Страница 4 из 32
Я взяла тонкую фарфоровую чашку из рук Кэролайн и подала ее Луизе. Ее кисти дрожали, и она прижала чашку к груди, чтобы не расплескать. Я встала с коленей и перебралась в кресло с высокой спинкой, стоявшее у кровати.
– Ты хочешь какое-то время побыть один на один с Вик, мама? – спросила Кэролайн.
– Да, конечно. Иди, девочка. Я понимаю, тебе нужно работать.
Когда дверь закрылась за Кэролайн, я сказала:
– Мне, честное слово, больно видеть тебя такой.
Она сделала протестующий жест:
– Ах… какого черта! Я заболеваю еще больше, как только подумаю об этом, и мне хватает разговоров о болезни с проклятыми докторами. Я хочу услышать о тебе. Я слежу за всеми твоими расследованиями, если они попадают в прессу. Твоя мать могла бы гордиться тобой.
– Я в этом не уверена. Она надеялась, что я стану концертной певицей. Или, может быть, высокооплачиваемым адвокатом. Могу себе представить ее лицо, если бы она увидела, как я живу.
Луиза положила исхудавшую руку на мое плечо:
– Не думай так, Виктория. Не смей ни минуты так думать. Ты же знаешь Габриелу – она отдала бы последнюю рубашку нищему. Помни, как она защищала меня, когда пришли все эти люди и начали бросать яйца и комья грязи в мои окна. Нет. Может быть, ей и хотелось, чтобы ты жила лучше. Черт побери, то же самое я чувствую относительно Кэролайн. У нее такие способности, образование и все остальное… она могла бы найти себе лучшее применение. Но, право же, я горжусь ею. Она честная, трудолюбивая и защищает то, во что верит. И ты такая же. Нет. Если бы Габриела увидела тебя сейчас, она гордилась бы.
– Да ладно… мы не справились бы без твоей помощи, когда она была уже больна, – тихо сказала я, испытывая неловкость.
– О, ерунда, девочка! Это была моя единственная возможность отблагодарить ее за все, что она для меня сделала. Она стоит у меня перед базами – я прямо вижу, как в тот день, когда эти добропорядочные дамы из «Святого Венцеслава» устроили демонстрацию перед входом в наш дом, Габриела появилась перед толпой и пристыдила их. Они прямо попятились, едва не угодив в Кэлумет.
Она издала хриплый смешок, сменившийся приступом беспощадного кашля, от которого чуть не задохнулась, став ярко-пурпурной.
Затем она опустилась на постели и полежала несколько минут, тяжело хватая воздух короткими, затрудненными вдохами.
– Трудно поверить, чтобы эти оголтелые мамаши так беспокоились о какой-то незамужней беременной девчонке, да? – проговорила она наконец. – В нашем обществе половина людей была без работы, а ведь это вопрос жизни и смерти, девочка. Но в ту пору, как я теперь понимаю, история со мной воспринималась здешними кумушками как конец света. По крайней мере, мои мать и отец выгнали меня из дома. – На мгновение ее лицо исказилось. – Так, словно это была моя вина или преступление. Твоя мать была единственной, кто защищал меня. Даже когда мои родители пришли в себя и признали факт существования Кэролайн, они так никогда и не простили ей то, что она родилась, а мне – что я это сделала.
Габриела никогда не признавала полумер и во всем шла до конца. Я помогала ей присматривать за ребенком, чтобы Луиза могла работать в ночную смену на «Ксерксесе». Когда я должна была отвозить Кэролайн ее дедушке и бабушке, это были самые худшие и мучительные для меня дни. Эти суровые, лишенные юмора люди не пускали меня в дом, пока я не сниму ботинки в передней. Пару раз они даже выкупали маленькую Кэролайн снаружи перед домом, прежде чем впустить ребенка в свою чистую прихожую.
Родителям Луизы было теперь всего лишь по шестьдесят, то есть столько же, сколько было бы Габриеле и Тони, будь они живы. Поскольку у Луизы был ребенок и жила она самостоятельно, я всегда думала, что она принадлежит к поколению моих родителей, но она была всего на пять или шесть лет старше меня.
– Когда ты прекратила работу? – поинтересовалась я.
Время от времени я звонила Луизе, когда в моем воображении, окрашенном чувством вины, воскресал образ Габриелы, но это бывало редко. Южный Чикаго остался у меня в памяти тяжелым воспоминанием, и прошло два года с тех пор, как я последний раз говорила с Луизой. Тогда она ни словом не обмолвилась о плохом самочувствии.
