Проигравший.Тиберий

Впрочем, сейчас беспокоиться было не о чем.

— Я вижу, Флор, ты находился совсем недалеко, — ласково улыбаясь, произнесла Ливия, — Что ж, это очень кстати, садись на свое место. Нам надо сегодня еще многое успеть.

Флор, не решаясь ничего спросить о своей дальнейшей участи — спроси он об этом, и приговор ему будет наверняка подписан, — сел за свой столик и всем видом выразил безграничную готовность услужить госпоже. Ливии это понравилось. К тому же, видимо, сказалось ее недавнее хорошее настроение. Поэтому она решила — в последний раз — ограничиться выговором. Да и терять вышколенного Флора, посвященного во многие ее тайны, было, по совести говоря, жаль.

— Надеюсь, ты все понял, мой мальчик, — все так же ласково взглянула она на секретаря.

Тот кивнул и вдруг начал сотрясаться от охватившей его икоты.

— Выпей воды, и продолжим. — Ливия старалась не рассмеяться, потому что ее смех в значительной степени снизил бы ценность преподанного секретарю урока.

Флор кинулся в угол, где на низкой подставке стоял алабастр[14] с его водой, и сделал несколько гулких глотков в плебейской манере, всегда раздражавшей Ливию. Все же она терпеливо дождалась, пока он справится с икотой и вернется к своему столу, весь словно обновленный от радости жить и приносить пользу властительнице Рима.

На душе у Ливии было спокойно и легко. Замысел сложился полностью, и, самое главное, она определила, с чего надо начинать. Начинать надо с Марка Агриппы, который как раз очень кстати заболел простудой от вредного сентябрьского

воздуха и отлеживается на своей загородной вилле, окруженный заботами Юлии. Смерть Агриппы и станет тем толчком, что двинет вперед сочиненную Ливией пьесу. Все станут, о том не подозревая, играть по ее правилам — и несговорчивый Тиберий, и щепетильный Август, и взбалмошная Юлия, и свободолюбивый римский народ, который для удовлетворения своего идиотского свободомыслия сначала примется распространять про Ливию слухи и грязные стишки наподобие Марциаловых[15], а потом начнет приносить жертвы возле ее статуй и судачить о том, когда же наконец Ливии, супруге императора, будет присвоен титул матери отечества.

Через несколько дней несчастный Марк Агриппа, народный трибун и ревнитель традиционных общественных устоев, неожиданно почувствовал ухудшение своего состояния, хотя его личный врач уверял, что оснований для беспокойства нет и простуда скоро пройдет. Предсказания врача не сбылись. Юлии, готовившейся к радостному событию — рождению очередного ребенка, пришлось неожиданно надеть траурные одежды.

Император Август все еще находился в Греции и поэтому не мог присутствовать на похоронах друга и соратника. Все хлопоты, связанные с погребальной церемонией, взяла на себя Ливия, и надо сказать, что она справилась с этими обязанностями отменно. Весь народ, сопровождавший процессию с телом Агриппы до самого места сожжения на Марсовом поле, с умилением наблюдал за супругой императора, охваченной искренним горем. Юлия из-за беременности не провожала мужа в последний путь. Несчастная женщина! Ведь это уже второго супруга ей пришлось лишиться. Первым был Марцелл.

Судя по тому, какую заботу Ливия выказывала по отношению к детям покойного Агриппы и Юлии, можно было с уверенностью сказать, что она и в дальнейшем не оставит сирот своим вниманием и лаской. Все четверо: и Гай, и Луций, и Юлилла, и совсем маленькая Агриппина, которую несла нянька, — у тела отца выказали римскую твердость и почти не плакали. Мужественнее всех держался старший — Гай, в свои девять лет уже настолько похожий на отца, что это вызывало в толпе немало одобрительных замечаний.

Ходили среди собравшегося народа и другие разговоры. Некоторых удивляло, как это Агриппа умудрился умереть именно в то время, когда его лучший друг Август отсутствовал в Риме. И почему императора не известили, раз болезнь Агриппы оказалась такой серьезной? И почему сенат распорядился устроить похороны с такой поспешностью? Говорили — ссылаясь на доверительные источники в окружении покойного, — что и вскрытия не проводилось, и никто из ухаживавших за Агриппой не был допрошен.

Такие разговоры побуждали собравшихся с особенным вниманием следить за погребальным костром: а вдруг удастся получить ответ на самый главный вопрос, никем, правда, напрямую не задаваемый? Совершенно точно известно, что если человек умер от яда, то его сердце не сгорит. И когда пламя костра, насытившись, стало опадать вниз, к жарким головням и пеплу, многие и многие напряженно пытались высмотреть среди дымящегося праха несгоревший алый комок плоти. И разумеется, видели его! Жаль, что не удалось рассмотреть получше, потому что мешали жрецы, что-то там напутавшие в церемонии и несколько раз начинавшие молитву сначала, да к тому же гвардейский центурион, которому Ливия приказала посильнее ворошить угасающий костер железным прутом.

