Страница 80 из 117
Юрка ходил и внутренне улыбался от удовольствия видеть такой город, где произошла революция и укрепилась правильная мысль всеобщего богатства и равноправия. Ему казалось, что наконец наступает время, когда хлеба и еды будет столько же, сколько воздуха и воды на земле. Своим молодым восторженным разумом он верил в приближение новой эпохи, потому как руки человека уже освобождены от цепей, а душа от унижения, и здесь, на шестой части земной планеты, рабочие люди начали воодушевленно и по своему разумению лепить новый мир. Юрка Эревьен тоже хотел приложить и свои силы к напряженным усилиям общества, готов был терпеть неудобства и материальные лишения, откладывая личное благополучие до грядущего завтра. В сердце у него было много нерастраченных сил и радости.
Деньги, заработанные на хлопкоочистительном заводе, как-то слишком быстро утекали из кармана. Попытки встретить предмет своей мальчишеской любви ни к чему не привели, ибо разыскать человека в таком огромном городе, не зная адреса, оказалось делом безнадежным. К тому же недавняя государственная столица, со всем своим блеском и водоворотом жизни, оглушила и увлекла доверчивого провинциала. Перед ним открылись, словно двери в храмы, безграничные возможности. Только выбирай! Юрка Эревьен выбрал Горный институт.
Почему именно горный, а не какой-нибудь другой? На такой вопрос не так-то легко ответить. Возможно, потому, что посетил минералогический музей. Повеяло чем-то родным от разложенных под стеклом образцов горных пород, вспоминались дни детства, походы по окрестностям Тбилиси. Целыми днями пропадали на озере Лиси. И всюду Юрка не проходил мимо интересной ракушки, набивал карманы красивыми камешками, крохотными остатками окаменелых деревьев…
С робостью открыл он массивные двери института и поднялся по широкой лестнице. Навстречу шли уверенные парни и девушки, уже ставшие студентами. Девушки бросали на него быстрые взгляды, отмечая и ладную фигуру, и сосредоточенное лицо удивительно правильной формы, да к тому же покрытое темным загаром. Парни бесцеремонно разглядывали провинциала. О том, что Юрка был из провинции, свидетельствовал его наряд. Но Эревьен от волнения никого и ничего не замечал.
В приемной комиссии его встретили, можно сказать, без особого энтузиазма. Два дня держали документы, потом вернули. Вернул их молодой самоуверенный человек. Эревьен на всю жизнь запомнил безразлично холодный свет в слегка выпуклых глазах и равнодушную ухмылку розовых губ.
— Прием закончен, вы опоздали. Ровно на неделю опоздали. Исключения сделать, к сожалению, не можем.
Юрка смотрел в эти холодные глаза с тайной надеждой растопить лед и вызвать сочувствие.
— Я же не нарочно опоздал… Войдите в мое положение. Ехал, плыл то есть, сначала по Аму-Дарье… А как ходят пароходы? Никакого расписания. Добрался до железной дороги, и еще неделю поездом…
— Я же человеческим языком объяснил вам, что прием закончен! Никакого исключения сделать не можем. Были бы вы представителем нацменьшинства, скажем киргизом, узбеком, — тогда другое дело. А вы француз.
— Ну и что? — Юрка недоуменно пожал плечами. — Все нации равны… Какая разница?
— Очень даже большая! — перебил молодой человек из комиссии. — Вы представляете нацию, которая веками угнетала малые народы. А мы исправляем вековые несправедливости и даем угнетенным дорогу к знаниям. — И закончил: — А вы приходите через год, и обязательно с направлением профсоюза.
Юрка Эревьен возвращался вниз по широкой лестнице с черепками разбитых надежд, опустошенный. Закрывая за собой массивные двери, Юрка как бы отрезал от себя ненаступившее будущее. Он привык переживать и терпеть.
