Проигравший.Тиберий

Она очаровала Октавиана, несмотря на то, что была на шестом месяце беременности. Заставила его развестись со Скрибонией. Вынудила Клавдия Нерона, обожавшего ее, юную красавицу, дать ей развод. И через два дня после этого стала женой принцепса.

От бывшего мужа впоследствии пришлось освободиться не очень приятным, но верным способом — через доверенных людей Ливии, имевших доступ к приготовлению пищи для Клавдия Нерона. Что делать — он, пользуясь мягкотелостью Октавиана, оставившего ему право воспитывать родных сыновей, Тиберия и маленького Друза, плохо влиял на них, прививая мальчикам вредную любовь к республике как форме управления Римом. Клавдий Нерон скоропостижно скончался после обеда с друзьями у себя на вилле, и оба мальчика полностью перешли под наблюдение и жестокую власть Ливии.

Друз, к ее досаде, успел набраться от отца опасной республиканской заразы. Тиберий же — нет, ибо по своей природе вообще был чужд всяческих идей, кроме тех, что касались удовлетворения его собственных потребностей. Ливия должна была выбирать из двух сыновей того, который займет место Августа после его смерти. Выбор был невелик, и он, разумеется, пал на Тиберия. С момента его совершеннолетия — в тот год Октавиан по воле сената взял себе царственное имя «Август» — Ливия уже твердо определилась в своем выборе и поклялась, что расчистит Тиберию дорогу к императорскому трону, хочет сын того или не хочет.

Ливия надолго задумалась над листом пергамента, который был исписан едва ли на треть. Ей было удивительно: каким-то образом игра в написание тайного письма (ведь это сейчас было только игрой) дала ей давно забытое чувство раскованности и свободы. «Республиканской раскованности и свободы», — подумала Ливия и тихо засмеялась про себя — не потому, что хотела спрятать свой смех, а потому, что такова была ее манера смеяться: тихо, грудью, что производит неотразимое впечатление на мужчин, в частности — на Августа. Она свободна! Никто ее не видит сейчас, никакие обстоятельства не требуют от нее следить за каждым своим словом, прятать за привычной маской благородной римской матроны свои истинные намерения — чтобы не вызывать излишних подозрений у идиотов, которыми полон мир. Никто, кроме Ливии, не понимает, что именно ее истинные намерения и служат общему благу. Она вздохнула и продолжала писать.

«Еще раз подчеркиваю: не смей делиться прочитанным со своим братом. В противном случае мне придется тебя убить, и я сделаю это. Твоя смерть, милый сын, будет для меня большой потерей, но не много доставит мне хлопот, учитывая давнюю и заслуженную неприязнь Августа к тебе. Август не раз признавался в том, что, не будь ты моим сыном, ты и дня бы не прожил. Прекрасно понимаю Августа, ибо знаю, какую ненависть ты способен вызвать в людях одним своим видом, не говоря уж о поступках».

Образ Тиберия немедленно всплыл в материнском воображении. Тиберий, как это ни странно, производил впечатление и красавца и урода одновременно. Он был высок ростом, неплохо сложен, широк в плечах, имел необычайно сильные руки. Черты его лица, которыми Тиберий напоминал мать, можно было назвать красивыми, несмотря на глаза навыкате, рано облысевшее темя и предрасположенность к прыщам, вынуждавшую его порой заклеивать лицо пластырем. Но что-то было отталкивающее в его манере говорить, словно медленно пережевывая слова, тупо глядеть в пол при разговоре с любым собеседником, вертеть пальцами, невольно привлекая к ним внимание. Как ни пытался Тиберий выглядеть пристойно, всякому становилось ясно, что перед ним — человек скрытный, склонный к самым презренным порокам и полностью лишенный того, что называют благородством натуры.

У него никогда не было друзей, да он и не нуждался в них. Будучи еще учеником школы, он во время кулачного поединка (в рамках гимнастической программы) хладнокровно убил своего противника и соученика, кулаком разбив ему голову — и даже для виду не выказал раскаяния. Единственного брата, Друза, он уважал, несмотря на то, что был старше. Ливию и Августа боялся, причем перед Ливией трепетал гораздо сильнее, чем перед императором. А любил лишь одно существо на свете — свою жену Випсанию. Да и то Ливия была твердо убеждена: сия любовь основывалась на том, что Випсания телосложением напоминала мальчика.

