Обратимость

- А кто сказал, что я позволю вам куда-то пойти?

Раз, два, три, четыре.

- Расслабься, - парень выдыхает дым от сигарет мне прямо в лицо. – Придется прогуляться с вами.

Дальше считать не вижу смысла, потому что понимаю: сердцебиение в порядок не привести. Устало протираю пальцами лицо и спрашиваю:

- Зачем?

- За хлебом.

Отличная шутка.

Парень кивает Никке, и та вдруг смиренно хватает меня под локоть. Может, он еще и управлять разумом умеет? С чего вдруг подруга так быстро согласилась сделать то, что он требует? С какой стати мы должны слушаться высокого, красивого антагониста моей истории, которого меня так и тянет поцеловать? Расширяю глаза и чувствую в груди огромные, взрывающиеся шары. Нет, конечно, нет! Тянет ударить его. Ударить!

Мы идем вдоль улицы, молчим, а я отчетливо ощущаю на себе взгляд Рувера, которым он прожигает мне спину, и еле сдерживаюсь от того, чтобы не обернуться.

Не ясно, по каким именно причинам чувства вдруг начинают жить отдельно от головы. Что ими движет? Кто управляет? Я не хочу смотреть назад, не хочу видеть того, кто отталкивает меня, пугает и сбивает с толку. Но шея так и дергается вправо. Меня будто тянут невидимые нити. И эта борьба разума и ощущений безумно изматывает. Я забываю подумать о безопасности, забываю подумать о проблемах, целях, задачах. Иными словами, я думаю ни о том, о чем нужно, и сейчас вдруг прекрасно понимаю, почему Рувер считает наши отношения неправильными, опасными. Смогу ли я спасти папу, Сашу или Риту, если буду стоять перед выбором: они или он. Рувер или семья. Мой настоящий отец предпочел любовь. Он предал всех, но к чему пришел? Чего добился? И нет, я бы не пожелала увидеть его в роли хладнокровного охотника за головами. Но с другой стороны, будь он не влюблен в Амелию, он бы остался жив. Так стоила ли банальная привязанность стольких жертв?

Чувствую запах бенгальских огней. Приподнимаю голову и вдруг вижу перед собой украшенную тыквами улицу. Словно из-под земли появляются люди, появляется свет, шум, и я растерянно спрашиваю:

- Что происходит?

- Хэллоуин, - отрезает Рувер. Он равняется с нами. Курит сигарету, тяжело дышит. – Не думал, что люди еще его празднуют.

Глаза Никки огромные. Она так жадно исследует улицу, так жадно дышит и тянет меня вперед, что я попросту не могу сопротивляться. Улыбаюсь, когда подруга подбегает к высокой палатке и берется осматривать, ощупывать, обнюхивать мешочки с травами, статуэтки, кулоны. Мужчина за прилавком вдруг говорит, что отдаст ей все это за полцены.

- О, - восклицает она. – Правда?

С силой я оттаскиваю Веронику от сувениров. Удивленно осматриваюсь: еще никогда раньше мне не приходилось бывать на подобных ярмарках. Здесь шумно, пахнет костром и чем-то сладким. Люди громко разговаривают, меряют парики, маски и конусообразные шляпы. И если бы я сейчас не шла по этому парку, оборудованному под ярморочную аллею, я бы ни за что в такое не поверила. Кто бы мог подумать, что в нашем городе проходят шабаши? В живую на инструментах играют ребята, переодетые в костюмы зомби. Меня то и дело задевают плечами проходящие мимо девушки в длинных, оборванных юбках. И я смущенно заворачиваюсь в простое, серое пальто, осознавая, что выделяюсь из толпы, как красный зонтик из черных.

- Красавица, - меня вдруг хватают за руку. Я резко выворачиваю ее влево, стискиваю зубы и неожиданно натыкаюсь на цыганку, выряженную в ярко-желтую юбку. Она ничуть не пугается. Наоборот обнажает идеально ровные зубы и пропевает, - жаль, судьбе вывернуть так ручонки невозможно, правда, красавица? И даже он не поможет.

Только сейчас я понимаю, что мои плечи крепко стискивают пальцы Рувера. Он стоит совсем близко, я ощущаю тепло, исходящее от его кожаной куртки и непроизвольно замираю. Смотрю на женщину и говорю:

- Простите.

Мы собираемся уйти, когда цыганка подскакивает к моему носу и широко улыбается, будто пытается загипнотизировать.

