Клеопатра

   — Не знаю. О ней не знаю. Тогда я не была близка к ней, она не делилась со мной...

   — Почему я не такая, как она?

   — Ты такая, как ты!..

   — Может ли беременная женщина быть с мужчиной?

   — Да, конечно!

   — Ты когда-нибудь становилась беременной?

   — Существует много разных способов, чтобы не стать беременной, и чтобы не родить, если уж стала...

   — Я хочу ебаться с мужчиной! Я теперь понимаю все твои слова! Ты знала, что я могу забеременеть от моего брата. И ты хотела, чтобы я забеременела от Цезаря. Но ты опасалась, что могу забеременеть от какого-нибудь случайного человека. Ведь так?

   — Ты стала совсем взрослой, царица! Да, так!

   — Что так? — Маргарита резко и коротко засмеялась. — То, что я стала взрослой? Или то, что ты боялась, как бы я не забеременела от кого попало?

   — И то и другое... Но теперь ты уже беременна и можешь дать себе волю...

   — Ты должна найти раба, непременно чернокожего... И чтобы он был высоким... И чтобы он был умелым... Такого можно найти?

   — Таких не так уж мало.

   — И чтобы он молчал!

   — Можно найти немого!

   — Нет, калека мне не нужен!

   — Если пригрозить рабу смертью, он будет молчать!..

...Ей нравились лица африканских мужчин, эти большие глаза, чёрные зрачки и белые-белые белки, широкие переносья и большие губы, такие выпуклые... и улыбки белых зубов... и странное выражение мужской уверенности и таинственности, будто они знали тайну...

У него фалл оказался вовсе не чёрный, и ладони — совсем не чёрные, а даже и розовые. Но ведь она знала, что так и будет...

Наслаждение было таким отчаянным, глубоким, неожиданным... После купания, стоя в мраморной мойне, ещё не совсем очнувшись, а всё её тело покрылось каплями чистой прохладной воды, она позвала Хармиану и приказала убить того раба. Хармиана восприняла приказание как должное; как будто она поняла, что Клеопатра страшно испугалась этой возможной зависимости, зависимости царицы от этого чёрного раба!..

   — Подожди! Не так! Не так!.. Приведи его сегодня ещё раз ко мне, когда я велю! А когда закончится моя с ним близость, пусть сразу в спальню войдёт нужный человек и отрубит ему голову!.. Твоё дело, чтобы такой человек был! И чтобы он молчал, чтобы он всегда молчал!.. И... чтобы фалл этого раба оставался ещё влажным и блестящим от извержения семени... И чтобы я всё видела... Иди!.. Пришли мне какую-нибудь рабыню, пусть вытрет меня и оденет...

Она приказала привести этого раба вечером... Когда он поднялся с её ложа, откинулась быстро дверная завеса и вошли двое, тоже чернокожие... Один схватил... Другой вскинул топор... Затем они выскользнули прочь, будто были не людьми из плоти и крови, а бестелесными существами... Тело, большое, мускулистое, содрогалось... Зрелище отрубленной, окровавленной головы занимало Маргариту... Светильник был смутен... Голова смотрела глазами, которые были немного навыкате... Хармиана вошла... Тихая...

   — Царица прикажет убрать эту падаль? Я нашла таких людей, которые всегда будут в твоём распоряжении. Эти рабы — глухонемые и очень сильны и послушны...

   — Послушны тебе? — Маргарита села на постель и смотрела на кровь. Смерть чёрного любовника совершилась так быстро, настолько умело совершилась, что он даже и не успел вскрикнуть, совершенно ошеломлённый и совершенно не ожидавший смерти...

   — Через меня они послушны тебе, великая царица...

   — Как ты говоришь с ними? Жестами?

   — Жестами... За ними присмотр хороший, их никуда не выпустят из дворца...

   — А за теми, которые присматривают за ними, хорош ли присмотр?..

   — Великая царица шутит!..

   — Кто уберёт всё это? Они?

   — Ты хочешь присутствовать при этом?

