Горе побежденным

 - Желаете  у нас отужинать? – гостеприимно предложил старшина.

 - Пожалуй, мы не будем мешать дело с удовольствием, – улыбнувшись,  ответил Собакин. - Какие новости о «Чёрном сердце»?

 - Печальные. Кольца нет, – вздохнул Шаблыкин. - Вскрытие Поливанова показало разрыв сердца. Я сам видел заключение. Пока это дело не вылезло наружу, мы с Александром Львовичем смотались к Поливанову домой и перетрясли там все комнаты. Его прислуга божится, что Алексей Алексеевич никогда не снимал кольца с руки, даже, простите, когда мылся в бане, в парной, где камердинер обматывал ему палец мокрым платком, чтобы тот не обжёгся горячим кольцом. Да что слуги! Я и сам знаю, что Поливанов  его никогда не снимал!

 - И всё-таки хотелось бы уточнить: в тот день прислуга видела у него на руке алмаз до последнего момента, когда он уехал в клуб?

 - Именно так. В тот день до отъезда в клуб он был дома, спал до часу. Потом к нему приехали двое:  полковник Ушинский с господином Лавренёвым,  светским молодым человеком, членом нашего клуба. Камердинер Савелий  рассказал, что они все вместе сидели в кабинете, курили, пили вино и о чём-то спорили. Иногда голос повышал полковник. Но, между нами говоря, он часто «на бровях»   и всё время орёт. Словом – военный человек.  Часов в пять Лавренёв уехал, а Поливанов, немного погодя, стал собираться в клуб. Ушинский поехал с ним.

 - Кто наследует имущество Поливанова? – спросил Собакин.

 - Прямых наследников у него нет. Вот мы и поехали  поскорее с обыском, пока дом не опечатали. И сделали это вовремя: вчера прислугу распустили, дом заперли и  печати навесили.

 - А почему меня не позвали с вами на обыск?- возмутился сыщик.

 - Дело в том, дорогой Вильям Яковлевич, что поливановская прислуга нас хорошо знает. В доме Алексея Алексеевича не раз проходили наши заседания по спорным карточным делам. Вот и в этом году так было на Страстной неделе, когда клуб был закрыт. Мы сказали Савелию,  что нам нужно забрать кое-какие клубные бумаги. Он и допустил. А приди мы, извините, конечно, с посторонним человеком - у прислуги возникли бы сомнения.

 - Понятно, – кивнул Собакин. – Вы действительно перебирали бумаги Поливанова?

 - Не только перебирали, но и взяли с собой копии протоколов заседаний нашего клуба. Остальные бумаги мы не трогали. В основном, это были денежные расчёты, счета из магазинов, личные записки и письма. Нам это ни к чему – мы искали кольцо.

 Собакин  вдруг сморщился, как от лимона.

 – А может Бог с ним, с этим «Чёрным сердцем», а, Пётр Иванович? Пропало и пропало. Наследников нет, а вор ещё сто раз пожалеет, что связался с этим камнем.

 - Что вы! – замахал на него руками Шаблыкин. – Смеётесь? У нас в клубе нехорошо. Только вчера мы  принимали из Петербурга шталмейстера Его Императорского Двора барона Гогеля. Он  сказал, что даже великий князь Георгий Михайлович  где-то в приватной беседе покачал головой и заметил: «Замутилась московская водичка в Английском». Во как.  Ещё ничего не знают, а уже выводы делают. А вы говорите: Бог с ним. Нас, старшин, обер-полицмейстер тоже пытал,  что да как. Разберитесь, сказал, по-хорошему и быстро, а не то я вам своих пришлю. Его  сыскные – ребята расторопные, сами знаете, но тогда - широкой огласки не избежать.

 - А что ещё он говорил, конкретно?

 - Что-что… Говорил, что допускаем гостей по записи без разбору, что не следим за пьяными.  Да мало ли ещё чего! Это всё – навет на наш клуб.

 - А какие слухи про Поливанова?

 - Здесь и вовсе дичь какая-то. Дескать, какой-то завсегдатай  клуба сел играть, просвистел фамильные драгоценности, послал доверенное лицо за ними, их привезли, положили на сукно, стали играть дальше, потом игроки что-то не поделили и передрались. В результате: двое раненых, один убит, драгоценности пропали.

 - Да, - крякнул Собакин. – У нас мастера эдакое наворотить. Что ж, будем спасать вашу замутнённую репутацию.