- Ты умрешь молодой. 27.23.2.18.

- Что?

- 27.23.2.18, - певуче повторяет она.

- Пойдем. – Рувер тащит меня куда-то в сторону, а я только и думаю о том, что от этой женщины ужасно воняло. И еще ее старое лицо было непропорциональным с узким подбородком и чересчур широким лбом. Это, наверно, ненормально. Может, отклонение какое-то? – Хорошо, что ты ее хотя бы не испепелила.

- Что? – недоуменно вскидываю брови. Прийти в себя сложно. Приходится пару раз вздохнуть и осмотреться. – В смысле?

- Она напугала тебя, схватила за руку. – Парень останавливается под каким-то огромным, лысым деревом и вновь тянется в карман за пачкой сигарет. – Со мной страх когда-то сыграл плохую шутку.

- Да. Это хорошо. То есть плохо.

Чешу затылок и внезапно понимаю, что передо мной только Рувер. Тут же резко прокручиваюсь вокруг себя и вспыхиваю:

- Где Никка? Она же была рядом! Она…

- Успокойся, - делая затяжку, говорит парень. Он кивает мне за спину. – Твоя подружка наслаждается жизнью.

Никка стоит около огромного котла с яблоками, наблюдает за женщиной в толстой, черной мантии. Та что-то говорит, хмурит брови. Читает заклинание что ли? Господи. Неужели люди действительно верят в то, что по кожуре возможно предсказать имя своего любимого?

Устало горблюсь и протираю руками лицо. Интересно, ожидание чего-то плохого теперь всегда будет меня преследовать? Или когда-нибудь я все-таки избавлюсь от звенящей в ушах паранойи, будто все мои близкие постоянно находятся под прицелом Аспида?

Вздыхаю.

Дым от сигарет пахнет мерзко. Однако меня выбивает из колеи отнюдь не вредная привычка Рувера, а скорее то, с чем она у меня ассоциируется. В прошлом мне частенько приходилось находиться в компании куряг, безумных весельчаков, считающих, будто жизнь подростка делится лишь на периоды до и после затяжки. Почему-то я вспоминаю об этом только сейчас. Может, так на меня влияет внезапное появление Никки? Это странно, но воспоминания сами вспыхивают в моей голове, отреагировав на знаки, как на тайные ребусы, и мне ничего не остается, кроме как тонут в них, тихо и безвольно. Смирившись со своей участью.

- Чего кривишься? - Я неохотно ловлю взгляд Рувера. Парень как всегда одаряет меня задумчивой улыбкой. – Думаешь наверняка о чем-то очень приятном.

- Я вколола себе вакцину.

Не знаю, зачем говорю это. Пальцы Рувера застывают в воздухе, так и не поднеся сигарету к губам, и мне приходится вытерпеть тяжелый, серьезный взгляд, прожигающий мою кожу до самых костей.

- Что ты сделала?

- Нужно было выведать об этой сыворотке как можно больше информации.

- Да, что с тобой? Что с тобой не так?

- В смысле?

- В смысле, ты самая настоящая дура, - он отбрасывает в сторону сигарету и нависает надо мной, нахмурив черные, ровные брови. – Просто поразительно, как же мало в твоей голове серого вещества.

- Перестань меня оскорблять!

- С чего вдруг? Почему я должен нормально относиться к твоим попыткам свести счеты с жизнью? Ты беспокоишься о трупах до такой степени, что даже возвращаешься за ними. Ты едешь одна в коттедж после бойни. Ты вкалываешь какую-то дрянь себе в вену, и ты просишь меня держать язык за зубами? Да, что вообще творится в твоей голове? Чего ты добиваешься?

Его вопрос сбивает с толку. Сначала я и, правда, собираюсь ответить, и, правда, хочу сказать, что просто делаю то, что считаю необходимым, но затем вдруг замираю. Я ведь действительно преследую расплывчатую, глупую цель. И от своей же слепоты мне становится страшно. Почему раньше я не отдавала отчета своим поступкам? Ведь в них на самом деле нет ничего рационального, нет ничего правильного или логичного. Я подвергала себя опасности, но был ли в этом смысл? Пыталась ли я достичь чего-то или просто создала видимость. Просто шла напролом, рисуя иллюзию непоколебимости, будто рисковать жизнью ради близких и намеренно подвергать себя опасности – одно и то же.

- Мне надо пройтись. – Я разворачиваюсь, чтобы уйти, когда крепкие пальцы Рувера хватают меня за плечо.