Прочитанные следы

К встрече с Курманаевым Дымов тщательно подготовился и уже многое знал о нем. Он знал, что в годы фашистской оккупации Курманаев заперся дома, голодал, но в море не выходил и даже порвал сети, чтобы не кормить черноморской рыбой фашистских офицеров. Знал и о том, что муж единственной дочери Ахмета — офицер Советской Армии. В собранных старшим лейтенантом милиции Рощиным скупых характеристиках старика, в незначительных штрихах и мелких деталях, за внешней оболочкой ворчливого нелюдима вырисовывался облик честного, трудолюбивого советского человека.

Уверовав в старого Ахмета, Дымов отправился к нему как к союзнику, чья помощь сейчас была очень нужна.

Днем, незадолго до того, как Сергей Сергеевич собрался идти к Курманаеву, пришел Рощин. По выражению его лица Дымов понял, что старший лейтенант милиции пришел с хорошими вестями.

— Глядя на вас, можно предположить, что задание выполнено на пять с плюсом, — пошутил полковник.

— Вы не ошибаетесь, — отозвался Рощин. — Задание выполнил, а отметку сами ставьте.

Они сели рядом, сдвинув вплотную стулья, и Рощин начал докладывать:

— Через два дома от Курманаева живет Евдокия Петровна Рубашкина. Она доводится теткой нашему «знакомому». Старушка глуховата и скуповата. Живет безбедно, каждое лето сдает домик курортникам, а сама перебирается в деревянную пристройку, расположенную в глубине сада. Но этим летом Рубашкина домик не сдала. Я навел справки. Не беспокойтесь, товарищ полковник, у вполне надежных людей. Установил, что неделю назад наш «знакомый» вручил тетке некоторую сумму денег в виде задатка и сказал, что один его приятель из Москвы скоро приедет с семьей и поселится у нее.

Девятого июня, поближе к вечеру, «знакомый» пришел к тетке и сообщил, что получил телеграмму: приятель из Москвы приехать не может.

— Вы проверяли? Телеграмма поступала? — перебил Дымов.

— Проверил через Аню Куликову. Никакой телеграммы не было. Следом за «племянником», — продолжал Рощин, — пришел неизвестный мужчина, сказал, что сам он прямо с поезда, ждет семью, и снял весь дом. Этот неизвестный снял дом на очень выгодных для хозяйки условиях; предупредил, что пишет книгу, и просил не беспокоить ни днем, ни ночью.

— А паспорт приезжего? — спросил Дымов. — Он же должен был прописаться? Что же вы зеваете, милиция?

— Рубашкина — скаредная старуха, — ответил Рощин. — Она норовит жильцов без прописки держать, чтобы не платить налога.

— Понятно! — протянул Дымов. — Ход резидента ясен. Он отстранил себя на случай провала шпиона. Что еще у вас?

— Мне кажется, товарищ полковник, — сказал Рощин, — что я догадался, почему собака рычала и выла у забора и почему ее отравили.

Сергей Сергеевич закурил папиросу и, отгоняя рукой табачный дым, внимательно посмотрел на старшего лейтенанта.

— Я это понял давно, дорогой Юра, разрешите мне вас так называть, — задушевно и грустно сказал он. — Убийца, очевидно, что-то зарыл в землю, неподалеку от дома Курманаева. Может быть, оружие, которым был убит Игнат, а возможно, и вещи или обувь, которые были забрызганы кровью… Я понял и другое, — продолжал Сергей Сергеевич, — что незадолго до переброски агента на нашу территорию к местному «знакомому» приходил кто-то, по всей вероятности, из числа легально живущих у нас, и предупредил, что скоро явится гость. Место встречи было обусловлено. По-видимому, это — Судовой переулок, глухой и неосвещенный. Больше того, прибывшему было приготовлено и помещение… на одну ночь…

— Фотоателье? — догадываясь, спросил Рощин.

— Да! С черного хода.

— Значит, Семушкина…

— Семушкина убили двое, — твердо сказал Дымов. — Тот, кто уже находился в фотографии, и тот, кто вошел следом за Игнатом.

Не только Алексей Семушкин, его напарник матрос Григорий Бабин и майор Ширшов бодрствовали три ночи подряд. Не только они, преодолевая усталость, ежеминутно вглядывались в густую темноту ночи — двое на берегу, третий под водой, — ожидая появления неизвестного и поэтому еще более опасного врага.

