Ромашка

Людвиг молчал.

— Вы мужественный человек, Станислав, я знаю… Решайте. Ну, сразу! Дороги секунды.

Летчик не отвечал. Слышалось лишь его учащенное дыхание.

— Не можете? — в голосе Оксаны — тоска и злая насмешка. — Так я и знала… Тогда прошу о маленькой и последней услуге для вашей сестрички. Не бойтесь, это вам будет нетрудно сделать. Вынимайте ваш пистолет, сдвигайте предохранитель. Я повернусь к вам спиной и сделаю несколько шагов. Крикните: «Стой!» и — стреляйте. Только не промажьте. Стреляйте в спину несколько раз, чтобы наповал. Скажете — заметил подозрительного человека, хотел задержать, и… Вы — прославленный летчик, они вас не смогут заподозрить и обвинить.

— Анна…

— Не нужно лишних слов, Станислав, — протестующе зашептала Оксана. — Все ясно. Вы во власти ложного понятия чести. Во имя этой чести вы рискуете своей жизнью, убиваете наших людей, к которым не чувствуете никакой вражды. А я ненавижу своих врагов, сражаюсь с верой в победу. Мы — разные люди и сходимся только в одном — оба мы не трусы. Прошу, Станислав… Только цельтесь хорошенько.

— Нет. Не от моей руки…

— Но у меня нет оружия. Поймите! Ведь все равно, когда меня схватят, я ничего не скажу. Это исключено. Они даже не узнают моего настоящего имени. Я прошу у вас только легкой смерти. Неужели вы откажете? Станислав…

Оксана говорила быстрым, жарким шепотом. Людвиг чувствовал, как спина его покрывается испариной. Ему стало душно, и он торопливо расстегнул воротник сорочки.

— Я дам тебе свой пистолет, — сказал он. — Сделаешь сама. Это лучший выход.

— Вы забываете о следователях. Они установят, что я застрелилась из вашего оружия. Понимаете, что это значит? Вас заподозрят в соучастии, будут пытать. Нет, если вам суждено умереть и вы сами ищете бесцельной смерти, то я желаю, чтобы она была быстрой и легкой. Почему? Потому, что вы единственный человек из моих врагов, вызывавший у меня не ненависть, а презрение и жалость.

Боже мой! В течение почти двух лет он считал эту девушку слабым существом, трогательно–наивным и ограниченным. Он был привязан к ней особой привязанностью старшего брата, оберегавшего младшую сестру. Теперь ясно: она была сильным, расчетливым и бесстрашным врагом. И вот напоследок она бьет его своими откровенными, гневными словами, точно наносит безжалостные удары по его лицу. А у него нет сил, чтобы отвести ее удары, нет мужества защищаться.

В это мгновение перед мысленным взором Людвига пронеслось множество картин, подавляющих своим ужасным однообразием. С высоты птичьего полета он увидел землю: дороги, города, села, покрытые длинными султанами — разрывами бомб. Это были земли Польши, Франции, Англии, это были земли Украины, России. Четыре года он занимался одним и тем же: сыпал бомбы, днем и ночью сеял смерть. А ведь ему всего двадцать шесть лет, и он не злой, а скорее добрый человек. Во имя чего истратил он лучшие годы своей юности, превратившись в крылатого убийцу? Солдатский долг, честь мундира, родина? Но у советских людей тоже есть родина, и не они первые подняли оружие. Эта девушка — шпионка, но совесть у нее чиста. Ей можно только позавидовать.

— Идите, — глухо произнес Людвиг, вынимая пистолет и загоняя в ствол патрон, — я вас понимаю и не осуждаю.

— И на этом спасибо…

Оксана повернулась спиной к летчику и, слегка покачнувшись, шагнула в темноту. Она удалялась медленно по ровной линии, будто шла по узкой, только ей одной видной дощечке. Вот серая тень ее фигуры почти полностью растворилась в темноте и застыла. К Людвигу донесся слабый, подбадривающий и умоляющий голос Анны.

— Ну? Ну!

— Не могу… — сказал Людвиг и опустил руку. Девушка быстро вернулась к нему. Ее лицо белело, как лист бумаги.

— Храбрец! — произнесла она со злобной издевкой.

— Я еще никого не убивал. Своей рукой…

— Вы сбрасывали со своего самолета букеты цветов? Как это называется, Станислав? Лицемерие. Я думала о вас лучше.

