Охотники за алмазами

Еще утром Евграф не подозревал, что судьба уготовила ему перемену. Незадолго перед обеденным перерывом в геологический отдел пришел начальник экспедиции и с ним Далманов. Этого жизнерадостного кавказца Евграф уже приметил. В отделе поговаривали, что тот вербует специалистов на Север, но желающих оказывалось мало.

— Вот тебе, Фарман Курбанович, два техника, — начальник экспедиции показал на Теплова и его товарища. — Оба молодые, холостяки. Выбирай любого!

У Евграфа кровь хлынула к лицу, ему стало не по себе. Можно же было вызвать в кабинет, предупредить, поговорить… Может быть, он и не против поездки, но только надо бы по-человечески. Ведь не лошадь же отправляют… Но вспылить не успел. К нему подошел Далманов и дружески посмотрел в глаза:

— Сибиряк?

Евграф кивнул. Конечно, сибиряк. Конечно, к тайге не привыкать…

— Такие нам нужны, понимаешь? Очень нужны. Большое дело начинаем! Поедешь с нами в Усть-Юган?

Евграф задумался. Бросил взгляд на товарища. Тот нагнул голову и старательно затачивал острие карандаша. По напряженной позе, по опущенной голове понял — отсюда уезжать не хочет. А кому-то из них двоих надо было решаться. Эх, была не была! И Теплов встал.

— Можно и поехать, а чего же! Если начальство наше возражения не имеет.

И засмущался. И невольно уловил на себе взгляды сослуживцев. Кто-то смотрел с сочувствием, кто-то укоризненно качал головой… Никто в геологическом отделе не предполагал, что через четыре года они будут читать в газетах фамилию молодого техника-геолога и завидовать этому веснушчатому длиннорукому парню, ставшему участником великого открытия…

Но до тех дней еще надо было дожить. Сейчас было лишь начало, и он помогал Фарману Далманову определить первую «точку».

Место под буровую обычно определяют в кабинете. Изучают карту, составленную геофизиками. Они прощупали подземные горизонты и обнаружили неровности, выгнутые в купол пласты земли. «Точку» стараются поставить на вершине той самой выпуклости, ибо здесь больше шансов встретить нефть или газ… У Далманова под рукой не имелось подробной карты. Геофизики, которых встретил в Колпашево, лишь указали на предполагаемые подземные неровности. Вспомнил слова Василия Зотова, руководителя партии: «Сюда бы сейсморазведчиков, чтобы хорошенько прощупали… Вам легче было бы вести разведку».

Конечно, намного легче. Шли бы не на авось. Далманов уважительно относился к науке. К геофизике особенно. Очень полезная наука! У нее большое будущее. Геофизики «смотрят» под землю, составляют свою карту. Но у них общее представление о подземных горизонтах. И в тех местах, где замечены на глубине какие-то неровности, появляется отряд сейсморазведки. Прощупывают землю взрывами. Отраженные волны фиксируются чуткими приборами, записываются на ленту. Их расшифровывают и показания наносят на карту подземных горизонтов. Имея такие сведения, конечно, можно более уверенно определять место под буровую. Не гадать на кофейной гуще.

А под ногами чавкала раскисшая земля. Ветер нес косые линии дождя и мокрого снега. Карта в руках Далманова намокла. Подземный купол, конечно, где-то здесь. Но где именно поставить «точку»? Где?..

— Фарман Курбаныч!.. Спутник! — кричала издали рассыльная, размахивая бумажкой. — Только что передали… Радист послал.

— Какой спутник? — Фарман недоуменно уставился на рассыльную.

— Наш, советский! В космос улетел!

Новость окрыляла и ободряла. Впервые человек вырвался из плена Земли. Космос! А тут под ногами — нефть.

— В какой замечательный день ставим нашу «точку»!

Раскисшая глинистая земля вцепилась в сапоги, сделала их пудовыми. Нелегко шагать по этому жидкому полю, поросшему щетинистыми кустами, окруженному хмурой тайгой. Но Фарман не чувствовал усталости, неутомимо носился с одного края к другому, измерял, прикидывал. Сейчас самый ответственный момент. И он сердцем чувствовал эту ответственность. То были шаги в будущее, в великий безвозвратный путь. Никогда еще и никто не шествовал по этой заброшенной богом земле с таким горячим желанием найти исполнение своих надежд. Он шагал полем и спускался в балку, поросшую высокой колючей травою, которая цеплялась за одежду и не давала ходу, пытаясь задержать, не пустить, словно знала, что наступают великие перемены и… конец их вольготному житью. А Фарман чувствовал, что узнал больше, чем положено одному человеку, и спешил поделиться своей верой. Незнакомая, но родная земля, оголенная, серая своей скупостью, казалось, давно ждала его, человека, понимающего и видящего насквозь.

