Убийство в ЦРУ

— Мне показалось, она была…

— Всего лишь твердая «четверка», Билл. Ее нельзя была использовать для доставки внушенных сообщений. Из нее получился обыкновенный курьер.

— Всего-навсего?

Толкер пристально посмотрел на коллегу.

— Да, всего-навсего. Есть еще на что посмотреть, пока я здесь?

— Нет. Есть у меня один малый в терапии, он выказывает способности, но я еще сам ничего не решил.

Уэйман проводил Толкера от кабинета до самой машины.

— Ты возишь ее домой? — спросил Толкер.

— Да.

— Она живет в Сан-Франциско?

— Да.

— Все еще трюкачит?

— Только по нашей просьбе. У нас на завтрашний день намечен сеанс. Не желаешь присоединиться?

— Может, и пожелаю. Место то же?

— Да. Доброй ночи, Джейсон.

— Доброй ночи, Билл.

Доктор Уэйман закрыл за собой дверь и, взбираясь по лестнице, пробормотал: «Слизняк».

Толкер вернулся за город, дозвонился до жены из номера в «Хопкинсе», недолго поговорил с ней. Их брак уже много лет назад свелся к привычке. Затем он набрал другой номер. Через полчаса в дверь постучала молодая, восточного вида девушка в шелковом платье мандаринового цвета. Он приветствовал ее словами: «Ожидание слишком затянулось» — и растянулся на постели, пока она ходила в ванную. Когда она вышла оттуда, то была совершенно голая. Несла небольшой пластиковый пакетик с белым порошком, который положила на кровать рядом с Толкером. Он хмыкнул и рассеянно пробежал рукой по ее маленькой груди.

— Я принесла самый лучший, — сказала она.

— Как всегда, — ответил он и, скатившись с кровати, принялся раздеваться.

На следующий день в одиннадцать часов вечера Джейсон Толкер с доктором Уильямом Уэйманом и еще двумя мужчинами собрались в маленькой квартирке. В стене, разделявшей ее с соседней квартирой, было отверстие с установленной перед ним видеокамерой. Небольшой микрофон доносил оттуда все звуки.

— Так, поехали, — промолвил один из зрителей, когда до того неподвижная картинка на мониторе вдруг ожила. Дверь в смежной комнате отворилась. Харриет, та, что прошлым вечером была в кабинете Уэймана, протиснулась в нее, поддерживая толстого мужчину. Заперев дверь, она обернулась и принялась развязывать на мужчине галстук. Мужчина был пьян. Огромный живот его свисал поверх брюк, а костюмный пиджак выглядел мятым даже в полумраке комнаты.

— Выпьем? — спросила женщина.

— Не, мне…

— Да ладно тебе! Выпей со мной. Это меня настраивает.

Она вернулась из кухни с двумя стаканами.

— Что она дает? — спросил Толкер.

— Это новый синтетический препарат из Бесезды, — сказал Уэйман.

Вечер оказался пропащим, во всяком случае, для науки. Мужчина, которого Харриет привела в квартиру, просто лыка не вязал, а потому ценности как объект для наблюдений не представлял никакой: действие наркотика, который она подмешала ему в питье, было смазано одурью от спиртного. Он был настолько пьян, что даже на секс с женщиной его не хватило: уснул, едва они очутились в постели. Сквозь динамики продирались режущие звуки его храпа. Мужчины, находившиеся в комнатке рядом, продолжали, однако, наблюдать, как Харриет вышагивала по комнате. Она обследовала в зеркале все свое тело и даже, бросив осторожный взгляд на испытуемого, выставила попочку в сторону камеры.

— Омерзительно, — пробормотал Толкер, собираясь уходить.

— Харриет?

— Эта жирная свинья. Посоветуйте ей в следующий раз подбирать клиентов получше качеством.

Он вернулся в гостиницу и на сон грядущий посмотрел по телевизору вестерн с Рэндолфом Скоттом в главной роли.

9

Вирджиния, два дня спустя

Как хорошо быть дома!

После перелета через разницу во времени Коллетт Кэйхилл отсыпалась в той комнатке, что была ее, пока она росла. А потом села с матерью на кухне, помогая готовить всякую всячину к вечеринке в свою честь — ничего особенного, так, соберутся соседи с друзьями выпить да закусить по случаю ее возвращения.

Миссис Кэйхилл, подтянутая энергичная женщина, успела сходить в магазин заморских продуктов и накупить того, что, по ее мнению, навевало воспоминания о венгерской кухне.

