Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца

Пономаренко спросил: «А как это сделать?» Сталин посоветовал: «Идите в тюрьму. Берите дела, знакомьтесь с ними, вызывайте осужденно­го, выслушивайте его, и если считаете, что он осужден незаслуженно, то открывайте двери — и пусть идет домой».

Пономаренко ответил: «Но, товарищ Сталин, там местные органы и разные ведомства могут быть недовольны моими действиями и воспротивиться».

Сталин подтвердил, что, конечно, не для того они сажали, чтобы кто-то пришел и выпустил. Но ведомств много, а первый секретарь ЦК один. И если не поймут, поясните им это. От того, как Вы себя поставите, будет зависеть Ваш авторитет и успешность работы.

Пантелеймон Кондратьевич по прибытии на место, как и посоветовал Сталин, пошел в тюрьму, запросил дела. И стал осужденных вызывать к себе по одному. Ну, вот такие, например, были заключенные. В деле одного говорится: «Неод­нократно нелегально переходил государствен­ную границу». Да, формально — действительно переходил. Поскольку, когда в 20-м году произо­шел передел границ, белорусское местечко оказа­лось разделенным на польскую и нашу части. Семьи некоторые даже оказались разделены. Этот в то время осужденный гражданин гнал хороший самогон. А на польской стороне — сухой закон. За самогоном к нему приходили с польской сторо­ны, в том числе известные люди, среди которых полковник Бек (потом он стал министром ино­странных дел Польши), Рыдз Смиглы, маршал. И если хорошо наугощаются, то и ночевать оставались. А иногда он сам носил им самогон, пересе­кая, таким образом, государственную границу.

Пономаренко, выслушав, ему говорит: «Иди домой. Прямо из кабинета — свободен». А мужик отказывается: «Как это иди? До дома далеко, мне надо сначала свою пайку получить. А это будет завтра утром. Что я, до деревни голодным должен добираться? Нет, я подожду пайку».

Ушел, когда получил свою пайку.

Еще один сиделец. Поэт. Написал поэму «Сталин». Начинается первая строка со слова на букву «В», вторая — на «О», третья — на «Ш». В результате — акростих, получается, «Сталин — вош». Пономаренко отпускает его и говорит посадившим: «Вы — неграмотные люди. «Вошь» пишется с мягким знаком».

В итоге почти всех отпустил. Конечно, в местных органах и ведомствах были недовольные — это была их работа. Но Пантелеймон Кондратье­вич сказал: «Решайте, по какую сторону тюремной стены вам больше нравится». Недовольные, видимо, быстро поняли, что это — не острословие, а предупреждение, и все пошло как надо.

Когда Пономаренко докладывал об этом на По­литбюро, Сталин сказал: «Передайте товарищам наше сочувствие, а поэту скажите, пусть и о тара­канах не забывает. Дураков у нас ещё много».

Особенно усердствовавший в репрессиях Хрущёв принял это, возможно, на свой счет. И, встав во главе государства, мстил тому и другому. В том числе за то, что дела у Пономаренко шли лучше, чем у Хрущёва. И Пономаренко раньше Хрущёва был избран секретарем ЦК ВКП(б). Что, конечно, очень сильно ударило по самолю­бию Хрущёва.

Это один из многих эпизодов работы Пономаренко в Белоруссии. До конца жизни он сохра­нил к Сталину самое высокое уважение. Очень его ценил, считал великим деятелем истории.

Е. Г.: Как Пономаренко относился к Хрущеву?

А. С.: Очень плохо. Хрущев смог их переиграть. Пономаренко он скрутил. Пантелеймон Кондратьевич вспоминал, как на Президиуме или Секретариате, где шла речь о репрессиях, Хрущев на него кричал: «Я тебе не прощу, ты убийца». Хотел расправиться прямо там, на месте. Тогда Пономарен­ко, знавший натуру Хрущева и неплохо подготовившийся, сказал: «Минуточку, прошу такой-то документ». Принесли документ, а это — доклад Пономаренко Сталину о том, как он прекратил репрессии. Хрущев-то думал, что он победил, и прямо тут последует расправа. «И я увидел, — вспоминал Пономаренко, — как Хрущев побелел, покраснел, пятнами пошел. Даже говорить не мог и прекратил заседание». Пономаренко Хрущева ненавидел. Да и как Никита Сергеевич его мотал: то он секретарь ЦК, то министр культуры. Только за дело взялся, вдруг перебросили по­слом в одну страну, затем в другую. Не давал ему работать и очень рано отправил в отставку.