Тиберий в душе, конечно, был педерастом, и только страх перед матерью и гневом Августа железной рукой удерживал его от открытого проявления этой своей склонности. И Випсания, конечно, отвлекала его сексуальную энергию на себя.

Ливия пожалела на миг (на очень краткий миг) несчастную Юлию. Бедняжке придется несладко, когда она станет женой этого чудовища. По иронии судьбы Марк Агриппа, ее нынешний муж, был отцом Випсании (она родилась от его первого брака), и, значит, Тиберий — с большой натяжкой, но приходился ей чем-то вроде пасынка. Каково будет Юлии, потеряв мужа (с которым прижито четверо детей — Гай, Луций, Юлилла и Агриппина и еще пятый ребенок сейчас в чреве), пустить в свою постель озлобившегося на весь мир, разлучивший его с Випсанией, Тиберия! Впрочем, об этом нечего думать. Хороша бы была Ливия, если бы подобные сентиментальные штучки могли поколебать ее твердость. Да и что было бы теперь с самим Римом? Ведь именно твердость и мудрость Ливии оберегают империю от внутренних раздоров и гражданских войн.

«Будь во всем покорен своей матери, Тиберий, и ты станешь управлять миром, — продолжила Ливия. — Подумай сам: разве это не достойная цель, ради которой можно и нужно забыть не только Випсанию, но и себя самого? Ни для кого не секрет, что Август не был бы Августом Цезарем[13], не усынови его в свое время этот старый развратник Гай Юлий. И все знают, какую цену уплатил ему за это Август: всего-навсего побыл несколько дней женой Гая Юлия Цезаря. А ты ведь знаешь, милый сын, как болезненно относится Август к мужеложству. Хотя тебе, наверное, трудно это понять до конца».

«Он исполнит мою волю, — решила Ливия. — По-другому и быть не может. А раз так, то дело почти сделано. Остается всего лишь убрать Агриппу, уговорить Августа и убедить Юлию в том, что именно с Тиберием ей суждено испытать супружеское счастье, которого ей не мог дать престарелый и слишком порядочный Агриппа».

Собственно говоря, писать больше было не о чем. Ливия еще раз перечла написанное, несколько раз поморщилась, но в целом одобрила текст: главным образом потому, что это было, наверное, самое откровенное и честное письмо, вышедшее из-под ее пера за всю ее жизнь. С некоторым сожалением она подошла к бронзовой чаше с углями и положила на них лист пергамента. Драгоценный, привозимый торговцами из неведомых восточных стран, пергамент немного посопротивлялся жару, покоробился, но потом пожелтел и вспыхнул разом, уничтожая вместе с собой тайные откровения мужественного сердца Ливии. Игра закончилась. Надо было возвращаться к настоящей жизни и борьбе.

Позвонив в изящный серебряный колокольчик, Ливия вызвала своего раба, нумидийца, которого она не удостоила никаким именем. Безымянный раб настолько умел угадывать желания своей госпожи, что не нужно было приказывать ему словами, для этого вполне хватало небрежных жестов. Ливия щелкнула пальцами на пустующий стол своего секретаря-вольноотпущенника по имени Флор. Нумидиец почтительно поклонился и бросился за секретарем.

Тот оказался поблизости — наверное, вместе с другими торчал за дверью и, несмотря на строгое запрещение, пытался подсмотреть или подслушать, чем занимается его хозяйка. Это следовало обдумать. О, Ливия сразу почувствовала себя в своей тарелке! Секретарь, ослушавшийся приказа находиться подальше от комнаты Ливии, пока она не позовет его, понял свою оплошность, и теперь краска медленно сходила с его лица. Ему было известно, как заканчивалась жизнь тех, кто испытал несчастье провиниться перед Ливией. И Ливия раздумывала: что лучше — иметь простодушного секретаря, не умеющего скрывать своего любопытства, или, наоборот, — настолько хитрого, который умеет вместе с любопытством скрывать и кое-что похуже? Какого человека иметь секретарем безопаснее?

13

«Ни для кого не секрет, что Август не был бы Августом Цезарем, не усынови его в свое время… Гай Юлий». — В 44 г. до н. э. Гай Юлий Цезарь усыновил внучатого племянника Гая Октавия, и тот стал именоваться Гай Юлий Цезарь Октавиан, а после того, как сенат в 27 г. до н. э. присвоил ему титул «август», — император Цезарь Август.