Но человек, пристально заглядывающий в завтра, не может увидеть за туманом непрожитых дней того, что его впереди ожидает. Разве мог тогда обескураженный Эревьен предположить, что через четверть века эти самые массивные двери будут перед ним открывать главные люди института, титулованные и знаменитые ученые, ласково улыбаться, жать руку, угощать коньяком и считать высокой честью быть с ним лично знакомым? Что в своих многотомных исследованиях, пухлых трактатах они будут неоднократно ссылаться на него, делать обобщения и выводы, основываясь на его практической деятельности?..
Юрий Юрьевич все так же смотрит в окно вагона, задумчиво двигает густыми черными бровями, и в глубине глаз таится печально-добродушная усмешка. Сейчас, когда столько пережито и, можно сказать, пройдена главная часть жизненной дороги, предназначенной одному человеку, можно философствовать и оглядываться назад. Жизнь научила многому. Выработался свой взгляд и своя мера. Пропало и навсегда исчезло восторженно-наивное умиление каждым представителем науки. Теперь-то он хорошо знает, что ученый ученому рознь. А в геологии особенно.
Геология — штука капризная и, как говорится, задачка со многими неизвестными и сплошными затемнениями. Она стоит особняком среди иных технических наук. Математики, физики, химики главную работу делают в лабораториях, за письменным столом. А в геологии наоборот: главной научной лабораторией является полевая партия, где с помощью долота просматривается и прощупывается земная толща. Только заглянув внутрь, вынув образцы пород, можно с уверенностью говорить и о строении, и о породах, пластах…. Все же остальное похоже на гадание. В том числе и в теоретических предположениях. Для того, чтобы предсказать возможные залежи нефти и газа в любом месте планеты, не требуется гениального дара предвидения. Для этого вполне достаточно иметь под руками мелкомасштабную геологическую карту местности, внимательно ее «прочитать», изучить. И все. Там, где отмечены впадины, видны межгорные и предгорные прогибания слоев, разломы, сдвиги, которые заполнены осадочными породами, там теоретически вполне можно предполагать наличие нефтеносных или газоносных месторождений.
Юрий Юрьевич хорошо помнит, как одиннадцать лет назад, когда он возглавлял одну из южных партий и на Ерофеевской площади нашли первую нефть, в экспедицию неудержимым потоком хлынули представители. Живая нефть за Уралом — а скважина давала всего каких-нибудь сорок — пятьдесят литров в сутки! — словно гигантский магнит притягивала к себе ученых, будоражила умы и толкала к активным действиям. Вокруг этих первых зауральских литров нефти возник невероятный бум. Кто только не приезжал! Члены-корреспонденты, профессора, кандидаты, аспиранты. Ехали, как правило, не одни. Везли с собой научных сотрудников, лаборантов, машинисток, чертежниц. Занимали гостиницы, нанимали частные квартиры, разбивали палаточные лагеря… И кипела «работа» — зачитывались до дыр отчеты, добросовестно переписывались материалы технической документации, копировались рабочие карты каротажные диаграммы, списывались данные лабораторных анализов… Потом появлялись на свет пухлые научные труды. В них добросовестно обобщались данные изыскательских работ. Работ, которые действительно производились. Но только давно. Следовательно, рекомендации, вытекавшие из обобщений, устарели, отстали от жизни. Они отстали на два-три года, и для науки это немалый срок. Надобность в тех рекомендациях уже отпадала… Но труд выполнен по всем канонам и требованиям. Его читают, рецензируют, обсуждают. В конце концов, пройдя через все инстанции, он выходит на финишную прямую, и автору присуждается ученая степень. А за что? Пользы-то от этого «труда» геологам-практикам нет никакой. Но эта сторона дела почему-то замалчивается. Через какое-то время «труд» выходит отдельной книгой, к автору, вместе с желанной ученой степенью, приходит солидное положение и весьма солидная зарплата…
Сколько таких келейных ученых, выросших в теплицах при кафедрах, в оранжерейных условиях исследовательских институтов, повидал Юрий Юрьевич. Нет числа им!
«Могут подумать, что Эревьен вообще против науки, — грустная улыбка скользнула в уголках его губ. — Могут! Сам, скажут, не выбился, не остепенился в свое время, а теперь злобствует. Есть, мол, такая порода старых ворчунов».