Страница 87 из 101
Вот в топот копыт вклинился звон мечей и треск ломающихся копий — битва началась.
Черно-желто-сиреневый стяг Владимира перемещался по равнине из конца в конец, находясь в самой гуще сражения.
Со стен Переяславля было видно, что, несмотря на огромный численный перевес, половцы не могли легко одолеть русский отряд, который, подобно барсу, окруженному волками, отчаянно защищался. Степь покрылась телами убитых. Вокруг метались лошади, оставшиеся без седоков. Уже не одно половецкое знамя упало наземь, а русский стяг продолжал гордо реять над вздыбленным, звенящим сталью клинков морем битвы.
Сеча постепенно смещалась к валам Переяславля. Русская дружина все больше редела, таяли силы бойцов.
Люди на стенах переживали за князя Владимира, белый конь которого был хорошо заметен среди коней степняков. Переяславцев охватило негодование против бояр, не последовавших на битву за своим князем. Наконец толпа в едином порыве решила идти на выручку своего отважного князя.
Ворота распахнулись, и несколько тысяч горожан бегом устремились туда, где валились друг на друга кони и люди. Степняки все сильнее сжимали кольцо вокруг израненного Владимира и его гридней.
Разметав половцев дубьем и топорами, горожане выручили остатки княжеской дружины.
Владимира внесли во дворец на руках, залитого кровью, чуть живого. Лекари тут же принялись суетиться вокруг него.
В Переяславле едва смута не началась. Меньшие люди были готовы подняться на бояр, отомстить им за раны Владимира.
Если бы не половцы, устремившиеся как саранча на штурм Переяславля, дошло бы в городе до междоусобицы. С трудом отстояли переяславцы родной город. Ханы, прознав, что Рюрик с войском на подходе, оставили Переяславль и двинулись на город Римов.
Долго держался Римов. Страдали люди от голода и жажды, но не сходили с городской стены. И когда пошли половцы на приступ всей силой, весь город от мала до велика высыпал на стену. Но не выдержала старая бревенчатая стена и обрушилась. Ворвались степняки в пролом — и пошли гулять смерть и пожары по Римову.
Рюрик, узнав, что половцы ушли от Переяславля, сразу домой полки повернул. О городах других ему и печали не было.
Брат его Давыд и вовсе из Смоленска лишь до Киева дошел и с дороги назад вернулся: утомились, мол, ратники в пути, не могут боя принять. И мало ему было горя — далеко смоленские земли, недоступны из степи.
Князь переяславский скончался от ран спустя несколько дней.
Во время отпевания Владимира Глебовича в Богородицкой церкви, где был погребен его отец, по всему Переяславлю плач стоял. Толпы людей пришли проститься со своим князем, жизни не пожалевшим за свою отчину.
В те дни скорби и страха, ибо половцы были еще недалече, многие имовитые бояре уехали из Переяславля в Киев и Чернигов, опасаясь народного гнева.
Глава двадцать вторая. Плен
Хан Кончак оказывал плененному Игорю почет и уважение.
Половцы, ценившие в мужчинах прежде всего доблесть, были поражены проявлением ее со стороны Игоревых дружин в неравной сече.
— Ты, князь, хоть и не самый великий властелин на Руси, но, если судить по мужеству, ты среди всех князей — первый, — молвил Кончак Игорю, угощая его в своем шатре сразу после битвы. — Горько, что мы стали врагами, не хотел я этого. И великодушия твоего, князь, я не забыл, когда помог ты мне спастись в холодной степи. Я сам дерзок, но твоему дерзновению, князь, поражаюсь!
Игорь, страдая от раны, не пожелал разговаривать с Кончаком.
Кончак не обиделся, но вскоре ушел, оставив Игоря одного.
Для русского князя был поставлен отдельный шатер в самом центре половецкого стана. От Игоря ни днем, ни ночью не отходили двадцать стражей. Прислуживали ему конюший Тороп и бывший оруженосец Ян, также попавшие в плен. Знахари степняков начали лечить Игорю раненую руку.
В этом же стане находился сын Игоря, но половцы не позволили Владимиру жить вместе с отцом. Игорь мог встречаться с сыном только днем и в присутствии ханских соглядатаев.
