Зверь

— Меньше, чем можно подумать. Давайте поболтаем с вами, пока я ем, а потом вы отправитесь домой.

Он занялся едой. Девушка не осмелилась его отвлекать. Он заговорил первым, разрезая грушу:

— Вижу, что вы умираете от любопытства. Хотите знать, чем я занимался. И поскольку вы меня ни о чем не спрашиваете, я вам сейчас расскажу. Я был свидетелем некоторых экспериментов.

— Экспериментов?

— Над человеческими существами, рожденными с отсутствием зрения, слуха, речи.

— И они живут?

— Лучше, чем вы предполагаете.

Он продолжал отрезать кусочки от груши, наблюдая за молодой помощницей, которая казалась ему озабоченной.

— Что с вами? — спросил он. — Вас что-то беспокоит?

— Я даже не хотела говорить вам об этом, мэтр, потому что вы слишком сейчас заняты. Но дело в том, что во время вашего отсутствия каждый вечер в одиннадцать часов были странные звонки. Женский голос, один и тот же, спрашивал вас. Когда я говорила, что вас нет, сразу же вешали трубку.

— Это все?

— Да, мэтр.

— Мало! Если бы у меня была сумасшедшая любовница, я мог бы думать, что это она, но у меня ее нет. Теперь, внучка, возвращайтесь к себе. На завтра я отпускаю вас. Зайдите на всякий случай послезавтра. Спокойной ночи.

Оставшись один, Дельо облачился в халат и на этот раз устроился не в кресле, а за столом — стал просматривать пачку брошюр с грифом на обложке: «Региональный институт слепоглухонемых, Санак»., которые он привез из поездки. Телефонный звонок оторвал его от чтения.

— Алло? Да, я у телефона, мадам. С кем имею честь? А, прекрасно! Мое письмо нашло вас? Это доказывает, что не так уж невозможно вас разыскать, как утверждали мои предшественники. Я очень хотел бы встретиться с вами, мадам Вотье. Вы одна можете пролить свет на это тяжкое дело. Умоляю, мадам! Речь идет о вашем муже, о человеке, имя которого вы носите. Вы сами должны быть в этом заинтересованы. Причины вашего исчезновения и молчания истолковываются дурно. Я знаю: во всей этой драме вы ни при чем. Поэтому мне нужна ваша помощь. Это придало бы еще большую цену вашим свидетельским показаниям. Я к вашим услугам. В день и час, которые вы захотите назначить. Вы не хотели бы прийти ко мне? Очень хорошо понимаю. Может быть, вы хотите, чтобы я пришел к вам? Тоже нет? Вы предпочитаете сохранить инкогнито? Тоже допускаю. Где же мы тогда увидимся? В саду Багатель? Прекрасное место, скорее предназначенное для влюбленных. Хорошая мысль: в это время года там мало народу. Обещаю вам, что буду один, — профессиональная тайна. Завтра утром? Можете в десять часов? В аллее розария? На вас будет темно-синий костюм с серым шарфом? Меня вы легко узнаете: я стар и очень близорук, всегда в черном! Мое почтение, мадам.

Виктор Дельо снова погрузился в чтение. Лицо его не выражало ни малейшего чувства удовлетворения.

Он пришел на свидание в точно назначенное время. Женщина в темно-синем костюме с серым шарфом уже прогуливалась в аллее розария. В этот утренний час сад Багатель был пустынным. Адвокат, направляясь к незнакомке, поправил пенсне: ему хотелось получить о ней общее цельное впечатление. Оно оказалось в точности таким, какого он ожидал. Соланж Вотье являла собой поразительный контраст своему мужу: блондинка, в то время как он был брюнетом, стройная, почти болезненная по виду, но идеально красивая. Легкое, воздушное существо, словно порожденное мечтательным воображением или явившееся из романтической легенды с берегов Рейна. Она была небольшого роста, но так же пропорционально сложена, как ее муж. Словом, это было совершенно восхитительное создание.

— Извините, мадам, что заставил вас ждать, — сказал адвокат, снимая шляпу.

— Это не имеет никакого значения, — ответила молодая женщина со странной грустной улыбкой, которая поразила ее собеседника. — Я вас слушаю.

— Постараюсь быть кратким, мадам. В двух словах — вы мне нужны! И когда я говорю «мне», можете считать, что «нам» — вашему мужу и мне.

