Я была Алисой

Мой день рождения был четвертого мая. И в детстве я втайне верила, что эта священная церемония устраивалась в мою честь.

Прикс — мисс Прикетт — моего мнения не разделяла. Она, как и все остальные, души не чаяла в Эдит. Та была самым послушным ребенком на свете и во многом благодаря своим ярко-рыжим локонам нравилась решительно всем, кто ее знал. Но Ину Прикс просто боготворила. Будучи самой старшей и обладавшей самыми хорошими манерами, Ина не могла совершать оплошности.

Я одна из всех сестер была обладательницей совершенно прямых волос. Мама сокрушалась, глядя на то, как они, словно водоросли, свисают вдоль моей шеи, а потому как-то раз взяла и отстригла их, дополнив общий вид густой челкой, отчего я почувствовала себя беззащитной, как неоперившийся птенец.

Прикс меня терпела. Хотя с трудом.

— Алиса, что ты сделала со своим платьем? Посмотри на сестер, у них же нет на подоле таких безобразных грязных пятен! Чем ты занималась?

— Играла в грязи, — отвечала я, досадуя на необходимость объяснять очевидное.

— Играла в грязи? Стоя на коленях? В белом платье? Ну кто так делает? Ведь на белом от всего остаются пятна!

— Тогда зачем мы надеваем белое, раз вы знаете, что мы идем в сад играть? Почему не коричневое? Или зеленое, или, может, даже…

— Коричневое? Кто же носит коричневое в мае? Ты будешь носить белое, как того желает твоя мать. Ну надо же сказать такое! Коричневое… Ну что мне делать с этим ребенком?! — восклицала Прикс, после чего воздевала руки к небесам, словно только Всевышний мог научить ее, что со мной делать.

Однако у меня на этот счет были сомнения. Однажды я слышала, как папа сказал: «Когда дело дошло до нее, Господь отступил от правил». И я каким-то неведомым образом догадалась, что он имел в виду меня. Даже в доме, полном детей, лишь обо мне одной отзывались подобным образом.

И, по правде говоря, я этим гордилась.

Прикс была колючкой. Потому-то я и окрестила ее Прикс.[2] К ее фамилии это не имело никакого отношения. Прикс часто восклицала, часто вскидывала руки. Она сердилась, когда я задавала ей самые обычные вопросы — например, почему ее бородавка на лице покрыта волосами, а бородавка на руке — нет.

— Алиса, — тихо обращалась ко мне Ина в таких случаях, приглаживая свои длинные каштановые локоны. О, как же мне хотелось иметь вьющиеся локоны! Мои короткие черные, как у мальчишки, волосы в семь лет были величайшей трагедией моей жизни. — О таких вещах не говорят.

— О каких?

— О бородавках. Прикс не виновата, что у нее бородавки. С твоей стороны некрасиво обсуждать это.

— Как ты думаешь, она в детстве спала с лягушкой?

— Я… ну, возможно. — Видно было, что этот вопрос, несмотря ни на что, интересует и Ину. Она приняла более свободную позу — сидя на подоконнике классной комнаты, аккуратно сложила руки на коленях и изящно, как настоящая леди, склонив голову, начала качать ногой. — Все равно леди о таких вещах не говорят.

— Ты не леди. Тебе только десять.

— А тебе семь. Я всегда буду старше тебя. — Она с восторгом захлопала в ладоши, в то время как я, хмуро глядя на нее, мечтала вцепиться ей в волосы. Как же несправедлив, как трагичен мир. Я всегда буду младше ее.

— Но ты всегда будешь старше меня, — прошептала Эдит, вкладывая в мою ладонь влажную ладошку, которую я с благодарностью пожала.

— Ой, смотрите, мистер Доджсон! — Ина вскочила и прижалась лицом к окну.

Мы с Эдит последовали за ней; правда, Эдит, чтобы увидеть мистера Доджсона, пришлось вскарабкаться на диванную подушку на кушетке у окна.

Втроем мы следили — я лбом чувствовала тепло нагревшегося на солнце гладкого стекла, — как к дому приближался высокий, худой мужчина, весь, снизу доверху, от шляпы до кожаных ботинок, одетый в черное. Заложив руки в карманы, он брел по густому саду, отделявшему дом декана от библиотеки. Мистер Доджсон не следовал прямым путем, а, останавливаясь посмотреть на цветы и живые изгороди, вел себя, как человек, который хочет, чтобы его заметили и узнали еще по дороге в дом.