Как бы то ни было, а жизнь Рима продолжалась и после смерти Агриппы. Вскоре вернулся из Греции Август, и сенат, не колеблясь, принял его предложение оказать Агриппе соответствующие почести: установить несколько статуй за счет казны, ежегодное празднование его памяти в день смерти, пособие семье в размере двух миллионов сестерциев[16]. Это должно было успокоить общественное мнение и хоть как-то утешить Юлию и детей. А вскоре Рим уже отмечал давно ожидаемое событие: рождение очередного внука Августа. Ребенок Юлии в честь отца был назван Марком Агриппой и, конечно, Постумом, как рожденный после смерти отца. Был устроен общий сенаторский обед с приглашением многих представителей и всаднического сословия, а народу выдали по триста сестерциев (не всем, конечно, а лишь тем, кто мог предъявить выданный магистратом тессер — жетон на получение денежного подарка от императора).

Счастливой матери и свежеиспеченной вдове — Юлии — очень помогала в эти суматошные дни ее мачеха Ливия. Она, казалось, даже забросила многие из государственных дел ради того, чтобы опекать падчерицу. Ливия забрала ее вместе с новорожденным Постумом к себе на Палатин, во дворец, и посвящала Юлии и ребенку многие свои драгоценные часы, хотя писк мальчика и сюсюканье матери и нянек над ним просто выводили Ливию из себя. Впрочем, она ни разу не подала виду, что раздражена.

Для Ливии началось — и уже в самом разгаре было — второе действие пьесы. Она спешила опутать своими чарами Юлию, и это получалось сравнительно легко. Юлия была выбита из колеи свалившимися на нее событиями и невольно тянулась душой ко всякому, кто, по ее мнению, ей сочувствовал. Юлия была доброй и незлопамятной женщиной и, хоть раньше инстинктивно не любила Ливию, отнявшую Августа у ее матери, а также смутно подозревала мачеху в отравлении своего первого мужа — блистательного Марцелла, теперь, ощутив на себе всю силу любви и заботы Ливии, готова была отказаться от всяких подозрений.

Потому что Ливию ничто так не заботило, как простое житейское счастье Юлии. Ливия, как никто другой, поняла душу падчерицы — той не нужны были ни власть, ни высокое положение в государстве, она вполне бы удовольствовалась обычным достатком в доме, крепкой семьей и любовью мужа. Вот об этом-то и повела речь Ливия — пришло время.

Агриппа Постум оказался спокойным ребенком, много спал, предоставляя матери немало свободных часов. В эти часы, в промежутках между кормлениями и пеленанием, Ливия принялась внушать Юлии, благодарно ее слушавшей: Тиберий (теперь об этом можно было говорить, не нанося ущерба ничьей чести) давно, с самого детства влюблен в Юлию. Уж кому, как не матери, об этом знать! Бедный мальчик! (Тиберию уже исполнилось тридцать лет, он был женатый мужчина, видный государственный деятель и полководец, одержавший немало побед над варварами, но для матери ведь он всегда останется мальчиком.) Его беда с юных лет была в том, что он не мог преодолеть свою природную застенчивость. Он не мог себя считать соперником Марцеллу, и, возможно, в то время так оно и было. Тиберий никогда не осуждал Юлию за то, что она полюбила Марцелла. Он лишь тихо страдал, иногда делясь своими переживаниями с матерью. Эти страдания и стали причиной того, что Тиберия многие до сих пор считают угрюмым и замкнутым.

14

Алабастр — сосуд из алебастра с крашеным орнаментом, также мог быть из стекла, металла или глины.

15

Марциал Марк Валерий (40 г. — 102 г.н. э.) — классик римской эпиграммы. Родился в Испании. С 64 г., войдя в сословие всадников, поселился в Риме. Был на положении клиента, получал материальную поддержку от друзей и покровителей (среди них Сенека Младший и Лукан). При жизни снискал славу во всех частях Римской империи, был популярен на протяжении всей эпохи поздней античности.

16

Сестерций — первоначально (со 2-й пол. III в. до н. э.) самая мелкая римская серебряная монета достоинством 2,5 аса. В период поздней республики сестерций стал бронзовой монетой; Август же велел чеканить его из латуни. После хозяйственных неурядиц в III в. н. э. чеканка сестерциев прекратилась.