— Вот тут и забуримся, — выдохнул, наконец, Фарман, облюбовав место неподалеку от кедрачей.

Далманов переживал то особенное душевное состояние, когда удивительно легко и слаженно работается. Сложное становится вдруг простым и ясным; все то, над чем мучился вчера и прошлые дни, оказывается не таким уж мудреным и запросто распутывается, ибо найдена главная нить в замысловатом узле жизни.

Он сам не мог бы толком объяснить свое состояние, но люди называют его одержимостью. Такая обжигающая одержимость овладевала им всегда, когда хотел сделать что-то нужное, безотлагательное, очень важное, чтобы посредством своей работы, силою правильного понимания своего смысла на земле исполнить свое назначение. Фарман как бы отрешался от себя, забывая свое личное «я», поднимаясь над самим собой, подчиняясь какому-то высокому призыву, и загорался весь нетерпением и азартной радостью. И зажигал всех вокруг себя этим азартом, верой в то, что от исполнения этой простой мечты весь уклад жизни таежной глухомани должен измениться и население почувствует освобождение от заброшенности. Живая черная кровь земли должна принести обновление, утвердить новую жизнь и рассеять серый сумрак существования, внести уверенность, что тьма глухомани не вечна, а есть лишь густой туман перед рассветом. Он своими руками делал это превращение, приближая рассвет, потому что сам верил и воодушевлялся своей работой, приняв ее в свое сердце не как службу, а как смысл существования.

И люди шли за ним. Буровая поднималась медленно и с превеликим трудом. Буровики сами раскорчевали площадку, рыли котлован под фундамент, ямы для глинистого раствора, монтировали оборудование… Становились временно и лесорубами, и землекопами, и слесарями, и грузчиками… А погода не баловала. По ночам часто гремел авральный рельс. Люди вскакивали, вылезали из спальных мешков, поднимались с нагретых постелей и, прикрывая распаренные спины одеждой, спешили на тревожный зов. То уровень воды в реке вдруг резко поднимался — надо было спешно перетаскивать на новое безопасное место оборудование, трубы, мешки с глиной… То вдруг обрушивался с неба такой поток дождя, что грозил смыть, унести в Обь запасы продовольствия, бочки с цементом, ящики с приборами… Надо было спасать, укрывать, прятать. И невольно чувствовалось в этой неравной борьбе с природой одинокое тревожное существование человека. Тайга стояла рядом, почерневшая и мрачная, словно стерегущая дерзких людей.

Давным-давно улетели на юг стремительные утиные косяки. Сдержанно перекликаясь, поплыли гусиные стаи. А гуси летят — зиму на хвосте тащат, как говорят таежники. Все чаще и чаще вместе с дождем шел мокрый снег. Дни становились короче и короче, и рабочий день начинался в серых сумерках рассвета. Он начинался короткой планеркой. В кабинете Далманова, курительной комнате речного вокзала, холодной и тесной, собирались специалисты и руководители служб. Намечали неотложные дела, распределяли людей и технику — грузовик и трактор, да те четыре лошади, которые удалось приобрести. Если спор затягивался, Далманов вставал и обрывал на полуслове:

— Все, товарищи. По местам!

И спор переносился на вечер, когда вновь собирались в недавней курилке. Одолевали хозяйственные забота. Лошадей раздобыли — нет сена, нечем кормить. Нашли сено — разладилась, порвалась старая сбруя. Потом вдруг вышла из строя автомашина. Дважды разбирали и собирали мотор. Дмитрий Ионыч, старший механик, сам клепал и вытачивал сломанную деталь… До ближайшей базы снабжения — тысяча километров. В тресте словно забыли о существовании нефтеразведки. А здесь хоть волком вой. Не хватает рабочих рук, не хватает оборудования, стекла, кирпичей, цемента, труб… Не было и полной сметной документации. А без этих бумаг никуда не сунешься, трудно разговаривать в районном банке, получать деньги, выдавать зарплату… Оберегая себя от будущих неприятностей, бухгалтер уже дважды подавал докладную записку, снимая с себя ответственность перед возможной ревизией. И Далманов наливался глухой яростью и слал в трест такие телеграммы, что вспомнить смешно и страшно. А когда становилось невмоготу, когда захлестывали недоделки и авралы, Далманов собирал коммунистов.