял вагончик. Колес у него не было, отсутствовала и часть стены. Сам сруб невысок. Плоская крыша с торчащей трубой занесена снегом. С левой стороны дощатый пристрой. А вокруг голое пространство метров на сто пятьдесят.
За час до назначенного срока мы, по предложению Пискунова, перебрались в полуразрушенный вагончик неподалеку от сруба. В вагончике оказалось еще холоднее, чем в сугробе, и мороз пробирал до самых костей.
Стрелки часов медленно ползли по циферблату. Стояла удивительная, ни с чем не сравнимая тишина. Даже ветер затих.
— Тихо-то как! — прижавшись ртом к моему уху, прошептал Ханов.
— Шепоток во весь роток, — тихо усмехнулся Пискунов.
Где-то упал с ветки ком снега. Треснул от мороза сук. И снова тишина.
Я с нетерпением поглядывал на часы. Но стрелки словно замерли на половине восьмого.
— Быстрее бы… — нетерпеливо произнес Ханов. Голос у него дрожал.
— С морозу, что ли? — спросил я.
— Ага, — ответил Ханов. — С него…
— Ничего. Скоро погреешься, — опять усмехнулся Пискунов. — Недолго осталось.
Прошли еще длинные, как вечность, пятнадцать минут.
— Переберемся поближе, — предложил я. — Пора…
— Тихо!.. — Пискунов неожиданно схватил меня за руку и притянул к себе. — Тс-с…
Я остановился как вкопанный.
В наступившей тишине отчетливо был слышен скрип снега.
Мы затаили дыхание, все превратившись в слух.
Вначале казалось, что скрип доносится со стороны сруба, но через мгновение мы поняли свою оплошность. Выломанная стена вагончика, словно рупор, принимала все звуки, внося их внутрь. Звук же исходил с противоположной стороны.
Я осторожно подошел к окну вагончика. Пискунов отодвинулся, уступая мне место. Ханов прижался к стене.
Внимательно вглядываясь в темноту, слегка подсвеченную белизной снега, я увидел метрах в тридцати от нас идущего по просеке человека. Шел он довольно быстро и уверенно. Через минуту он уже поравнялся с вагончиком.
Это был довольно крупный мужчина в короткой, мехом наружу, не то волчьей, не то собачьей дохе. За спиной висело ружье.
«Охотник, что ли? — пронеслась мысль. — А Колесов?! Времени-то почти восемь! Если он войдет в дом, а Колесов подумает, что это мы… Надо что-то делать! Остановить? Нет! Будет шум…».
Мужчина тем временем подошел к окну сруба и, увидав в нем свет, остановился. Сняв лыжи, он взялся за косяк и без особых усилий подтянул свое тело вверх. Мгновение, и он спрыгнул в снег. Постояв в некотором раздумье, скинул с плеча ружье и направился к пристрою. Скрипнула дверь и… не затворилась. Значит, он уже в пристрое. Но почему медлит? Почему не входит в сруб?
Нервы были на пределе. Стрелки часов замерли на без четырех восемь!
«Ну! — мысленно подталкивал я неизвестного. — Давай же, давай, входи!»
— Сейчас что-то будет… — в самое ухо прохрипел Ханов.
Я отодвинул его локтем. Мне и самому было ясно, что может произойти, если «Доха» ввалится в сруб ровно в восемь. Теперь все зависит от Колесова и его хладнокровия. Только бы не спасовал, не спорол горячку!
Наконец хлопнула дверь, ведущая в сруб, и наступила тишина.
— Быстро за мной! — Я побежал к выходу.
Как можно осторожнее, пытаясь не скрипеть снегом, мы обежали сруб и подошли к пристрою.
Дверь была открыта настежь.
Ханов, стоявший за моей спиной, легонько подтолкнул меня, предлагая идти дальше, но я, стоя напротив двери, вдруг увидел тонкую полоску света, проникающую в пристрой из сруба, и услышал звуки голосов. Вернее, говорил кто-то один, но слов невозможно было разобрать.
Ханов напирал сзади.
Я сделал шаг в сторону, и он оказался рядом со мной.
— Мы в сруб, — шепнул я Пискунову. — Подстрахуй у окна…
Но едва мы двинулись с места, как снег под нашими ногами заскрипел. Я в нерешительности остановился. Ведь в пристрое пол выстлан досками, и на них наверняка намело снегу. Стоит нам на него ступить, раздастся такой скрип…
Пискунов, видя мое замешательство, кивнул на валенки.
— Сними…
Я недоуменно посмотрел на него.
— Снимай. И в носках…
Я скинул валенки и осторожно ступил на пол пристроя. Никакого скрипа.
Ханов мгновенно последовал моему примеру.
Мы осторожно подошли к двери. Через образовавшуюся щель была видна часть бывшей столовой лесорубов. Справа белела печь, и около нее валялись нарубленные Колесовым дрова.
Рядом с печью, спиной к нам, стоял мужчина в волчье-собачьей дохе.
— А ты совсем не изменился, — послышался незнакомый голос, и я не смог определить, кто говорит. Не то Локтев, не то «Доха».
— Похудел, правда, — продолжал тот же голос. — Сколько же мы не виделись? Лет восемь?..
— Десять. Целых десять лет… — ответил другой голос. — Я пыхтел, а ты жирел. Скопил небось состояние?
— Полно тебе, Гаврилыч. Не стоит считать чужое. Каждый устраивается в этой дерьмовой жизни, как может. Сообразно своим умственным способностям. Тебе в прошлый раз не повезло. При чем тут я? Ведь пригодился сегодня, — ответил первый голос. — Зачем звал-то?
— Не сучи ногами, — насмешливо ответил второй голос. — Нетерпеливый ты больно. Жаден… А кто меня вложил? Не ты?..
— Перестань, Гаврилыч, дело прошлое. Говори главное. Считаться потом будем…
— Золотишко я взял, — сказал собеседник, и теперь уже нетрудно было догадаться, что это говорил Локтев. Но почему «Гаврилыч»?
— Много? — спросил «Доха». — Ты знаешь, я на мелкие партии не размениваюсь…
— Прилично…
— Сколько точно?
— Мы не в аптеке, — усмехнулся Локтев. — Взвешивать было некогда. Сам должен догадываться.
— Покажи, — потребовал «Доха», и по его движению было видно, что Локтев ему что-то передал. — Ого?! Крупный улов! Какой прииск?
— Каменский…
— Идет! Содержание высокое… Но учти, у меня плата прежняя.
— Скряга!. — зло сказал Локтев. — Деньги принес?
— Теперь ты торопишься, Гаврилыч. Вот сейчас все взвесим… И уж тогда поговорим…
— А ведь ты меня боишься, Сыч, — недобро усмехнулся Локтев. — Не дрожи. Я не мокрушник. Мне твоя задрипанная жизнь не нужна. Сам сдохнешь. Жадность тебя сгубит. Сучья твоя порода…
— Не сучись, — обиделся «Доха». — Ну что ты, право… Я ведь и уйти могу…
— Тогда какого хрена тянешь? — вышел из себя Локтев.
— Что у тебя еще есть? — спросил «Доха».
— Камни… — несколько помедлив, ответил Локтев.