Пономаренко был достойнейшим человеком и хорошим организатором.

До конца жизни он сохранил к Сталину самое высокое уважение. Очень его ценил, считал великим деятелем истории.

Семейное воспитание

Артём Фёдорович — человек редкой истинной интеллигентности, такта. Настоящий мужчина: с понятиями о чести по отношению к женщинам, Ро­дине, с готовностью всегда служить стране и защищать её от врагов, как уже делал и во время войны, и готов сейчас: от врагов государства. Хорошее вос­питание чувствуется во всех действиях и поступках Артёма Фёдоровича. Интересно узнать, в чем заключалось воспитание в семье Сталина.

Е. Г.: Какие разговоры велись в кругу семьи? При вас, детях, обсуждались происходящие в стране и мире события?

А. С.: Разговоры при нас велись в пределах до­пустимого и нашего понимания, а что мы не пони­мали, нам разъяснялось на соответствующем воз­расту уровне. Никогда не было, чтобы нас гнали: «Выйдите!» Иногда мы сами понимали, что уже не время или просто надо выйти нам из-за стола и комнаты. Но многие вполне серьезные разговоры велись при нас. Иногда Сталин рассказывал мне о моем отце, с которым они дружили, говорил, что отец был настоящий сознательный большевик, ни­когда не колебался, не сомневался, был бесстрашным и очень стойким, он глубоко и стратегически мыслил, понимал вопросы политики. Даже будучи в большом отрыве от страны, оказавшись в Авст­ралии, не имея иногда прямой связи, принимал абсолютно правильные решения, которые не рас­ходились с мнением Ленина здесь. Хотя слова «гор­диться» в таких разговорах у нас не было в ходу, но, например, когда Сталин подарил мне книгу, подписал её: «Дружку моему Томику с пожела­ниями ему вырасти сознательным, стойким и бес­страшным большевиком». Устно добавил: «Таким был твой отец, ты должен быть таким же». Вообще Томом меня дома звали потому, что моего отца, ко­гда он был в Австралии, звали «большой Том».

Е. Г.: Каким было отношение Сталина к друзьям и детям погибших друзей?

А. С.: Да возьмите, к примеру, Патоличева. Отец Патоличева Семен Михайлович был командиром кавалерийской бригады Первой конной армии. Выдающимся командиром. Он погиб в бою. А сын стал секретарем обкома, министром. Значит, он не забыл о Патоличеве.

Е. Г.: О Ленине с Вами говорил, рассказывал что-нибудь?

А. С.: Был Ленин — учитель. А личных харак­теристик не давал. Мировоззрение у Сталина было свое. Всё-таки у Ленина целью была мировая революция. Сталин по этому поводу находился в большом противоречии со старым партийным руководством. Старое руководство — это люди, ко­торые всю свою жизнь работали на разрушение прежнего уклада, строя. А нужно было созидать, разрушение кончилось. Они же еще мечтали о мировой революции. Революция даже без одной только Англии в Европе — это буря в стакане воды. А Сталин был абсолютный державник. Он отлично все понимал, особенно после того, как вен­герская революция не удалась, баварская не удалась, в Финляндии не удалась, коммунистическое движение в США — ни то, ни сё. И он понимал: мировой революции нет и не будет. Если рассчи­тывать, дескать, мы начнем, а нас поддержат, мы будем высекать искру, и она подожжет... Он был реалист и прагматик. Он первый понял, что никакого пламени не будет: что-то, может, будет тлеть. И поэтому он сразу решил — построим социализм только у себя. И сказал Васе, когда тот мечтал: вот, мол, мы вырастем, будем военными, революционе­рами и устроим мировую революцию: «А тебя об этом просили? Сначала у себя надо сделать хоро­шо. И если другим понравится, и они попросят»... Вот его позиция: сделать у себя хорошо.

Е. Г.: Как Сергей Яковлевич Аллилуев, тесть Сталина, относился к нему? Изменились ли их от ношения после смерти Надежды Сергеевны?