Страница 46 из 63
«Ну, хорошо, Теофиль — мальчишка. Но как мог я, опытный революционер, старый подпольщик, прошедший войну и конспирацию, бежавший из тюрьмы из-под самого носа свирепой русской полиции, как мог я так опростоволоситься и с первого взгляда не раскусить этого слащавого мерзавца Хильке, этого выродка польского народа!»
Защиту Домбровских взял на себя лучший адвокат Франции Руссель. Речь его на суде неоднократно прерывалась аплодисментами, смехом или криками негодования. Он подробно и красочно нарисовал картину всей сложной провокации, сплетенной усилиями русского самодержавия и продажной полиции Наполеона III. Бернье, вызванный в суд в качестве свидетеля, позорно провалился. Карьера его была кончена. Власти не жалуют провалившихся шпионов и выбрасывают их, как ненужную ветошь. Присяжные заседатели признали братьев Домбровских невиновными. Процесс этот имел крупное политическое значение, вскрыв гнилость социального строя в обеих империях — французской и русской.
Не оправдались и надежды царских чиновников, ожидавших смертного приговора Антонию Березовскому. Французский суд приговорил его к пожизненной каторге.
Глава 31
Встреча со старым учителем
Имя Ярослава Домбровского становилось все более популярным в Париже. Он был известен не только в польской эмигрантской среде, но и в широких кругах французской социалистической и либеральной общественности. Он часто выступал в различных политических и партийных клубах, столь многочисленных в Париже в то напряженное время. Домбровский все более тяготел к социалистическим идеям. И продолжал дружить с бланкистами. Его пленяла и самая личность Огюста Бланки, этого неукротимого бунтовщика и «вечного узника». Как и Бланки, он стоял за социальную революцию, за расшатывание и сокрушение капиталистического строя путем восстаний. Будущее после революции он представлял себе только в общих чертах и считал это естественным, ибо, как сказал Бланки, «никто не владеет секретом будущего… Лишь революция откроет тропинки, ведущие к новому строю».
— Вы понимаете, — с увлечением говорил он с трибуны клуба, излагая своими словами мысли Бланки, — социализм — это не точка в пространстве, а линия во времени, это итог общественного развития, а не яйцо, снесенное и высиженное где-то на земном шаре двуногой птицей, лишенной перьев и крыльев…
Домбровскому очень хотелось поделиться своими мыслями с Герценом. Герцен рассказывал ему о Бланки, которого он знал лично, о необычайной силе духа этого старика, которого не сломили десятилетия тюремного заключения. Домбровскому врезались в память слова Бланки, сказанные Герцену. Ярослав даже записал их — так они поразили его:
«Европе одно спасенье — Париж… О, вы не знаете, что бродит и зреет в парижских массах… парижский работник выручит Францию, Республику… всю Европу!..»
Теперь, когда Домбровский встречался с парижскими рабочими, многие из которых были членами Интернационала, со столяром Пенди, с маляром Малоном, с переплетчиком Варленом, с чеканщиком Тейсом, литейщиком Дювалем и другими, он часто вспоминал эти слова Бланки.
Осенью шестьдесят девятого года Домбровский зашел по литературному делу в редакцию антиклерикального журнала «Ле сьекль». Здесь он случайно узнал, что Герцен в Париже. Ему сообщили адрес: гостиница «Лувр», № 328. Несколько раз он порывался пойти туда, но всякий раз что-нибудь мешало. Наконец однажды в дождливый ноябрьский денек он решительно отбросил все дела и направился к Герцену. «В конце концов, — сказал он себе, — свидание с Герценом, обмен мыслями с ним для меня это не только потребность души, это и важнейшее дело…» Он опоздал. В гостинице сказали ему, что господин Герцен на днях уехал в Италию.
Через месяц — декабрьский снежок покрывал парижские улицы — всеведущий Каетан Залеский, изредка посещавший Домбровского, обмолвился в разговоре, что видел на улице человека, похожего на Герцена, а впрочем, не ручается, но может разузнать. И — по горячей просьбе Домбровского — разузнал: Герцен действительно снова в Париже, живет он в пансионе Юнг по улице Ровиго, в доме № 8.