— Вы в этом уверены, мэтр? — ответила она с сомнением. — После преступления Жак сделал все, чтобы избежать встречи со мной. Я старалась увидеться с ним в тюрьме, но он всегда отказывался. Кажется, он сознательно избегает меня. Почему?

— Пока я еще не могу ничего объяснить, мадам. Я пытаюсь разобраться, сомневаюсь… Единственное, что я точно знаю, потому что чувствую это, — вы можете, вы должны мне помочь!

— Я тоже хочу этого, мэтр!

— Тогда почему, мадам, вы не захотели оказать эту услугу моим предшественникам?

— Я не доверяла им. Они смотрели на моего мужа только как на средство для того, чтобы утвердить себя в общественном мнении. Уже одно то, что эти так называемые защитники были убеждены в виновности Жака, в то время как я-то знаю, что Жак не убивал!

— Какие основания у вас утверждать это, мадам?

— Интимное, глубоко личное чувство. Жак не способен убить! И у меня больше оснований, чем у кого бы то ни было, утверждать это, потому что никто не знает его лучше меня.

— Не сомневаюсь в этом, мадам. Именно поэтому вы можете очень мне помочь.

— Нет, мэтр! Я могла бы быть вам сколько-нибудь полезной, если бы Жак хотел, чтобы его защищали. Но он не хочет. Он хочет, чтобы его осудили. Я знаю это, знаю! Ни вам и никому в мире не удастся проникнуть в его тайну, если даже мне это не удалось на теплоходе во время допросов сразу после преступления.

— Как бы это ни противоречило моим первоначальным выводам, должен вам признаться, мадам: я убежден, как и мои предшественники, что ваш муж — единственный убийца молодого американца. Уйма доказательств в подтверждение этому: отпечатки пальцев, собственные признания…

— Но почему всем вам хочется, чтобы он убил человека, которого не знал, о существовании которого даже не подозревал?

— Вы одна, мадам, в состоянии помочь мне ответить на это «почему». У меня есть все основания думать: мотивы этого преступления настолько серьезны — впрочем, я вчера через переводчика уже дал знать об этом вашему мужу, — что для меня не составит труда его оправдать.

Молодая женщина, прежде чем ответить, посмотрела на адвоката долгим взглядом.

— У Жака не было никакой разумной причины совершить это преступление…

— Хорошо, что эти слова, мадам, вы произнесли только предо мной, защитником вашего мужа и, следовательно, вашим другом. Если бы вы стали упорствовать и повторили бы их на процессе, где я твердо намерен заявить о вас как о свидетеле защиты, были бы основания опасаться, что они повлияют на обвинительный приговор Вотье. Думаю, мадам, что нам следовало бы встретиться еще раз у меня, чтобы поговорить обо всем этом обстоятельно. Будем считать, что эта встреча на свежем воздухе была только началом знакомства. Я согласен на любое время… надо спешить!

— Позвольте мне подумать. Я позвоню вам вечером около одиннадцати.

— Как вам угодно. Но прежде чем расстаться, мне хотелось бы, мадам, задать вам еще один, последний и пустячный вопрос.

— Слушаю вас.

— Вы только что сказали мне, что ваш муж упорно отказывался увидеться с вами с момента преступления: это в точности совпадает с теми сведениями, которые у меня уже есть. Вы утверждали также, что вы сделали невозможное, чтобы встретиться с ним против его воли: соглашаюсь верить этому, хотя, по моим сведениям, все было наоборот. Некоторые утверждали даже, что вы скрывались… Признайтесь, что ваше поведение в отношении защитников до сих пор подтверждает это предположение. Это дает мне право спросить вас: «Мадам Вотье, хотите ли вы помочь мне спасти вашего мужа, обвиняемого в убийстве, да или нет?»

Неуверенный взгляд голубых глаз молодой женщины еще раз скользнул по лицу собеседника. Губы ее задрожали, но она не произнесла ни звука. Вдруг, резко отвернувшись, с глазами, полными слез, она почти побежала по аллее розария. Ошеломленный, старый адвокат смотрел вслед быстро удалявшемуся хрупкому силуэту, но не сделал никакой попытки догнать мадам Вотье. Не бросаются вслед за истиной, которая убегает. Он снял пенсне, протер стекла клетчатым носовым платком и направился к выходу из сада. «Вот, — говорил он себе, — самая странная чета, которую только можно себе представить… Красавица и Зверь… Красавица, должно быть, злая. Зверь, несомненно, — добрый… Но какая между ними тайна, чтобы ни тот, ни другая не хотели друг с другом встретиться?»