— Ничего другого я теперь не ем, мам, — прилетев, сказала ей Коллетт. — У нас там всегда полно венгерской еды.

— Зато у нас ее нет, — отпарировала мать. — И это хороший повод. Я никогда не пробовала гуляш.

— И сегодня не попробуешь, мам. В Венгрии гуляш — это суп, а не тушеное мясо.

— Ну, извини, — произнесла миссис Кэйхилл. Мать с дочерью рассмеялись, обнялись, и Коллетт поняла: ничто не изменилось. Она была благодарна матери за это.

Гости стали собираться к семи часам. То и дело у двери раздавались приветствия и веселые возгласы: «Поверить не могу!», «Боже правый, это ж сколько лет прошло!», «Ты чудесно выглядишь!», «Рады тебя снова видеть». Одним из последних прибыл, к немалому удивлению Коллетт, ее школьный воздыхатель Верн Уитли. В старших классах их считали «парочкой», они вместе проводили время вне школы до самого выпуска, после чего пути их быстренько разошлись: Коллетт осталась дома и поступила в колледж, а Уитли отправился в Миссурский университет обучаться журналистике.

— Ну это… это уж слишком! — воскликнула Коллетт, открыв дверь и разглядывая гостя. Она сразу заметила, что с годами Верн стал еще красивее, но тут же напомнила себе, что всякий мужчина становится симпатичнее, оставив школу позади. Светлые волосы его лишь чуть-чуть поредели, зато отпустил он их длиннее увековеченных на выпускном фото. Худощавым Верн был всегда, теперь же сделался мускулистым и стройным. Одет он был в легкую, охотничьего покроя замшевую куртку поверх голубой рубашки навыпуск, джинсы и кроссовки.

— Привет! — произнес он. — Узнаешь?

— Верн Уитли, что ты здесь делаешь? Как ты..

— Заброшен в Вашингтон с заданием, звякнул твоей маме, она и рассказала об этом пире. Не мог устоять.

— Это ж… — Она порывисто обняла его и повела в гостиную, где все уже были в сборе. Представив Верна гостям, Коллетт потащила его к бару, где он налил себе стакан виски.

— Коллетт, — сказал он, — ты выглядишь сногсшибательно. Будапешт, должно быть, пошел тебе на пользу.

— Так и есть. У меня там очень приятная работа.

— Она что, закончена? Ты возвращаешься сюда?

— Нет, просто побывка.

Верн ухмыльнулся.

— Ты приезжаешь на побывки, а я ухожу в отпуск.

— Чем ты нынче занимаешься?

— Я редактор, по крайней мере в данный момент. «Эсквайр» — моя пятая… нет, седьмая работа после колледжа. Журналистов никогда не обвиняли в постоянстве, так ведь?

— Судя по тебе, полагаю, что нет.

— Ну, и за гонорар на сторону тоже подрабатываю.

— Я читала твои заметки. — Верн глянул на нее недоверчиво. — Нет, правда-правда. У тебя еще в приложении к «Таймс» была статья — гвоздь номера — с фото на обложке о…

— О лобби частной авиации, помогающем содержать наши небеса в состоянии полной безопасности.

— Точно. Я ее в самом деле прочла. И сказала себе: «А я его знаю!»

— Когда?

— Что когда?

— «Я знала его, когда…» Я все еще нахожусь в этой стадии.

— Понятно. А тебе нравится Нью-Йорк?

— Люблю его, хотя позволяю себе подумать и о местах, где жил бы с большим удовольствием. — Он вздохнул. — Ах, как давно все это было!

— Еще как давно! А я помню, когда ты женился.

— И я помню. — Верн кашлянул. — Недолго музыка играла.

— Знаю, мама говорила. Жаль.

— Мне поначалу тоже было жалко, потом осознал: хорошо, что все развалилось до того, как дети пошли. Впрочем, я тут ведь не для того, чтобы беседовать о своей бывшей супруге. Бог мой, как же я это слово ненавижу! Здесь я для того, чтобы праздновать триумфальное возвращение Коллетт Кэйхилл из-за железного занавеса.

Она рассмеялась:

— Всем почему-то кажется, что Венгрия — это где-то в Советском Союзе. А на самом деле она очень открыта, Верн. Полагаю, Советы это тревожит, но что есть, то есть: полно смеха и музыки, ресторанов и баров и… ну, не совсем все так хорошо, только и не так плохо, как люди думают. Венгры настолько привыкли, что их завоевывает то одна держава, то другая, что научились не обращать на это внимания и заниматься своими делами.