На другом конце Мореходного, в районе Зеленых Холмов, в доме Ахмета Курманаева бодрствовали еще два человека — Дымов и Рощин.

…Тишина ночи нарушается мерным тиканием невидимых в темноте ходиков. Доносится, похожий на детский плач, вой бродящих в горах шакалов, слышен гул лежащего совсем рядом моря. А запахи моря смешиваются с запахами цветов.

В комнате темно и немного душно, от этого начинает болеть голова. Хочется курить, но нельзя. Кто знает, может быть, огонек папиросы, заметный издали, помешает делу?

Бесконечно долго тянется время. Кажется, что стрелки часов идут намного медленнее, чем им положено идти. Три часа ночи. Полковник взглядывает на светящуюся стрелку часов и еле слышно вздыхает. Рощин сидит рядом, он с трудом борется со сном и иногда вдруг поворачивается, выбирая удобное положение, отчего стул, на котором он сидит, чуть поскрипывает.

Рощин старается разглядеть в темноте лицо полковника, но это не удается. Чтобы отогнать сон, он, улыбаясь в темноте, вспоминает, как его разыграл полковник. Когда они сели за стол, Дымов вынул из кармана пиджака небольшую плоскую коробку, похожую на портсигар. На коробке, сверху, была наклеена этикетка папирос «Казбек».

— Вы какие курите? — спросил Дымов и положил коробку перед собой.

— «Беломор», — ответил Рощин, машинально опуская руку в карман за папиросами. — Но ведь вы приказали не курить?

— Правильно.

— Так зачем же вы смущаете себя и меня? — сказал Рощин, кивая на коробку.

— Просто так, для проверки нашей выдержки, — рассмеялся Дымов. Он открыл коробку, и Рощин с изумлением увидел, что вместо папирос в ней поблескивают маленькие и тонкие металлические части какого-то прибора.

— Как видите, — сказал Дымов, — курить все равно нечего!

Он нажал какую-то кнопку, вытащил двумя пальцами гибкий алюминиевый штырь — телескопическую антенну, легким щелчком включил питание и вложил в ухо капсюльный наушник.

— Теперь понятно, какого сорта эти папиросы? — спросил он.

— Конечно, товарищ полковник, — тихо проговорил Рощин, поняв, что перед ним — приемно-передающая радиостанция, смонтированная в маленькой, похожей на папиросную коробке.

— То-то же!

Сейчас полковник напряженно слушает, изредка трогая пальцем заложенный в ухо капсюль. Вдруг в комнате звучат слова, которые он ждет третью ночь. Одновременно с ним эти слова слышат сидящие на берегу майор Ширшов и водолаз Бабин.

— Внимание! Шторм! Внимание! Шторм!

Дымов слегка подталкивает локтем Рощина, захлопывает коробку, вынимает пистолет. Оба они выходят в приоткрытую дверь.

Путь высчитан и проверен десятки раз. Вот и забор соседнего домика. Несколько шагов — и через сдвинутую доску забора они осторожно пролезают и идут дальше. Снова забор, в котором также заранее сделан проход. Теперь Дымов и Рощин в саду Евдокии Петровны Рубашкиной. В глаза бросается пляшущий огонек керосиновой лампы, стоящей в саду на столике, между деревьями. Он отчетливо виден, этот огонек, и отсюда, и с берега моря.

— Сигнал! — взволнованно шепчет старший лейтенант.

Полковник молчит и предостерегающе поднимает руку.

Притаившись в тени забора, они ждут. Теперь им виден не только дом, стоящий в глубине сада, но и узкая полоска моря, укрытая между холмами. Вместе с маленькой косой побережья она примыкает почти вплотную к дому.

Калитка приоткрыта, и это тоже замечает Дымов при свете лампы.

Снова ожидание — долгое и мучительное. Десять, двадцать, сорок минут… Но что это? Из воды, словно огромная ящерица, выползает фигура. Она в водолазном скафандре. Человек, по-видимому, очень устал. Он делает несколько шагов, шатается и падает навзничь.

В эти секунды Дымов и Рощин убеждаются в том, что не только они и их друзья на другом конце Мореходного бодрствуют и ждут. Из калитки домика Рубашкиной выбегает человек. Он стремительно бросается к вышедшему из воды и, оглядываясь по сторонам и втягивая голову в плечи, пытается помочь ему встать. Человек в скафандре лежит без движения. Второй снова наклоняется над лежащим, торопливо стаскивает с него шлем и что-то шепотом говорит, показывая рукой в сторону калитки.