Свет маяка

Однако мысль о подъеме «Паллады» не покидала наших водолазов. Через четыре года они опять осмотрели фрегат и пришли к выводу, что подъем необходимо сделать понтонами на широких полотенцах. Осуществлению этого плана помешала война.

В 1946 году к «Палладе» вновь прибыли водолазы. Спустился под воду мой ученик Картыков — сейчас он лейтенант запаса, работает инженером-конструктором в Черноморском пароходстве.

Было установлено, что поднять корабль даже на понтонах с широкими полотенцами невозможно: фрегат рассыплется. Водолазные работы проводить было крайне опасно, и их прекратили… Через шестнадцать лет, летом 1962 года, над местом затопления фрегата опять появились наши водолазы. Они спустились под воду, сфотографировали остатки корабля и сняли с него несколько кусков полуистлевшего дерева… А совсем недавно в газете «Красная звезда» я прочитал заметку, в которой рассказывалось о том, что моряки из Советской гавани решили построить у бухты Постовой, где покоится остов знаменитого русского фрегата, памятник «Палладе».

За хорошее, полезное дело взялись комсомольцы из Советской гавани! Их пример достоин подражания. У нас очень много кораблей-героев. Память о них должна быть сохранена для потомков…

Профессия наша увлекательная, романтичная. Вот, скажем, совершаете вы путешествие на борту таких теплоходов-красавцев, как «Россия» или «Балтика», любуетесь морскими просторами, но не знаете, что скрывается под волнами на больших глубинах. А мы, водолазы, знаем.

Только для нас моря раскрывают свои тайны, только мы можем ходить по дну морскому. Правда, пока и нам большие глубины недоступны, но уверен — недалек день, когда человек сможет без ущерба для здоровья опускаться в любой части океана хотя бы на десять километров.

Много нам пришлось потрудиться в годы Великой Отечественной войны. Я был тогда инструктором, учил молодежь, да и сам не вылезал из воды. По совести сказать, сейчас удивляюсь, как только организм выдерживал такое физическое напряжение. Здорово доставалось нам на Дороге жизни, что была проложена по льду Ладожского озера для подвоза продовольствия в блокированный немцами Ленинград. А первая военная зима, как вы знаете, выдалась суровая. Над озером проносились ураганные ветры. Лед часто давал трещины. Разливавшаяся через них вода образовывала зеркальную ледовую поверхность, на которой машины буксовали, и свирепый ветер относил их далеко в сторону. Фашистская авиация буквально охотилась за нашим транспортом, бомбила Дорогу жизни. Вражеская артиллерия выпустила по трассе тысячи снарядов. Особенно неистовствовали они на перегоне от пятого до одиннадцатого километра, где работала наша «оперативная группа» (такое название мы сами придумали). Здесь всегда было большое количество воронок, в которые проваливались машины. А зимние дни, сами знаете, короткие, и основная масса транспорта двигалась ночью. В темень, пургу и мороз самоотверженно трудились водители, регулировщики, ремонтники, зенитчики, летчики. В общем, каждый рейс по Дороге жизни был равнозначен боевому подвигу.

А водолазам приходилось особенно туго. При жестокой стуже мы поднимали провалившиеся под лед машины, танки, артиллерийские орудия. Ведь мы поклялись: не оставлять не извлеченной со дна озера ни одной тонны груза.

Спустишься в ледяную воду и находишься там до полного изнеможения. Меня самого нередко поднимали на лед в бесчувственном состоянии. Товарищи отнесут в обогревательную комнату, ототрут, отдышишься — и снова за работу. Двумя орденами — Красного Знамени и Отечественной войны I степени — Родина наградила меня за Дорогу жизни.

С Ладожского озера перевели в Заполярье, на Северный флот. Дел и здесь хватало. Поручили нам построить гидроспуск — подводную дорожку для самолетов. Стояла холодная штормовая погода. Мороз тридцать градусов. А нас подпирали сроки. Через сорок дней гидроспуск должен быть построен. Мы все подсчитали и решили завершить строительство за двадцать дней.

