Страница 1 из 10
Золотое перо
Борис Сокольников
1
В городе Москве, недалеко от улицы Воровского, сплошь заселенной посольствами, в переулке, напротив здания Верховного Суда Российской Федерации, в продолговатом деревянном кафе сидели двое.
Как и вся богема мира, писатели Москвы не прочь провести время в артистическом кружке. И у них, как правило, совершенно нет денег, и они, что называется, тянут время от салата до антрекота, и от антрекота до кофе.
И смешно смотреть, мой грустный читатель, как некая литературная дама, - поэтесса - если судить по ее шерстяному балахону необыкновенных размеров - , долго глядит в меню, обращаясь иногда к своей молодой пассии:
- Ирина, возьмем антрекот... И салат?..
И начинающая пассия, откинув длинными пальцами волосы, задумчиво изрекает:
- Конечно!
И большое, исключительное уважение к матроне не позволяет ей оплатить обед из собственного кармана, чтобы не поставить ее в неловкое положение хоть на минуту, чтобы не оскорбить зависимостью от себя.
И почтенная матрона, извлекая трояк из обшитого блестками кошелька, глядя на тонкое и одухотворенное лицо своей пассии, - тоньше камеи, - думает: " Или обезьяна тебя родила?"
И эти двое, судя по всему, не принадлежали к литературным генералам.
Заказав по меню обед в рубль двадцать восемь копеек, - что уже перехлестывало бюджет и было уже неким артистическим транжирством, - они долго раскладывали свои портфели и разворачивали портмоне.
- Знаете, Вероника, - проговорил молодой человек в длинном белом свитере, - сегодня на нашей студии при Доме Культуры железнодорожников я не стал читать свою новую вещь. Не та сегодня была среда, не та была атмосфера.
Вероника Захаровна, облокотившись на край стола и закурив сигарету, медленно выпустила клуб дыма и спросила:
- Творческая?
- Творческая, творческая!
Надо сказать, что эти двое были такие писатели, которых и вовсе не видно. Молодой человек, Владик Бухнов, являлся членом художественной студии при Доме Культуры железнодорожников. Вероника Тушнова была писательницей детских рассказов и в первой литературной молодости даже выпустила книжку. Отсюда ясно, что литературным генералам до нее не было дела и они ее не видели и не замечали даже в большой бинокль. Однако не нужно думать, что литературная жизнь происходит только в верхах искусства. Как и в театре, это только видимая часть айсберга.
И здесь, внизу ,происходят течения, круговороты и драмы.
- Знаете, Вероника, - говорил Владик Бухнов, - литература, которая обещает много дать, но ничего не дает, это литература несуществующего дня.
- Да, да. Как вы правы.
- В самом деле, посмотрите: Вознесенский исписался, Рахмантуров больше ничего не дает. Я читал его последнюю вещь в " Новом Мире ". Ерунда! Чушь собачья!
Хоть литературные генералы и не интересовались Владиком Бухновым, но сам он сильно интересовался литературными генералами.
- Угадайте, Вероника, что я всегда хотел иметь? Какую вещь? - Хотел я всегда иметь хорошую китайскую или арабскую ручку. И вот, - представьте! - в магазине " Журналист " появились арабские авторучки с арабским же пером, по девяносто рублей. Хватаю свою премию и мчусь! Казалось бы, ручки дорогие, но можете себе представить: опоздал!
- Не купили?
- Напротив, купил.
- За девяносто?
- За десятку!
- Как же так получилось?..
Владик откинулся в кресле.
- Знаете, Вероника, я всегда фантастически верил в свою удачу. Меня никогда не печатали, но я не унывал. Потому что я знал: не в Союзе Писателей находится искусство, а за столом писателя. И всегда у меня было такое чувство, что меня признают, и что впоследствии и неизбежно я дам такую вещь, пред которой побледнеют наши ораторы. Да и кто может определить уровень писателя?.. Произведение нужно сначала опубликовать.
- Верно, верно.
- И вот, вы знаете, сегодня я почувствовал такую возбудимость чувств, что не высидел на службе. Конечно, я сбежал. Мне хотелось немедленно за печатную машинку, печатать. Но нужно было спешить в магазин за ручкой. Когда я туда прибежал, ручки уже кончились. Я долго бегал вокруг магазина и все никак не мог успокоиться. Черт знает, что началось такое! Мозг горел, и сознание было такое ясное, как никогда. Мартовский снег, синие мартовские тени на мостовых, аромат этого мокрого талого снега... Я не пишу стихов, вы знаете, но тут вдруг написал:
Страдал поэт,
погиб, невинный,
теперь портрет
висит старинный.
- Так и Рюмкин не писал.
- Где ему!.. И вот, когда я бегал так по улице туда-сюда как дурак, подъезжает какая-то посольская машина и выходит высокий араб в синем шевровом костюме. " Что, - говорит, - магазин уже закрылся?" " Да, - говорю, - закрылся. Я сам хотел купить ручку, да закончились." " О! - говорит араб, - Так и не купили? А вы журналист?". " Я писатель. Пишу." " О, - говорит араб, - Вашему горю нетрудно помочь. Я вам могу подарить свою авторучку. Это подарок моего брата шейха Мусаила. У меня таких ручек много." И подает это перо.
Владик вынул из кармана длинную красную ручку и протянул ее Веронике Тушновой.
- Какая странная ручка, - проговорила та, - Смотрите какая большая. Таких нигде и не делают.
- Индивидуальный заказ, наверное.
- Наверное. Смотрите, какая.
Писательница разглядывала перо, отставив его в сторону. Открытая перьевая пластинка светилась. Продолговатое вытянутое тело ручки сужалось к концу и здесь ее увенчивало миниатюрное изображение головы черта, искусно вырезанное из твердого дерева.
- Ух какая, - еще раз сказала писательница. - И зажим золотой. Смотрите, тут и проба выбита. Ну, продолжайте. Вы же мне не дорассказали.
- Короче, говорю я этому иностранцу: " Я так просто не могу взять, мы не нищие тут живем. Ну, если только за деньги." Вытащил десятку, отдал ему, он так странно на меня посмотрел, мы и расстались. Потом только я сообразил, что раз подарок, то денег нельзя брать.
- Конечно, нельзя.
- Сообразил, а машина уже на бульвар заворачивает. Уехала!
Вероника разглядывала подарок.
- Теперь этой ручкой "Анафему" писать буду. Давно задумал.