Только через неделю Домбровский сумел высвободить время для посещения Герцена. Когда он пришел в пансион Юнг, хозяйка, очень любезная пожилая эльзаска, сообщила, что господин Герцен несколько дней назад выехал в собственную квартиру:
— Вы знаете, наверно, этот дом, мсье. Это так называемый «Павильон Роган» на улице Риволи, дом № 172. Вы туда идете? Будьте добры, передайте господину Герцену мой привет. Ах, это такой прекрасный человек…
Но передать привет Домбровский не смог, потому что по дороге он встретил поляков, которые разыскивали его по всему городу: неотложные эмигрантские дела требовали его присутствия в польском комитете. И последующие дни тоже были забиты работой, делами литературными и общественными. И только в новом году, двадцать первого января, Домбровский направился на улицу Риволи, твердо решив, что на этот раз ничто не помешает ему повидать Герцена.
Он сразу же еще издали узнал огромный шестиэтажный «Павильон Роган». Радостное волнение владело им от предчувствия встречи с Герценом. Он мысленно повторил вопросы, которые собирался задать Герцену, — о польских делах, о бланкистах, спросить его мнение о французской политике, в которую Ярослав вникал все больше. Он заранее предчувствовал наслаждение, которое получит от острой, меткой, всегда блестящей речи Александра Ивановича. Он знал, что Герцен высоко ценит его, и от этого предвкушение радости встречи с ним возрастало еще больше.
Когда Домбровский подошел к дому № 172, двери подъезда распахнулись, на улицу высыпала толпа людей. Потом вынесли гроб. Тревога сжала сердце Домбровского. Он, кидавшийся без страха в гущу боя, сейчас боялся задать вопрос: кого хоронят? Он огляделся. Высокий седовласый человек, опираясь на палку, шел за гробом. Домбровский узнал его: это был знаменитый русский писатель Тургенев. Все ясно… Нечего спрашивать… С последней надеждой Домбровский оглядел окружающих. Это были все французы, по внешности рабочие, вероятно, из революционных кружков. Домбровский пошел вместе с ними за гробом. Вот так произошла его последняя встреча с Герценом…
Весной семидесятого года в клубе «Двор чудес» Домбровский читал лекцию на тему о гражданской войне в Соединенных Штатах Америки. Речь его была полна прозрачных намеков на нынешнее политическое положение во Франции. В характеристиках ретроградных вождей рабовладельческого Юга нетрудно было угадать реакционных деятелей Второй империи. Аудитория, состоявшая в большинстве из рабочих, восторженно принимала смелые аналогии лектора.
По окончании доклада к Домбровскому подошел высокий стройный человек с выправкой бывшего офицера. Крупное лицо его окаймляла короткая густая черная борода, в которой серебрилась проседь.
— Здравствуйте, кадет Домбровский Ярослав! — сказал он по-русски.
Домбровский вгляделся в него, засмеялся и протянул руку.
— Здравствуйте, Петр Лаврович! Я вас узнал не столько по лицу, сколько по голосу. Рад вас видеть. Давно ли здесь, в Париже?
— Только прибыл. Я ведь совершил побег из России подобно тому, как вы несколько лет назад. Ну, об этом потом. Давайте выйдем на улицу.
Они вышли, оживленно разговаривая. Дойдя до реки, Лавров предложил:
— Что ж, пройдемся вдоль Сены, как мы когда-то хаживали с вами вдоль Невы.
Они пошли по набережным, изредка останавливаясь у витрин букинистов, расположившихся над рекой. По ту сторону Сены тянулись серые громады Лувра. Домбровский по просьбе Лаврова рассказывал о себе, о своей работе, мечтах и планах. Обычно не очень разговорчивый, сейчас он легко и свободно раскрывал душу человеку, которого полюбил смолоду.
— Да… Слышал и читал о ваших подвигах, — сказал Лавров, ласково глядя на своего бывшего ученика. — Значит, военные дела по-прежнему занимают вас? А помните, я вам говорил: идите в университет?