В этот момент в нашем поле зрения показался бегущий папа. Его одежда развевалась за спиной, будто крылья какого-то гигантского насекомого. Покачав головой, он взглянул на часы, опасно болтавшиеся на золотой цепочке. Слева под мышкой папа сжимал огромную книгу. Он всегда опаздывал. Я затаила дыхание: отец чуть не сбил мистера Доджсона с ног. К счастью, в последний момент папе удалось его обогнуть, и он даже не заметил, как мистер Доджсон снял шляпу и поклонился.

Затем мистер Доджсон поднял глаза и увидел в окне нас. Ина ахнула и пригнулась, испугавшись, что он заметит, как она за ним шпионит. Ина всегда в его присутствии вела себя странно — она буквально упивалась его вниманием, постоянно придумывала, как разжечь его интерес к себе, но потом, в самый последний момент, всегда шла на попятную. Однако когда я говорила ей об этом — просто желая — помочь, — она либо дергала меня за волосы, либо щипала за руку.

Впрочем, от замечаний меня это не удерживало. Не хочет моей помощи — ей же хуже.

Укоризненно покачав головой и потянув на себя скрипучую раму, я открыла окно настолько, чтобы туда можно было просунуть голову.

— Здравствуйте, мистер Доджсон!

— Здравствуйте, мисс Алиса, мисс Эдит. — Он, как обычно, чопорно поклонился. Однажды я ему заметила, что он ходит так, словно в его сюртук на спине вшита кочерга. Мистер Доджсон глубоко задумался над моими словами, взвешивая их, и, поразмыслив, в конце концов признал мою правоту, но заявил, что ничего поделать с данным обстоятельством не может.

Я сочла его ответ разумным и больше к этому вопросу не возвращалась.

— Алиса! — В комнату решительно вошла Прикс, без сомнения, вызванная Иной. Та стояла на некотором расстоянии от окна, скрестив руки на груди и грозно взирая на меня. — Что ты делаешь? Юные леди не кричат из окон, как обезьяны!

— А мне хочется быть обезьяной! — Я на мгновение забыла про мистера Доджсона. Обезьяны были моими любимыми животными — вместе с котятами, кроликами, ежами, мышами и ящерицами. — Разве это не здоровски?

— Алиса! Где ты взяла это слово? Юные леди так не говорят. — Прикс протянула было руку над моей головой, чтобы закрыть окно, но, увидев мистера Доджсона, стоявшего, задрав голову и с улыбкой взиравшего на нас, остановилась. — О!

— Н-н-не составят ли юные леди мне к-компанию во время прогулки по двору? — Мистер Доджсон снял шляпу. — В вашем сопровождении, разумеется, — поспешно прибавил он.

Я сочувственно покачала головой: он стал заикаться еще сильнее, чем прежде. Бедный мистер Доджсон! (Или До-До-Доджсон, как он это выговаривал.) Однако он, кажется, никогда не переживал по такому поводу, в отличие от Прикс с ее бородавками. Пытаясь от них избавиться, та постоянно пробовала какие-то новые кремы или притирания.

— Ну ладно. — Губы Прикс растянулись в неожиданной, а потому пугающей улыбке, затем она чуть согнулась, лицо ее исказилось, словно от боли, и в завершение ее рот внезапно обнажил почти все зубы. Поправляя прическу, разглаживая юбки, она резко развернулась и внимательно оглядела нас троих, хмурясь на мой грязный подол. — Алиса, иди попроси Фиби немедленно тебя переодеть. Впрочем, вам всем придется переодеться. И мне, возможно, тоже.

— Но зачем? Ведь я снова испачкаюсь. — Мне никак не удавалось понять, отчего ей приходится повторять очевидное.

— Потому что твоей матери придется… в общем, она будет очень разочарована, если я допущу, чтобы ты выглядела подобным образом.

Я была вынуждена признать, что в чем-то она права. Увидев меня, дочь декана, за пределами дома, одетую не в накрахмаленное, свежевыстиранное белое платье — причем чем больше на нем оборок, тем лучше, — мама, конечно, разволновалась бы.

Повернувшись спиной к окну, Прикс громко прошептала:

— Почтем за счастье сопровождать вас, благодарим вас, мистер Доджсон. Мы тотчас к вам присоединимся.

2

Колючки (англ.).