   — Нет. Я сейчас перейду в бывшую спальню Арсинои. И чтобы завтра здесь было так прибрано, как будто ничего и не произошло... И запомни: ты должна будешь находить для меня ещё и ещё таких прекрасных и чернокожих, с которыми я буду ебаться и любиться... — Маргарита заговорила мечтательно... — А потом будут убивать... каждого из них...

   — Пройдёт время и царица сама будет с одного лишь взгляда беспогрешно определять, пригоден ли человек для её любви...

Да, Хармиана восприняла всё происшедшее как должное. А по лицу татуированному Ирас пролетела легчайшая тень, когда царица рассказала ей о ночных делах своих:

   — Ирас! Теперь я истинная женщина! Почему ты молчишь? Может быть, ты не довольна?

   — Ты издеваешься надо мной, как я могу ответить!

   — Ты всё равно будешь приходить ко мне ночами, когда я позову тебя. Скоро мой живот вырастет, ты будешь обнимать бережно мой большой живот. Ты любишь детей?

   — Я люблю инжир и жареную баранину, — сказала Ирас, не улыбнувшись.

   — Ах ты, сучка!..

Теперь Ирас улыбнулась, полоски на её щеках резко вильнули... Она говорила что-то о предопределении...

   — Фатализм и гиперборейство!.. — смеялась Маргарита... Но не могла понять, уж не осуждает ли Ирас свою царицу... Понять она хотела просто из любопытства, потому что на самом деле это ведь не имело значения — осуждает Ирас её или не осуждает... Или всё же имело?..

Клеопатра сказала Цезарю, что хотела бы повидаться с сестрой. Она уже заранее представляла подземелье, полутьму, упрёки из уст Арсинои... Она не могла не вспомнить Веронику, то, последнее прощание... Сейчас воспоминание было неприятным, тоскливо неприятным...

По приказу Цезаря Арсиною держали под домашним арестом в покоях отдалённых большого дворца. Эти покои заключали в себе спальню, столовую комнату, ванную, гардеробную, малую залу для приёмов... Царевна Арсиноя приняла старшую сестру-царицу в приёмном зале. Кама сидела на тронном кресле, положив руки в рукавах зелёного шелка на деревянную позолоту подлокотников. Она была одета в зелёное платье, украшенное тонким золотым шитьём, чёрные волосы были уложены, подняты на темя и схвачены золотыми заколками. Лицо Арсинои не было накрашено, она никогда этого не любила, только губы слегка смазаны были увлажняющим бальзамом, Камины губы и в детстве часто сохли и трескались...

Арсиноя приподнялась и протянула руку навстречу сестре, затем снова села, положила правую руку на колено... Клеопатра вглядывалась жадно... Лицо, глаза младшей сестры были усталыми и печальными. Арсиноя смотрела на Маргариту печально, без малейшего озлобления, без малейшей досады... Собираясь к сестре, Маргарита не знала, как пойдёт их беседа, но теперь сказала просто и с лёгкостью, будто вздохнула:

   — Кама, я изменилась? — Она сама слышала в своём голосе эту родственную дружественность, как будто ничего не было, ни войны, ничего... А всего лишь они разлучились надолго, а теперь вот встретились...

   — Нет, — сказала Кама печально. И в её голосе Маргарита услышала ту же самую родственную дружественность; печаль, усталость и родственную дружественность... — Нет, Мар, не изменилась... Изумрудные сияющие глаза, живость взгляда, радостное желание жить... Не изменилась... Я рада тому, что ты не изменилась. Я знаю, что и я не так уж изменилась...

   — Это правда, Кама. И я рада встрече с тобой, я хотела видеть тебя. И сейчас я чувствую так ясно, что мы сёстры!.. Вернём всё прежнее! Цезарь не откажет мне в этом. Всё будет как прежде, ты и я, сёстры!..

   — Ты дружна с Цезарем или это что-то другое? — спросила Кама без насмешки, серьёзно и печально.

   — Нет... В сущности, меж нами не случалось конечной близости... Он очень умный человек...

   — Я вижу, ты теперь женщина, но ты не изменилась всё равно...

   — Ты, наверное, знаешь...

   — Да, ты стала настоящей супругой нашему брату...

   — Я не хотела, чтобы он умер...

   — Не будем говорить об этом...