Люди трех океанов

Если бы при спуске было задано ручное управление, довелось бы «вгонять» Землю во «Взор», манипулируя той же рубчатой ручкой. Но тут слово берет автоматика.

«Полет» закончен. Но мы еще долго беседуем с теми, кто помог мне побывать в этом сказочном «рейсе». Иван Петрович вспоминает тренировавшихся на этом корабле, их просчеты, трудности, удачи. Смотрит в тетрадь, в которой зелеными квадратиками помечены фамилии прошедших предкосмическое крещение. Разговор вдруг заходит о том, кажется, уже давнем времени, когда тренировались «Чайка» и ее подруги, готовясь к первому полету женщины. Иван Петрович улыбчиво щурится:

— Старательные девчата. Тогда они еще не знали, кто из них полетит. И по-моему, каждая была достойна такого доверия.

Прощаемся. Благодарю за экскурсию в «космос» Ивана Петровича и его коллег — отвечающего за тренажер инженера Юрия Александровича, специалиста по скафандрам Илью Петровича, инструктора по космическим тренировкам Валентина Степановича, бывшего космонавта, вынужденно, по состоянию здоровья, сменившего свою профессию.

В коридоре встречаю Павла Поповича. Он уже знает о моем «полете» на его «Ласточке» и с ходу протягивает руку:

— Поздравляю с провозным!

РУБИКОН

В этот день у космонавтов были парашютные прыжки. Прыгали все. Инструктор Николай Константинович, немного шумный, горячий, но неизменно доброжелательный, гонял до седьмого пота. Лучше всех прыгали будущий дублер Комарова и будущий напарник Беляева — Алексей Леонов. Оба они числились нештатными помощниками инструктора.

Прыгали попарно. Покинули самолет Беляев и Леонов. Полминуты они летят, не раскрывая парашютов. Земля ширится, наплывает. Но вот тугой посвист рассекаемого воздуха сменяется динамическим выстрелом парашюта. Чуть звякнули карабины лямок, крепко стиснув тело.

Уже в следующую секунду овладело то чувство, которое, по словам истых парашютистов, заставляет петь даже никогда не певшего. Купол неспешно опускается. Ты раскачиваешься так легко, будто висишь на стропах лучей солнца.

Но на этот раз радость оказалась обманчивой. Высота была относительно тихой. А у земли дул ветер до 15 метров в секунду. Леонов видел, как его напарника рвануло в сторону и понесло, будто на стрежне реки.

Купол парашюта Беляева, как огромное, раздуваемое пламя, бился на ветру и уже по земле тащил парашютиста. Подоспевшие космонавты едва успели погасить его. Леонов подбежал к Беляеву:

— Вставай, Пал Иваныч!

Но тот подняться не мог. Перелом ноги.

Верно говорят, земля слухом полнится. Командующий авиацией Черноморского флота спросил меня:

— Ну, как там наши, летавшие над морем?

Я понял, о ком шла речь.

— Держатся. Правда, трудновато…

Генерал вырвал календарный листок, написал:

«Дорогой Павел Иванович! Рад был услышать о Вас. Только малость насторожили трудности. Говорят, Вам сейчас тяжеловато. Что ж, крепитесь, голубчик. Главное — перешагнуть рубикон, а там дела пойдут. У нас все хорошо. На вашем аэродроме — боевой порядок. Ждем от Вас добрых вестей. Поклон от черноморцев».

Генерал точно не знал, что случилось с его бывшим подопечным. Но записка била в цель: Беляеву, как никогда, нужна была поддержка.

Первый раз мы с ним встретились вскоре после его приезда в отряд космонавтов. Он еще ходил непереодетый — в морской форме. Разговорились. Вспомнили свои аэродромы, знакомых людей. Он летал там,, где некогда вели бои черноморские асы Николай Остряков, пикировщик Андрей Кондрашин, наш флотский Маресьев — Иван Любимов.

Нынче разговор был совсем коротким. И без того немногословный, Павел Иванович сейчас, кажется, совсем замкнулся. Но, получив весточку с флота, оживился:

— Как там? На чем летают? Из нашего полка ребят не видел?

