Факел

— Ну, мой сын, может быть, и не получит венка, — воскликнул Тимон. — Но он прекрасный атлет, этого я отрицать не стану.

Гиппократ перекинул плащ за плечо и застегнул застежку. Тимон повернулся к нему.

— Моя жена Олимпия должна была уйти, не дождавшись тебя, но она навестит тебя в твоем ятрейоне перед тем, как вернуться домой.

— Я буду рад побеседовать с твоей женой, — сказал Гиппократ, — но перед уходом мне хотелось бы, архонт Тимон, еще раз поговорить с тобой о твоей дочери Пенелопе. Она поправится, — продолжал он, когда они отошли в сторону, — если будет выполнять все наши указания и если нам помогут те, кто ее окружает. Ее мать и служанки должны понять, что над ней не тяготеет никакого проклятия и что ее припадки не таковы, как припадки тех, кто действительно страдает священной болезнью. Ей следует заниматься какой-нибудь домашней работой, и каждый день она должна выходить из дому и укреплять свое тело упражнениями, которые мы ей предписали. Кормить ее теперь надо будет совсем иначе.

Они вернулись к остальным, и Гиппократ простился со всеми, а потом сказал Дафне:

— Не поможешь ли ты мне и Пенелопе? — И, заметив ее удивленный взгляд, пояснил: — Было бы хорошо, если бы ты сегодня днем отправилась погулять и взяла с собой Пенелопу.

Она ничего не ответила и молча пошла рядом с ним к лестнице, спускавшейся в сад.

— Все врачи одинаковы, — сказала она наконец. — В Книде я всю жизнь провела среди асклепиадов. Они считают, что все должны выполнять их распоряжения. Однако твою просьбу я выполню с удовольствием.

— Благодарю тебя, — сказал он коротко и повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился и удивленно посмотрел на нее. Она улыбалась. — До свидания, Дафна.

Он легко сбежал по ступеням и, пройдя через сад, свернул направо, на дорогу, ведущую к городу Меропису Косскому. Вскоре кипарисовая роща осталась позади, и Гиппократ очутился на залитом солнцем склоне холма. Весна этого года (четыреста тридцать второго до нашей эры) была необычайно красива, но, впрочем, на островах Эгейского моря весна всегда прекрасна.

Вилла Тимона осталась далеко позади, но Гиппократ все еще видел перед собой глаза Дафны и ее улыбку. Свежий ветер с моря играл его плащом. Гиппократ вдруг заметил, что упивается звуками и запахами весны. Он вдыхал благоухание молодой зелени по берегам ручья, где ветви тополей и вязов сплетались в тенистый кров. Ему казалось, что камешки, перекатывающиеся под его ногами, весело звенят. Им овладело чувство беспричинной радости, и он что-то запел в такт хрусту песка под его тяжелыми сандалиями. Затем, умолкнув, он вновь стал слушать воркование голубей, позвякивание колокольцев далеких овечьих стад и то громкое, то тихое блеяние, доносившееся с лугов.

Он видел коз и овец, которые паслись на дальних склонах. Пастушонок, устроившись на обломке скалы недалеко от дороги, тихо наигрывал на свирели старинную песенку. Потом он заиграл что-то свое и весело засмеялся, когда Гиппократ помахал ему рукой. В вышине на распростертых крыльях неподвижно парили ястребы, высматривая ящериц, греющихся на придорожных камнях. Пахарь шел за своими быками, глядя, как плуг выворачивает черные пласты земли. Как водится в деревне, они с Гиппократом поздоровались и обменялись шутками.

За мостом у ручья в ярком солнечном свете женщины, стоя на коленях, стирали одежду, смеялись и болтали. Гиппократ минуту следил за мерным движением вальков — вверх-вниз, вверх-вниз. Прачки улыбнулись ему, а одна молоденькая девушка быстро вскочила на ноги, сорвала маргаритку и, покраснев, протянула ее Гиппократу. Взяв цветок, он посмотрел на нее.

— Твоя мать может сварить из этого цветка весенний напиток. Старухи говорят, что он полезен для желудка.

Девушка ждала от него совсем других слов, но тем не менее она улыбнулась, отчего на ее щеках появились ямочки, и смущенно опустила голову.