В знак особой милости Кончак, отправляясь в набег к Переяславлю, подарил Игорю свою любимую наложницу Агунду. Впрочем, Игорь понимал, что красавица аланка находился при нем не только для любовных утех.
Начальником над приставленными к Игорю стражами был Узур, побратим князя. Ему Игорь мог передавать свои просьбы, которые из чувства глубокого уважения к русичу неизменно выполнялись.
Не желая исповедоваться здешним православным священникам из пленных греков, Игорь пожелал, чтобы ему привезли священника с Руси.
Узур уважил и эту просьбу Игоря. Его люди добрались до Посемья, где хозяйничали половецкие орды, и выкупили у воинов хана Гзы дьякона Константина, захваченного в одном из монастырей.
На первой же исповеди набожный сверх всякой меры дьякон принялся укорять Игоря, не стесняясь смелости выражений.
— Презрел ты Господа, княже, и заповеди его, — басил коленопреклоненному Игорю Константин, — в сороме жил и несправедливости творил. За что ныне, будто червь презренный, влачишь жизнь рабскую. То плата тебе за грехи и за жизни христиан, погубленные безмерным честолюбием. Молись денно и нощно! Замаливай грехи свои тяжкие! Проси Господа о прощении!
Плечистый дьякон своим голосом, подобным иерихонской трубе, и пронзительным взглядом темных глаз внушал степнякам неизменную робость, когда и где бы он ни появлялся. Зато пленные христиане, живущие в кочевье, мужчины и женщины, с великой радостью ходили на проповеди в юрту с крестом наверху, где жил Константин. Приходили сюда и крещеные половцы, но несмело и часто не решались заходить внутрь, слыша вылетающий из дверей громоподобный глас, читающий молитву.
Плененные ратники из Игорева войска вызывали у рабов-христиан восхищение за их смелость. И только Игорь из-за неприязни к нему дьякона Константина пользовался нелюбовью со стороны рабов-земляков. Игоря это очень задевало. Разве он меньше других рисковал в сече? Разве показал себя трусом?
Как-то раз Игорь заговорил об этом с дьяконом, но тот опять начал свое:
— Вижу, князь, гордыня из тебя прет. Гнетет людская неприязнь. Думаешь за храбростью грехи спрятать? Мнишь себя страдальцем? Ты свои страдания получил, от Бога отступив. Ладно бы себя одного на мучения обрек, а то ведь тыщи людей в степи положил и другие тыщи ныне на Руси страдают под половецкими саблями. Не видать тебе Царствия Небесного, не вымолив прощения у Господа!
Игорь пожалел, что выпросил себе такого духовника.
Однажды Узур устроил Игорю встречу со Всеволодом, которого взяли в плен воины хана Тайдулы, и Всеволод теперь пребывал в становище за рекой Торм.
Братья долго тискали друг друга в объятиях, радуясь встрече.
— Я думал, что тебя и в живых нет, — не пряча слез радости, молвил Игорь. — Как же ты уцелел, брат?
— Заарканили меня поганые и поволокли по степи, долго волочили, — рассказывал Всеволод, — я потерял и меч и шлем. Потом навалились скопом и повязали. Племянник наш тоже тут недалече, в становище хана Елдечука. И многие рыльские дружинники с ним.
Долго поговорить братьям не довелось: этому воспротивились стражи, приставленные ко Всеволоду Тайдулой и содержавшие его в большей строгости, нежели люди Кончака Игоря.
Проезжая как-то раз через стан верхом на коне по пути на соколиную охоту, Игорь услышал краем уха обрывок разговора двух пленных воинов из своего войска:
— Гляди, князя нашего поганые как дорогого гостя содержат, а мы, горемычные, в колодках сидим!
— Хотели разжиться рабынями половецкими, а сами в рабах оказались.
В начале осени до половецких кочевий дошел слух о неудаче Кончака под Переяславлем, о поражении Гзы и прочих ханов в Посемье от полков киевского князя.
Поздним вечером в шатер к Игорю пожаловал Узур.
Агунда стелила пленнику постель, сверкая обнаженной грудью в разрезе коротенькой безрукавки. Нагота ее просвечивала и сквозь тонкое шелковое покрывало, обернутое вокруг бедер. Распущенные по плечам черные волосы блестели в свете масляных светильников.