Страница 84 из 104
На «охи» и «ахи» времени не было. К полковнику отправились сразу же и всей командой. Приехали на место, когда стемнело. Ещё на подъезде увидели, что все окна его дома освещены и внутри полиция. Не привлекая внимания, постояли невдалеке. Всмотрелись. Посреди улицы, опершись на метлу, стоял местный дворник и разговаривал с каким-то пузатым обывателем. Собакин отправил к ним Канделяброва. Минут через десять он вернулся и рассказал, что Ушинский написал предсмертную записку « В моей смерти прошу никого не винить» и выстрелил себе в висок.
- Мы с Ипатовым срочно едем к Лавренёву, – скомандовал Собакин, – а ты, Кондратьич, пулей лети к Мозену и всё ему расскажи. Адрес Брюмера знаешь? Отлично. Мозен там. Поздновато, конечно, но ничего. Добейся, чтоб пустили. Скажи, что я прислал для срочного сообщения.
«Поздно едем. В приличный дом после одиннадцати не входят», – размышлял Ипатов, трясясь на извозчике рядом с начальником.
Особняк Лавренёвых был погружён во мрак. Только на втором этаже в двух окнах мерцал слабый свет.
- Сама Лавренёва должно быть отдыхает, а сынок где-нибудь в карты играет, – предположил начальник. – Будем ждать.
- А может, он спит?- засомневался помощник.
- Это без десяти-то одиннадцать? – возразил Вильям Яковлевич – Эх, жалко я не поставил здесь своего агента наблюдать за домом: сейчас бы всё знали. А всё Мозен! Сказал, что у него всё под контролем. Торчи тут теперь. Отойдите в тень, коллега. Не хватало, чтобы нас приняли за налётчиков и отправили в участок.
Около двух прибежал Канделябров и принёс записку от француза. Троица переместилась к ближайшему фонарю. Собакин перевел написанное с французского:
Вчера у Лавренёва умерла мать. Он сразу же послал за мной и объявил, что готов отдать кольцо в обмен на наше молчание. Сделка произойдёт сегодня в его доме, в три часа дня.
М.
Посреди ночи, под мутным фонарём стояли прилично одетые господа и, молча, глядели друг на друга. Долго глядели. Потом подошли к особняку и решились постучать в дверь. Заспанный швейцар только развёл руками: Ивана Николаевича дома нет. Только наверху, около гроба хозяйки монашки читают псалтырь.
На следующий день, с утра пораньше сыщики сошлись в кабинете Вильяма Яковлевича.
- Нам важно, чтобы кольцо было обнаружено официальным порядком, – начал Собакин, – и желательно, не криминальным. Так?
- Ага, – хмыкнул Канделябров, – завалилось у покойника за подкладку.
- А хоть бы и так. «Чёрное сердце» мы, положим, найдём. Но, узнав подробности дела, господа «англичане», скорее всего, придут в ужас. Огласки будет не избежать. В клубе у всех стен есть уши, да и старшины в своих семьях тут же раструбят подробности. На другой день сплетни побегут по всей Москве. Газеты начнут зубоскалить: поверх правды насочиняют такое, что это аристократическое заведение будут обегать стороной, как чумной барак. А это значит, что надо придумать простенькую историю, которая всех устроит.
- А как быть с Лавренёвым? – возмутился Ипатов. - Неужели ему сойдёт с рук преступление? И всё из-за престижа какого-то клуба для богачей?