Эта улыбка, думал Гиппократ, продолжая свой путь, не имеет никакого отношения к настою из маргариток, ее пробудил зов весны. Афродите не нужны изготовленные людьми напитки, чтобы вызвать румянец на щеках или ускорить биение сердца. Волшебные силы, обновляющие жизнь, скрыты в самой сути вещей. Какая тварь — бегает ли она, ползает или летает — может остаться глухой к весеннему зову? Вон и та застывшая на камне ящерица, и она, наверное, чувствует обновление природы.

Гиппократ покачал головой. Одно он знал твердо: лечение больных и занятия с учениками не оставят ему времени, чтобы прислушиваться к зову весны.

Он уже спустился на равнину и, оглянувшись, увидел виллу Тимона высоко на склоне горы Оромедон. Среди темной зелени кипарисов она казалась ослепительно белой, а немного левее виднелась мраморная колоннада храма Аполлона. Лес этот издавна назывался «рощей Аполлона», и старуха служанка в доме архонта шепотом рассказала ему, что ее хозяин рубил деревья Аполлона, — вот почему Пенелопу поразила падучая. Это, конечно, глупость, думал Гиппократ, но тем не менее в семье архонта что-то неладно.

Город был уже близко, и мысли Гиппократа изменили свое течение. Теперь он думал о себе. Он был еще совсем маленьким, когда его отец Гераклид переехал с семьей в этот растущий портовый город. Раньше они жили в Галасарне, городке на южном берегу острова.

Об этом переезде у него не осталось почти никаких воспоминаний. Но он ясно помнил доброго старика раба, который водил его в школу. Какие это были счастливые дни! Он учился писать на восковых табличках, а иногда на папирусе, читал вслух, обучался арифметике, игре на лире, учил наизусть Гомера и Гесиода, боролся, плавал, ездил верхом.

После этого — упорная и напряженная подготовка к атлетическим играм, а потом годы учения в других городах, где он постигал риторику, философию, медицину. Он немало постранствовал по миру — греческому и египетскому, — объехал все Внутреннее море, посещая прибрежные города, чьи жители говорили по-гречески. Демокрит покинул свою Фракию, чтобы путешествовать вместе с ним. Как они смеялись, болтали и спорили в пути! Затем они расстались, и он, теперь уже настоящий асклепиад, начал лечить больных под руководством своего отца.

А потом неожиданное приглашение Пердикки, и вот он в Эгах, горной столице далекой Македонии. Сначала это было очень интересно — лечить царя, которого считали умирающим. Но когда опасность миновала и царь поправился, пришла тоска. Жители Эг говорили на его родном языке, но они не были настоящими греками, и среди них никто не мог понять его мыслей и чувств.

Затем — всего лишь три месяца назад — пришло известие о том, что его отец умер. Мать и брат написали ему, умоляя его вернуться и занять место отца. И он вернулся в Элладу — в Элладу! — где люди находят время, чтобы беседовать о жизни и истине, где они умеют ценить красоту.

Как хорошо было на обратном пути, когда их корабль прибыл в Пирей, вновь побывать в Афинах, где Сократ радостно встретил вернувшегося ученика и где он с удивлением узнал от своих старых друзей, какую славу принесло ему исцеление македонского царя.

Из Афин он отправился дальше на другом корабле. От Пирея попутный ветер понес их на юго-восток по сверкающему Эгейскому морю, где в морской дали взгляд всегда различает какой-нибудь греческой остров. И вот наконец впереди показался маленький остров Кос — бурые горы, встающие над зелеными долинами. Какая радость переполняла его сердце, когда паруса были свернуты и большая триера, послушная мощным ударам всех трех рядов своих весел, обогнула островок у входа в бухту и очутилась в спокойной гавани!

Стоя на высокой корме, он почти у самого борта увидел стены, за которыми скрывалось все, чем владел его отец. А теперь все это будет принадлежать ему: и дом, и ятрейон, и палестра, и старый платан, — сколько раз он сидел под ним, слушая наставления, с которыми его отец обращался к своим ученикам…

Большой двор был пуст и безлюден, и его охватил внезапный страх. Но тут он увидел, что из дома выбежал брат, а за ним мать. Он хотел окликнуть их, однако голос ему не повиновался.