Охота на «кротов»

«Доклад Бэгли довольно долго пролежал в ящике стола у Энглтона, — сказал Петти. — Затем однажды он пригласил меня для обсуждения дела Носенко. Он выделил некоторые моменты в исследовании Бэгли, занимавшем более 900 страниц. А я отметил: если существует внедренный агент, то в этом случае Носенко не может быть настоящим перебежчиком. «Крот», внедренный в ЦРУ, заявил Петти, сообщил бы о первом контакте Носенко с Управлением в 1962 году, и Носенко, если бы он действительно был агентом, не вернулся бы обратно в 1964 году. Я сказал ему, что нет необходимости обращать внимание на все эти моменты в исследовании Бэгли объемом свыше 900 страниц. На самом деле все это значительно проще».

Энглтон некоторое время размышлял над этой мыслью. Затем сказал мне: «Пит не является советским шпионом».

В этот момент Петти увидел свет, подобно апостолу Павлу по дороге в Дамаск. Внезапно его осенило: не Бэгли, а сам Энглтон является агентом. «Я был ошеломлен, — сказал Петти, — потому что суть моего документа о Пите не рассматривалась. Именно в тот момент я решил, что был не прав, считая Голицына достойным всяческих похвал. Я начал переосмысливать все заново. Вполне разумно посмотреть на что-то с другой стороны. Голицын был направлен для того, чтобы использовать Энглтона. Следующий шаг: может быть, это уже не просто использование, и я должен был допустить такую возможность в отношении Энглтона. Голицына направили, по-видимому, для оказания на него соответствующего влияния или для обеспечения его теми материалами, основываясь на которых он (Энглтон) мог бы внедриться в другие службы и контролировать их».

Петти решил, что Энглтон, судя по всему, сам является предателем. «Энглтон открыл Голицыну доступ к обширной особо секретной информации, которая могла уйти в КГБ. Энглтон был «кротом», однако ему нужен был Голицын, которого он мог использовать в своих интересах».

Теперь Петти был уверен, что нашел ключ ко всему, что происходило внутри Управления в течение последнего десятилетия. «Голицын и Энглтон. Перед вами два парня, идеально подходящих друг для друга. Голицын обеспечивал реализацию тех дел, которые на протяжении ряда лет планировал осуществлять Энглтон для вхождения в службы внешней разведки. Сами наводки Голицына служили этому. Я пришел к выводу, что если рассуждать логически, Голицын — ценный внедренный агент».

Чем больше Эд Петти думал над этим, тем все больше убеждался, что все это время Энглтон был глубоко законспирированным агентом, «кротом». В конечном счете он имел доступ практически ко всем материалам. «Единственным местом в ЦРУ помимо комнаты для ознакомления с телеграммами, где имелся полный доступ ко всем поступавшим материалам, был рабочий стол Джеймса Энглтона. Судя по имевшейся у нас информации, проникновение должно было осуществляться на высоком, секретном уровне и долгосрочной основе.

Можно сказать, что кабинет директора соответствовал этим требованиям, но ведь было несколько директоров, а все оперативные телеграммы шли через Энглтона».

К тому времени охота на «кротов» вышла из-под контроля. Подобно чудовищу Франкенштейна, она в итоге обрушилась на своего создателя.

«В 1971 году, — рассказал Петти, — я начал работать над этой проблемой. Заносил данные на карточки, разрабатывал теорию». Он не осмеливался обсуждать то, чем он занимался, с Джином Эвансом, бывшим в то время его шефом. Вместо этого он обратился к своему близкому другу, старшему офицеру, и изложил ему свои соображения. «Я сказал, что не могу этим заниматься без поддержки. Он обещал сообщить о нашем разговоре директору и через несколько дней пришел ко мне и сказал, чтобы я продолжал свою работу. Сказал, что разговаривал с Хелмсом».

Хелмс отрицал, что в бытность директором ЦРУ знал о том, что самого начальника его контрразведки стали подозревать в шпионаже.

«Мне ничего не было известно об этом, когда я работал в ведомстве, — заявил он. — Я знал Эда Петти, он работал в ЦРУ в течение многих лет. Но никто и никогда не рассказывал мне, что Петти занимается расследованием. Вывод Петти о том, что Энглтон — «крот», — добавил Хелмс, — довольно странен».

Старший офицер, которому доверился Петти, был Джеймс Критчфилд. Много лет назад он был шефом Петти в Мюнхене, а потом возглавлял отделы Восточной Европы и Ближнего Востока. По словам Критчфилда, он действительно знал о расследовании Петти, и тот обсуждал с ним этот вопрос. Однако он никогда не говорил об этом Хелмсу и сообщил ему эти факты только после того, как и директор ЦРУ, и он сам ушли из Управления[216].

