Страница 61 из 65
Поезд шел дальний, останавливался не часто, за окошками мелькали дома, опоры высоковольтных линий, платформы. Скорость была такая, что нечего и думать выпрыгнуть из вагона, но Семен стоял всю дорогу в тамбуре. Холодок забирался под плащ. Через двери было видно, как Рахими прикорнул в уголке, но едва садился кто-нибудь рядом, он, как ночная птица, открывал сонные глаза
За окнами пошли перелески и поля. Стерня отливала желтым, а стога на лугах уже успели потемнеть. Перелески становились все гуще, подступали к дороге и уныло темнели, как после гари, и даже плотная зелень елок казалась темной, и только земля от опавшей листвы была изжелта-светла. За перелесками потянулись леса и шли до самой конечной станции.
Семен не торопился выходить. Пассажиров было мало, они разом высыпали на платформу. Двери оставались открытыми, и Семен глядел, куда пойдет Рахими. За платформой на глинистой утоптанной земле стоял дощатый, окрашенный в голубое буфет. К нему вела бетонная дорожка, вся в засохшей глине, нечищенная и неметенная со времени последнего дождя. Рахими шагнул за ограду, ступил на дорожку. В буфете у столиков трое пили пиво. Темная, захватанная руками дверь не закрывалась. Рахими вошел, и Семен, входя следом, услышал, как буфетчик, полный и широкоплечий мужчина, пропел весело-испуганным голосом:
— Ваня? Это ты, Ваня? Приехал-таки. Ну, здравствуй… Тебе пивка? Посиди, я сейчас.
Рахими выпил кружку янтарного пива.
Буфетчик нырнул в закуток позади прилавка, оттуда выплыла полная, розовощекая, с двумя подбородками женщина, в белом мятом халате, встала так, что за прилавком сразу стало тесно, оглядела стоявших забулдыг и громко спросила:
— Ну, кому еще пива?
Буфетчик вылез вслед за ней. Он был уже без передника, в синем плаще, в кепке. Семен разглядел его и, когда женщина сказала буфетчику: “Ты иди, я тут управлюсь одна”, — отошел в сторону, поближе к вокзалу. Буфетчик и Рахими вышли из буфета.
Утром Семен докладывал результаты наблюдения Василию Степановичу.
— Вы с Игорем правы. Я вчера получил заключение эксперта. Посмотри, — и Никодимов протянул Семену акт и две фотографии.
Семен прочел акт и внимательно вглядывался в фотографии. Эксперт писал, что в Баку сфотографирован один человек, а в Москве — другой, и этот, другой, сфотографирован и на паспорте.
— Василий Степанович, у дома Родригеса был тот, что сфотографирован в Баку, хоть они и очень похожи друг на друга, но отличить можно. Того я хорошо запомнил.
— Да, ловко придумано. Американцы хотели одним выстрелом убить двух зайцев: по одному паспорту заслать к нам шпиона, а другого вывезти.
На краю газеты цифры. Колонки цифр…
Василий Степанович и теперь мысленно видел их. Неширокое газетное поле, и на нем написанные карандашом цифры, словно кто-то подсчитывал свои расходы. Смирнов сфотографировал их, но ему тогда так и не удалось выведать, кому предназначалась шифровка. Пока не удавалось и расшифровать цифры. Василий Степанович названивал в шифровальный отдел, но начальник отдела, майор Вентарев — круглый розовощекий Ванечка Вентарев, как все за глаза звали его, отвечал виноватым голосом, что ничего пока еще не готово, придется подождать еще немножко, дело движется, кажется, они ухватили “кота” за хвост. “Котом” Ванечка называл шифр. Василий Степанович ждал, но это “немножко” тянулось уже вторые сутки, и он ничего не мог сказать Ванечке: шифровальщики сидели днем и ночью, сидели они и нынче, в воскресенье.
Перед обедом Василий Степанович позвонил Вентареву.
— Приезжать мне сегодня?
Ванечка шумно выдохнул в трубку:
— Сейчас приезжай.
Василий Степанович вызвал машину.
— Ты ненадолго? — спросила Марина.
— Не знаю. Посижу…
Марина проводила его до двери и остановилась в проеме. Первый пролет он прошагал быстро, сойдя на площадку, оглянулся, кивнул ей и пошел дальше, уже не оглядываясь.