- Не какого-то, молодой человек, а первого клуба империи, – уточнил Собакин. - Ладно, давайте рассуждать здраво. Что у нас есть? Признательное письмо полковника? Его можно опровергнуть, как свидетельство психически больного пьяницы, в связи с личной душевной травмой. Свидетелей наберётся - десятки. Да и нет там никаких обвинений в адрес Лавренёва. Только намёк на личные обстоятельства. Теперь, о магических свойствах кольца. Полковник в письме отрицает причастность «Чёрного сердца» к обогащению своего приятеля. Понятное дело, что его второй сообщник, Лавренёв, тоже об этом знал. Спрашивается, зачем ему кольцо? Да и вообще, как вы себе представляете обвинение в убийстве человека, который стремится завладеть прямо-таки волшебным кольцом? Оно и хозяина своего в миллионщика превращает и, что ещё хлеще, способно физически расправиться с близкими ему людьми. Сумасшедший дом, да и только! Могу себе представить ажиотаж в зале суда. Теперь о Мозене. Я вам сказал, что он не сомневается в виновности Лавренёва и может это доказать. Но сегодня, в три часа он получит кольцо и замолчит навсегда. Более того, он иностранный подданный и чуть что – только мы его и видели.
- Этот ваш Мозен обещал купить кольцо официально после окончания дела, – вставил Канделябров.
- Да, но, при условии, что дело будет в наших руках. Как видите, стороны договорились без нас и теперь француз, должно быть, жалеет, что был со мной откровенен.
- И как же теперь быть? – тоскливо спросил Ипатов.
- Как? Нанесём визит Лавренёву до прихода месье Мозена. В конце концов, мы уже ничем не рискуем.
Сыщики торопились на Пречистенку и посулили извозчику двойную плату за скорость. Именно из-за неё парочка чудовищно подпрыгивала в расхлябанной коляске, а на повороте к Охотному ряду их так занесло, что чуть не обракинулись. Это не мешало всю дорогу вести служебный разговор.
- Я всё думаю, Вильям Яковлевич…
- Похвально.
- Нет, я серьёзно. Мне пришла в голову мысль.
- А именно?
- Кольцо видимо каким-то образом всё-таки влияет на близких своего владельца.
- Вы только сейчас об этом подумали? – удивился Собакин. – А я думал, что эта мысль посетила всех нас прошлой ночью под фонарным столбом, когда мы услышали о смерти матери Лавренёва.
- У меня что-то крутилось в голове, но я никак не мог понять что. И только сейчас понял, что она умерла, должно быть, из-за кольца.
- Возможно, именно это имел в виду полковник, когда написал в письме о личной причине, которая была у Ивана Николаевича, чтобы завладеть кольцом: мать. Чем она ему так насолила? Интересно будет узнать причину её смерти.
- Если Лавренёв задумал убить свою мать и у него есть папашин яд, который не оставляет следов в организме жертвы, то зачем ему было городить весь этот огород с «Чёрным сердцем»?
Собакин пожал плечами.
- Тут есть ещё вопрос. Если Ушинский обо всём догадывался, то почему не вмешался и не предотвратил смерть матери Лавренёва?
- Приносим вам свои соболезнования, – подобающим тоном произнёс Собакин при встрече с Лавренёвым.
Ипатову показалось, что Иван Николаевич мало изменился: был такой же холёный, надушенный и спокойный до меланхолии.
- Мы к вам с тяжёлой вестью, – продолжал Собакин. – Этой ночью полковник Ушинский застрелился.
Ипатову показалось, что Лавренёв вздохнул с облегчением, закрыл глаза рукой, а потом спросил:
- Полковник оставил после себя объяснение?
- Записку для полиции и большое разъяснительное письмо, которое он отправил мне перед самоубийством. Поэтому, мы здесь.
- Что же вы хотите?
- Правды.
- Покажите письмо.
- Не сейчас, Иван Николаевич. Не сомневайтесь, мы знаем о вашей «доблестной» картёжной шайке и о том, как вы совершили убийство Поливанова, но не знаем причины, которая объяснила бы, а может и, в какой-то мере, оправдала ваш поступок. Но, наше неведение точно помешает вам сегодня в три часа принять у себя господина Мозена. Я буду вынужден обратится в полицию.
Такого удара Лавренёв не ждал. Лицо его искривилось. Он быстро отвернулся от гостей, чтобы справиться с эмоциями и подошёл к секретеру, на котором лежал портсигар.