Однако Петти был недалек от истины, считая, что его наставник встречался с директором, поскольку, как оказалось, в 1974 году Критчфилд проинформировал тогдашнего директора ЦРУ Уильяма Колби о расследовании Петти дела Энглтона. Критчфилд собирался уходить в отставку. «Я сообщил со слов Эда Петти о возможных проблемах безопасности в отделе контрразведки. Конечно же, я упомянув об Энглтоне.

Я не хотел уходить, не доведя известную мне информацию до директора»[217].

Петти занимался своей работой в обстановке абсолютной секретности и никогда ни с кем, кроме Критч-филда, не делился тем, что собирает информацию на собственного босса, Джеймса Энглтона, как советского шпиона. К весне 1973 года после напряженной работы, продолжавшейся около двух лет, Петти понял невозможность своих дальнейших усилий. Он решил уйти в отставку.

«Я проинформировал своего посредника о своем решении уйти в отставку. Он сказал: «Вы должны с кем-то переговорить». К тому времени директором ЦРУ стал Колби, но на прием к нему попасть было невозможно. В итоге я встретился с помощником заместителя директора по операциям Дэвидом Бли. Я рассказал ему о себе, на что он ответил: «Мы хотим, чтобы вы остались». Смысл его слов был таков: «продолжайте заниматься тем, чем вы занимаетесь». Поэтому я остался и продолжал свою работу еще один год».

В 1974 году, по словам Петти, он твердо решил уйти в отставку. Бли попросил его подготовить доклад по Энглтону[218]. «Я сказал, что вся информация записана на карточках. Нам со старшим офицером Джеймсом Берком отвели комнату, где и проходила наша беседа, продолжавшаяся в общей сложности 26 часов. Она была записана на магнитофон. Кроме того, я просмотрел имевшие отношение к делу материалы, хранившиеся в двух сейфах. Во время нашей беседы, которая записывалась на пленку, я совершенно ясно заявил, что Энглтон должен быть тем самым человеком. Проникновение. Мы не говорили о «кротах». Я не сказал, что он единственно возможный «крот». Но он единственный человек, который был здесь все это время и все видел. Я посоветовал им избавиться от Энглтона, уволить его».

Еще до того, как Уильям Колби стал директором ЦРУ, он начал подвергать нападкам возглавляемую Энглтоном контрразведку. После возвращения Колби из Вьетнама в 1971 году Хелмс назначил его исполнительным директором ЦРУ.

Когда президент Никсон в разгар «Уотергейта» назначил Хелмса послом в Иране, Колби в феврале 1973 года стал заместителем директора по операциям при новом директоре ЦРУ Джеймсе Шлесинджере.

«У меня было мало контактов с сотрудниками контрразведки, — сказал Колби. — Я знал, что все они очень скрытные люди и представляют собой отдельную силу. У меня был один контакт с Энглтоном в Риме в середине 50-х годов. Управление контрразведки вело агента, в итоге это дело поручили мне. У меня имелись определенные сомнения». Возникшие в Риме противоречия не играли важной роли, однако они вселили Уильяму Колби мысль, что контрразведка стала слишком независимой, ей никто не указ.

Пути Колби и Энглтона не часто пересекались вплоть до 1967 года, когда Колби попросили возглавить советский отдел. Однако этой работой вместо него стал заниматься Дэвид Мэрфи, когда Колби неожиданно направили во Вьетнам. В тот период, когда Колби готовился к работе, как он думал, на должности начальника советского отдела, Энглтон захотел увидеться с ним. «Джим пригласил меня на так называемый брифинг. И я несколько часов слушал его: КГБ — повсюду, оно проникло в руководящие политические круги США и других стран, и ЦРУ — главная цель. Как юрист, я ожидал доказательств. Но их не было».

216

Петти держал Критчфилда в курсе дела. «Время от времени он останавливался у моего кабинета, — сказал Критчфилд, — и сообщал мне отдельные факты, заставлявшие его делать вывод о проникновении. Энглтон был одним из общих знаменателей, к которому сводились все дела. Я выслушивал его, так как его сообщения казались мне важными, а также из уважения к Эду Петти, бывшему одним из моих двух главных аналитиков».

217

Колби сказал, что он конкретно не помнит прихода к нему Критчфилда, но о работе Петти, после того как она была завершена, ему сообщил заместитель директора по операциям Уильям Нельсон. Колби сказал: «Да бросьте! Чепуха все это». Работа Петти не имела важного значения и не повлияла на принятое им позднее решение об увольнении Энглтона.

218

Бли, возглавивший контрразведку позднее, считал работу Петти по изучению дела Энглтона серьезной, требующей к себе внимательного отношения. По его словам, ее нельзя просто отправить в архив и забыть о ней. Не высказав своей точки зрения относительно обоснованности вывода Петти об Энглтоне, он предпринимал шаги для продолжения Петти его работы.