 - Ох, Вильям Яковлевич, только на вас и надежда. Помогите! И, чтоб без огласки, упаси Бог.

 - Постараемся, – сыщик обернулся к помощнику. – Так, Александр Прохорович?

 Ипатов кивнул.

 - Нам нужны полные имена и адреса всех, с кем в тот злосчастный день виделся и разговаривал Поливанов. С кем он был дружен тоже. Моего старшего помощника, господина Канделяброва надо будет пристроить к вам в клуб на службу, да так, чтобы он мог свободно передвигаться по всем помещениям и не вызывать к себе любопытства. Например, он может заменить заболевшего служащего или поступить на временную работу.

 - Хорошо, подумаем, что можно предпринять, – уже без энтузиазма ответил старшина. – Присылайте его ко мне.

 - И ещё… - немного помолчав, начал сыщик.

 - Не сомневайтесь, – перебил его Шандыбин. – Наш клуб умеет быть благодарным за оказанные ему  услуги такого высокого уровня, хотя вы можете и сами назначить цену.

 - Вы меня неправильно поняли, – усмехнулся Собакин. – Я хотел попросить вас показать вашу гостевую книгу за несколько месяцев.

   Все следующие дни, когда Ипатов приходил на службу, то заставал одну и ту же картину: из открытых дверей столовой слышался бурный  разговор двух родственников. Завтраки и обеды иногда заканчивались хлопаньем дверей то одной, то другой стороной, которая не выдерживала натиска противника. Спорили обо всём: о вере, о своих предках, о русской истории, о политике. Оба распалялись докрасна, особенно, отец Меркурий. Эта интеллектуальная вражда ничуть не мешала часа через два обоим Собакиным,  как ни в чём не бывало раскланиваться друг с другом и задушевно общаться до следующей непримиримой схватки.

 В этот раз голоса были слышны ещё в прихожей. Открыв дверь Ипатову, Канделябров только махнул рукой и поспешил в столовую.

 - Кто, я тебя спрашиваю, всю Россию-матушку поднял на дыбки да бабам отдал почитай  на семьдесят лет, а? По следам папеньки своего пошёл - Тишайшего. Так сказать, яблоко от яблони. Царь Алексей Михайлович  веру нашу православную расколом разломил надвое, а  сынок его анафемский довершил сие пагубное дело: силком утвердил церковную реформу , а чистую веру отцов наших загнал в подпол, - фальцетом вопил отец Меркурий.

 - Царь за свою жизнь сделал столько, сколько другие и не помыслят. А ошибок не совершает тот, кто, как известно, ничего не делает, – парировал Вильям Яковлевич.

  «Ага, – сообразил Ипатов. – Это они о Петре I».

 - Ты ещё скажи: «Лес рубят – щепки летят»,  – продолжал гнуть монах. - Только,  давай разберёмся, то ли он  со своим папенькой рубил и надо ли было это рубить.

 - Интересно послушать.

 - Начну с того, что многие петровские преобразования выросли из реформ его отца и старшего брата – Фёдора.  Возьмём известную байку о том, что только при Петре мы узнали о существовании западной культуры. Он, дескать, первый царь-западник. Чушь. Ещё в 1672-ом году царь Алексей поручил Артамону Матвееву  договориться с немецким пастором Иоганном Грегори  из Немецкой слободы, чтобы тот устроил европейский театр сначала в Преображенском, а потом и в Кремле.  Там царь пересмотрел все известные европейские пьесы.  Маленький Петруша и матушка-царица всегда присутствовали на этих спектаклях. С тех пор и начала подменяться вера – культурой, а  богослужение – зрелищами и развлечениями. Сначала это были спектакли на библейские темы, а  потом пошли всякие амурные безобразия. Сам Алексей Михайлович воспитывался своим родственником –  ярым поборником всего европейского, боярином Морозовым , предки которого были выходцами из Пруссии. Так что, в голову Петра Алексеевича не западным ветром надуло тягу ко всему иноземному, а собственным батюшкой.  Тишайший своим детям и учителей подбирал таких же взглядов. Главный из них - Симеон Полоцкий –  ученик иезуитов и враг истинного православия, а между нами говоря, и оккультист.

 - Что вы говорите? – встрепенутся Брюс. – Неужели при дворе православного царя  такое было возможно?