— Не надо, Анна… Я пережил за эту минуту то же, что и ты. Мы погибли оба. У тебя рука тверже, и за тобой справедливость. Стреляй в меня. Здесь полная обойма. Я твой враг. Я не хочу жить, мне незачем жить.

Несколько минут девушка молчала, прижав руки к груди. Затем она мягко оттолкнула протянутый к ней пистолет, непокорно, точно отгоняя какую–то мысль, встряхнула головой.

— Спрячьте. Глупости, не верю… Сейчас вы — друг. Сделайте шаг. Один шаг к жизни. Ко всему, что вам дорого. Станислав, именем вашей матери приказываю — жить!

Но она не приказывала, а просила, умоляла, звала за собой. Она нежно, по–матерински гладила его плечо, ласкала, словно хотела своей лаской пробудить его от глубокого сна. И снова Анна показалась Людвигу слабой, беззащитной, но теперь в этой слабости и беззащитности была ее сила.

Вернер заколебался. Измена? Это исключено. Нет, нет, он не покроет свое имя позором. Лучше смерть. Но смерть… Разве она избавит его от грязных подозрений, позора? Смерть еще хуже. Мертвого и живого его будут подозревать в предательстве. Он оберегал советскую шпионку, называл ее своей невестой. С него сорвут погоны, его бросят в вонючую камеру, будут допрашивать. Они растопчут, осквернят его честь и боевую славу. Как будет радоваться Эрнст… Почему Анна не пытается сыграть на этом козыре? Это было бы подло. Она знает… Как она благородна!

Людвиг еще раз трезво оценил то положение, в каком он очутился неожиданно для себя, и — ужаснулся. Да, ему уже не избежать ареста, глупых, оскорбительных обвинений. Подполковника Вернера уже нет, подполковник погиб… Остается просто Вернер.

— Идем!.. — после напряженного молчания вдруг решительно сказал летчик.

Подполковник Хенниг был информирован в общих чертах о событиях и тех мероприятиях, которые проводились начальником гестапо и контрразведкой. То, что исчезнувшая невеста Вернера могла оказаться советской шпионкой, произвело на него ошеломляющее впечатление. Презирая и ненавидя удачливого, бесстрашного летчика, товарища по училищу и службе в полку, Хенниг в глубине души завидовал ему. Одной из причин зависти, пусть далеко не главной, была Анна Шеккер, упорхнувшая из его рук в объятия Вернера. Хенниг ничего не забывал и не прощал. И вот как обернулось дело: подполковник Вернер — жених шпионки. У него отберут все награды, его разжалуют из подполковников в лейтенанты, если не произойдет чего–нибудь похуже. А ведь то же самое могло случиться с подполковником Хеннигом, если бы Анна Шеккер в тот вечер осталась с ним, а не уехала с Вернером. Нужно благодарить судьбу — он чудом избежал опасности, подвернувшийся вовремя Вернер буквально спас его.

Хенниг ни на минуту не мог предположить, что подполковник Людвиг Вернер был лично в чем–нибудь виновен. Если Анна Шеккер и в самом деле каким–либо образом была связана с советской разведкой, то Вернер являлся для нее всего лишь удобной ширмой, маскировкой. Все эти отчаянные храбрецы доверчивы и беспечны, как дети.

Все же судьба «выскочки» Вернера серьезно волновала командира полка. Он боялся, что его заместителя могут до выяснения дела арестовать или отстранить от полета. В таком случае Хеннигу пришлось бы возглавлять полк не в кабинете, а в боевом самолете. И это сейчас, когда снова начались тяжелые, напряженные бои в воздухе.

Произошло то, чего больше всего опасался Хенниг. До первого ночного вылета бомбардировщиков оставалось часа два, как к нему в кабинет вошли прибывший на аэродром подполковник Лютц и капитан из контрразведки.

— Где Вернер?

— У самолетов, — ответил Хенниг, приглашая жестом гостей присесть. — В ноль один тридцать пять у него вылет.

— Его нет у самолетов, — возбужденно заявил капитан. — Восемнадцать минут назад он вышел из столовой. А перед этим он ездил в город на квартиру к Анне Шеккер.

— Я своевременно сообщил вам об этом, — сказал Хенниг, строго взглянув на капитана, который, как артист–новичок, попавший в первый раз на сцену, нервно одергивал белыми пальцами полы мундира. — Вы не стали возражать. Так?