Вентарева увидел в коридоре управления — тот шел навстречу крупными шагами, глаза блестели, на щеке ямочка, он шагал, свежий и бодрый, будто и не было ночного сидения. Протянув бумагу, громко проговорил:
— На, читай. Не зря трудились. Многое прояснит тебе эта бумажка.
Василий Степанович на ходу пробежал первые строки: “Восемьдесят шестого встретил в поезде…” Торопясь и не сразу попав в замочную скважину, ключом открыл кабинет, сел в кресло и, не раздеваясь, прочитал, проглотил все целиком.
“Восемьдесят шестого встретил в поезде. Операцию “Двойка” провел в срок. Когда получу вашу посылку, выеду в Ростов. Все указания шлите туда. Семьдесят пятый”.
XVI
Тучи плыли нескончаемо, дождь был густой и частый. От поселка за лесом торопились к станции люди. Игорь стоял у вокзала под навесом. Все кругом было читано и перечитано: и газета в витрине, и объявления под стеклом. В сотый раз он мерил шагами веранду вокзальчика, выглядывал под дождь и возвращался с мокрыми щеками. Там, за вокзалом, в буфете стоял дым коромыслом, все курили, кричали пьяными голосами и стучали кружками. Был день получки. За станцией дымил кирпичный завод, и после смены стекались в буфет люди.
Игорь и сам после обеда зашел выпить кружку пива. В буфете негде было повернуться. За столиками на троих стояли по пятеро. Буфетчик суетился за прилавком, распаренный, красный: качал пиво, подставлял под кран кружки, бросал на поднос смятые рублевки. Игорь, сдув пену, потягивал пиво, было оно терпкое, горьковатое, пахло хмелем, солодом и еще чем-то острым. Он пил, глядел на буфетчика и подвыпивших людей. От крайнего столика кто-то крикнул буфетчику:
— Федя, а Федя!
— Чего тебе?
— Где ты пропадал? Мы по тебе соскучились.
— Где, где. В отпуск ездил. Вот где.
— К теще на блины, — хохотнули рядом.
— Хо-хо. А кто тебе синяк навесил под глазом?
— Тещино угощенье, — грохнули за ближними столиками, и смех, перекатываясь, прошел до дверей.
— Ладно вам, хватит, гладкие дьяволы, — беззлобно ругнулся буфетчик и потрогал рукой синяк с сизым отливом, видать, кто-то стукнул крепко и кулак был тяжелый, не тещин. Те, кто смеялся, и сами понимали это, а один завсегдатай некстати вспомнил, как позапрошлой ночью на соседней станции кто-то напал на тракториста из деревни, свалил его с ног и полез в карман. Тракторист, очухавшись, заехал ему меж глаз и, вскочив, убежал, на ходу ощупывая карманы. Федя спросил, уж не его ли видели в этой драке? От столиков пьяно понеслось:
— Нет. Мы тебя знаем, Федя.
— Ты у нас хороший!
— Припадочный, но это ничего-о!
— Ты нам. Мы тебе.
— Не забывай. Живешь ты с нас, Федя.
— Хведор, еще пивка-а! — перекрыл голоса хриплый бас.
— Будет вам, расшумелись! — всерьез прикрикнул Федя. — Кому пива, тащи рублики.
Выйдя из буфета, Игорь медленно шел по бетонным плитам; дождь бил в лицо. Игорь шел, удивляясь: “И он тут хозяин и благодетель? И он спокойно живет рядом с нами. И обирает людей. И копит деньги. Купил в Москве квартиру. А тут — отгрохал домище. Да как же это так?” Он дошел до навеса, расстегнул плащ, стряхнул с него воду, постоял, задумавшись. Злости в нем, прежней, горячей не было, но он чувствовал — откуда-то из глубины души подымается решимость, холодная и твердая. Перехитрить, переупрямить, схватить его за руку. И эта решимость была теперь тем главным, что жило в нем и не давало покоя.
День так и сошел в серой полумгле. Поселок притих. За вокзалом потух фонарь, из буфета — он в девять часов закрывался — расходились завсегдатаи. Подошла электричка. К Игорю подбежал невысокий, крепкий, с круглым лицом человек, толкнул его в бок, ухмыльнулся:
— Продрог? — И шепотом: — Вон идет тебе смена.
Игорь оглянулся:
— Веденин, ты, чертушка? Все никак не можешь без шуточек?