О себе не стал рассказывать. Но я и так все знал. Вот уже какой месяц вижу его хромающим, с палочкой. Весь отряд ушел далеко вперед. А он остался на старой черте. Иногда приходил в учебный корпус, смотрел, как ребята тренируются, и уходил расстроенный.

По ночам не спал. Переносился мыслями домой, в тайгу, где когда-то охотился с отцом. Потом также мысленно проходил по всей своей жизни. Завод, где в войну снаряжал артиллерийские снаряды. Ейское авиаучилище. И море. Вначале Тихий океан. Слетал даже на боевое задание — еще шла война с Японией. Потом Черноморский флот.

Любил он полеты над морем, хотя там, над кипящими валами, встретился однажды с бедой: начал сдавать двигатель. Едва дотянул до материка. Но море опять звало. Как ни странно, нравилось оно не штилевое, а клокочущее, с белогривыми табунами валов.

Это море ему виделось и раньше — в немые сурдокамерные ночи, когда отсиживал положенное «заточение», но особенно часто мерещилось в долгие, тягучие дни болезни.

Месяц за месяцем он коротал трудное время. И не просто ждал, а боролся за возвращение в строй. Врачи сказали откровенно: будет напряженно тренировать ногу — она ему подчинится. Не будет — прощай полет.

И он тренировался. На двенадцатый месяц вернулся в строй. Стал догонять отряд. Чего это стоило, он никому не рассказывал. Но все знали и преклонялись перед ним. И может быть, потому его одного, как исключение, все называли уважительно — по имени и отчеству.

Леонову раньше, чем Беляеву, пришлось испытать длительное пребывание в сурдокамере. Стойко перенес он многосуточное одиночество.

Ему добавили половину того, что уже отсидел. И это одолел. Как?

Главное, что снимает угнетенность «острова тишины», — работа. Алексей работал. Много. Расчетливо. Разумно. Следил за приборами. Вел записи. В положенное время делал физзарядку. А когда наступал час отдыха, садился за лист ватмана. На ватмане рождалось то, чем жил человек. Алексей тоже любил море. На Балтике прошла его юность. Там, в Калининграде, но сей день живут мать и отец. От моря не отрываются десять братьев и сестер. И оно, это море, грохотало, пело на его сурдокамерных полотнах.

Потом появилась серия северных пейзажей. Может, оттого, что поначалу жарковато казалось в сурдокамере и взгляд жадно впитывал прохладу заснеженных деревенек. А скорее, оттого, что потянуло в края далекого детства — вспомнилась родная Листвянка под Кемерово. Леса. Обь. Копры. Сюда, в Сибирь, на правый берег Оби, был когда-то сослан забастовщик Минай Яковлевич Сотников — дед Алексея но матери. Тут и осела целая родословная Сотниковых и Леоновых. Отец Алеши участвовал в первой мировой войне. С приходом революции утверждал Советскую власть на Томи. Вместе с женой Архип Алексеевич создавал ликбезы. Работал он и зоотехником, и председателем сельсовета, и шахтером.

Многие картины рассказывали о небе. И тут вновь читалась Лешкина биография. Синий коленкор неба распарывали истребители.

…Напористый, густой дождь будил воспоминания чего-то давнего, немножечко печального и вместе с тем радостно-детского. Казалось, вот-вот за лесом прокатится знакомый рокот полуденного грома. Но… раздался телефонный звонок:

— Сегодня никуда не пойду. Видишь, льет. Приезжай. Отвечу на все твои вопросы.

Звонил Леонов, И вот мы сидим у открытой балконной двери и под шуршащий ливень ведем неторопливый разговор.

Алексею предстоит отлет в Байконур. Беру предстартовое интервью. Приготовил вопросы. Леонов отвечает не сразу. Обдумывает. Переспрашивает. По-своему обобщает. Лишь после этого следует лаконичный ответ. Чувствуется летная привычка к точности и природный дар художника.

Вопрос. Твое кредо жизни?

Ответ. Работа.

Вопрос. Самое большое событие в жизни?

Ответ. Их было три. Вступление в партию. Первый полет. Рождение дочери.

Вопрос. Лучшее достоинство в человеке?

Ответ. Честность.

Вопрос. Перед кем и перед чем преклоняешься?