На больших глубинах водолазу хорошо помогает закон Архимеда, там водолаз без особого труда передвигает большие тяжести. А мы работали на малых глубинах — от одного до семи метров. Приходилось надеяться не на старика Архимеда, а на собственную силу. Груз лежал на плечах и прижимал к грунту. Да еще холод, пурга, руки коченеют, перчатки примерзают к железным балкам, а погреться некогда — время лимитировано. Нас было семь водолазов, трудились мы до изнеможения и обязательство свое выполнили. Гидроспуск построили на славу. Дали мы тогда летчикам гарантию на год, а он прослужил им всю войну и, слышал, стоит по сей день, как новенький.

Приходилось мне и диверсиями заниматься. Было это в Ленинградской области. Нас, небольшую группу водолазов, высадили на партизанском аэродроме в лесу, а отсюда проводили в землянку. В ней при свете коптилки сидело несколько человек. Один из них, назвав себя Иваном Васильевичем, вытащил из кармана фотоснимок моста и схему, сделанную карандашом на листке школьной тетради.

— Вот, — сказал Иван Васильевич, положив на стол снимок и схему. — Его строил мой отец…

Мост был двухпролетный, центральная часть его опиралась на бык, установленный посредине реки.

— Конечно, лучше всего подорвать один из береговых устоев, — рассуждал Иван Васильевич. — После войны легче восстанавливать. Но ведь и немцам нетрудно будет на месте подорванного устоя поставить новый.

Нас это не устраивает. Придется рвать центральную опору. Глубина в этом месте около трех с половиной метров, течение спокойное. Сами мы к мосту подобраться не можем: берега с той и другой стороны совершенно открытые. И у летчиков тоже ничего не получается.

Совещались мы недолго, все было ясно. Решили действовать так: с наступлением темноты приблизиться к мосту. Я пройду по дну реки с двумя концами полевого телефонного провода, закреплю их на опоре и вернусь обратно. Кабель будет служить своеобразным ориентиром; придерживаясь его, мы перетащим взрывчатку, а затем эти же провода используем для соединения с подрывной машинкой. Забыл сказать, что дело происходило глубокой осенью, по реке плыло густое ледяное сало, поэтому продрог я основательно. Но греться некогда было: за ночь необходимо покончить с мостом. Взвалив на плечи тяжелые ящики со взрывчаткой, мы впятером отправились в подводное путешествие. Я шел впереди, а товарищи двигались на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Темь — хоть глаз выколи выпустишь из рук провод — обязательно вылезешь на берег… Уложили мы ящики, надежно заправили провода, а чтобы они не оборвались, я их привязал за арматурную скобу.

На берегу нас ждали партизаны. Они помогли нам снять костюмы, дали флягу со спиртом…

Иван Васильевич соединил концы провода с клеммами подрывной машинки. Ему очень хотелось взорвать мост вместе с поездом.

— Но если не появится, все равно придется взрывать, — сказал он и после долгого молчания продолжил: — Был бы жив отец, я, наверное, никогда не сказал бы ему, что своими руками уничтожил этот мост.

Ивану Васильевичу никто не ответил.

Я в это время думал: «Надежно ли закрепил провода, не порвет ли их случайный топляк…» Не подумайте, что мне не жаль было моста. Жаль, да еще как. Но ведь если мы не подорвем, по нему враг будет подвозить снаряды и бомбы и обрушивать их на Ленинград, на его заводы и дворцы, на жилые кварталы, на людей, зажатых в огненное кольцо без хлеба, без света, без воды…

Где-то далеко стучали колеса поезда. Наконец в лесу мелькнул свет. Загудел паровоз. «Это машинист часовых предупреждает», — думал я.

А мы, десять советских людей, лежали на холодной земле близ подрывной машинки и не отрывали глаз от бежавшего к мосту луча. Вот уже свет влетел в пролет, осветил фермы, полосатые будки, стоявшие по обе стороны реки. Паровоз, не сбавляя скорости, вскочил в первый пролет и достиг промежуточной опоры…

Я не видел, когда Иван Васильевич включил машинку, замкнул электрическую цепь. Вдруг из недр реки извергся огненный фонтан, затем послышался грохот, скрежет железа. Мост, паровоз, вагоны — все летело в преисподнюю. Я взглянул на Ивана Васильевича. Не скажу утвердительно, но в наступившей черной тишине заметил на лице этого уже пожилого человека слезы….