– О, меня так прихватило, что я не смогла уже больше вставать. Это случилось около года назад. Мне тогда дали инвалидность. Но в последние шесть месяцев или около того я уже совсем не могу выходить.
Она откинула покрывало, показав свои ноги. Они были тонкими, словно прутики, напоминали птичьи лапки и имели зеленовато-серый оттенок, как и ее лицо. Мертвенно-бледные участки кожи на ступнях и лодыжках говорили сами за себя: уже начался некроз тканей.
– Это все мои почки, – пояснила она. – Проклятые, не хотят как следует работать. Кэролайн возит меня два-три раза в неделю, и они помещают меня в эту проклятую машину, рассчитывая почистить меня, но между нами говоря, девочка, я кончусь, как только они оставят меня в покое.
Она подняла исхудавшую руку в предупредительном жесте:
– Не говори пока об этом Кэролайн. Она делает все, чтобы убедиться, что мне лучше. И компания платит за диализ, поэтому я уверена, что Кэролайн тратит не свои собственные сбережения. Вот я и терплю. Я не хочу, чтобы она думала, что я неблагодарная.
– Нет-нет, – поспешила заверить я, осторожно натянув покрывало ей на ноги.
И она ударилась в воспоминания, вернувшись к прежним дням, когда ее ноги были стройными и мускулистыми и она ходила на танцы, обычно после работы в полночь. Она вспомнила Стива Ферраро, который хотел жениться на ней, и Джоя Пановски, который даже не собирался… Ах, если бы она могла начать все сначала, она сделала бы то же самое, потому что у нее появилась Кэролайн, но для Кэролайн она желала бы чего-то другого, лучшего, чем остаться работать в Южном Чикаго, ускорив тем самым преждевременную старость.
Наконец я взяла ее тощие пальцы в свои и слегка сжала их:
– Я должна идти, Луиза, до моего дома двадцать миль. Но я еще вернусь.
– Славно было повидаться с тобой снова, девочка. – Она склонила голову набок и игриво улыбнулась. – Не догадываешься, что могла бы найти способ подсунуть мне тайком пачку сигарет, а?
Я засмеялась:
– Я не одобряю это. Луиза. Вы же договорились с Кэролайн…
Я взбила ей подушки и включила телевизор, а затем вышла из спальни и направилась к Кэролайн. Луиза никогда не раздавала поцелуи при прощании, но она крепко сжала мою руку на несколько секунд.
Глава 3
ЗАЩИТНИК МОЕЙ СЕСТРЫ
Кэролайн сидела за обеденным столом, уплетала жареного цыпленка и делала какие-то пометки на цветной диаграмме. Кипы бумаг – докладные, рапорты, журналы, экспресс-информация – в беспорядке валялись по всему столу. Большая пачка под левым локтем Кэролайн грозила вот-вот рухнуть, чудом удерживаясь на краю стола. Девушка отложила ручку, заслышав, как я вошла в комнату.
– Я сбегала за цыпленком по-кентукски, пока ты была с мамой. Хочешь попробовать? Что ты испытала – потрясение, да?
Я покачала головой в унынии:
– Ужасно видеть ее такой. Как ты это выдерживаешь?
Она поморщилась:
– Было не так уж плохо, пока ноги не отказали ей. Она показывала их тебе? Я знаю, она может. Это действительно пугает ее. Ужасно потерять способность передвигаться. Самое ужасное было, когда я вдруг поняла, как долго она, должно быть, болела, прежде чем я что-то заметила. Ты же знаешь маму – она никогда не жаловалась, особенно на что-нибудь интимное вроде почек.
Сальной рукой она провела по своим непокорным кудрям.
– Только три года назад я, неожиданно заметила, как сильно она теряет в весе. Даже я сумела понять, что дело плохо. А потом выяснилось, что она уже долгое время испытывает головокружение и слабость, у нее начали отниматься ноги… но она ничего не хотела говорить, только бы не потерять работу.
История выглядела удручающе знакомой. Люди с севера имеют обыкновение бегать по докторам всякий раз, когда споткнутся обо что-нибудь, но в Южном Чикаго полагалось быть выносливым и терпеливым. Головокружение и потеря веса случались у многих, но эти подробности взрослые хранили при себе.