Страница 8 из 23
Недавно умер единственный сын Нины — Алеша. Алексей Купчин. Он был дайвером, утонул в Красном море. Об этом писали газеты:
«Алексей Купчин погиб, выполняя погружение в глубоководную каверну Пещера Нептуна на глубину 76 метров (согласно показаниям компьютера погибшего). В момент, когда тело было обнаружено, погибший находился в самом дальнем конце каверны, за сужением, лицом от выхода, (тело под углом примерно 35–40 градусов). На нем было все оборудование, включая декобаллон.
Лица погибшего не видно, поэтому, нельзя утверждать, была ли на лице маска и где регулятор. После извлечения тела через сужение маски на лице и регулятора во рту не было, также сорван резервный регулятор с ошейника, что, возможно, произошло при протаскивании тела через сужение.
В каверне стояла пелена взвеси, не характерная для этого места, возможно, погибший сильно замутил проход или заднюю комнату.
После извлечения тела кулаки погибшего были сжаты, руки в положении „перед собой“. При подъеме тела кровь погибшего привлекла крупный экземпляр акулы-молота, которая, впрочем, не доставила никаких осложнений и вскоре скрылась».
Алексей очень любил мать. Был чемпионом по плаванию, ездил то на Средиземное, то на Красное море. И чем сложнее, экстремальнее были погружения, тем больше приносили ему удовлетворения.
Незадолго до его гибели, я слышала по телевизору, как россиян просили не нырять в Красном море. Там тонет столько наших соотечественников, что морозильные камеры для трупов переполнены.
Когда Нине сообщили о смерти сына, она ни разу не заплакала. У нее очень светлая голова — не скажешь, что скоро ей исполнится 90. Она энергична, и никогда не плачет. Сама она объясняет это тем, что слишком много на фронте перевидала умирающих мальчишек, и это что-то изменило в ее душе.
Когда пришло горестное известие, мы с Алисой вытирали слезы, а Нина — нет.
— Его же этим не поднимешь — так что плакать? Он от этого не воскреснет…
Алешу привезли в цинковом гробу. Переложили в красивый, дубовый. И похоронили на Пискаревке, там, где лежат умершие в блокаду. В этом году сын Никита поставил ему хороший гранитный памятник.
Теперь внук заботится о бабушке.
— Лидия Николаевна, а как началась война для вас?
— На столбе висела черная тарелка-репродуктор. Говорил Левитан. Все слушали и плакали. Мы проснулись от этого плача, от общего стона… Не только женщины, но и мужчины не могли сдержать слез… У Левитана же от одного голоса заплачешь… Он так произносил эти слова — «немецкие захватчики»! Фашисты говорили: «Нам не столько Сталина желательно убить — сколько Левитана».
Жизнь изменилась сразу. Мужчины ушли на фронт, женщины рыли окопы… Мы, дети, работали в селе. Я была еще совсем маленькая. Дали мне два ведра, кружечку повесили на пояс… Трактористы пахали, а я подносила им напиться.
Потом сделали помощником повара. В четыре часа утра я уже в поле — нужно кашу сварить, и почистить картошку, свеклу. Позже приходила повар, готовила обед…
После ее ухода я оставалась, чтобы вымыть котлы. Там была вырыта яма, в нее бросали доски, поджигали — и на этом жару варилась еда. Но каша пригорала. Мне нужно было вычистить котлы до блеска, и только потом идти домой.
Я помню, как боялась зажигать спички. Хорошо, если тракторист окажется близко, или проедет на велосипеде какой-нибудь мужчина. Так просишь его помочь разжечь…
— Эвакуироваться вашей семье было нельзя?
— Сталин приказал вывозить только детей. Такой хитрый приказ. А для взрослых другой — «Ни шагу назад!». Матери боялись детей отпускать одних — составы же бомбили дорогой.
В маминой организации «Энергосбыт» у начальников была бронь. И они отправили жен вместе с детьми. А маму не отпустили — она была рабочая единица.
Мама готовилась вместе с нами уйти тайком. Думала, что никто не будет искать сорокалетнюю женщину. Ведь она не военнообязанная… Уже тележку приготовила, чтобы мы, переправившись через Волгу, шли к папиной сестре и везли вещи.
Поэтому мы и окоп во дворе не рыли. Зачем? Ведь скоро все тут бросим. Приходил милиционер, видел, что нет окопа, выговаривал маме и тете Поле. В последний раз пришел 20 августа. Сказал, что если к завтрашнему дню не выроем — наложит штраф.
— Я вас жалею — одинокие женщины, живете бедно, дети маленькие. Но раз приказу не подчиняетесь — придется штрафовать.
Мама с тетей перепугались и начали копать. Зигзагом, абы как… Неглубокий окоп вырыли, сверху положили доски, сорвали кленовые ветки — и тоже уложили, землю на них побросали. И ступеньки вниз сделали небольшие.
Участковый пришел — удивился, и похвалил:
— Вот ведь умеете сделать хороший окоп.
А сам не вник, что это для отвода глаз было. Потому что мама думала — вот-вот бросим все и уйдем.
А потом был самый страшный за всю войну налет. И окоп нас спас.
До этого немцы прилетали понемножку, по 10–12 самолетов. Побомбят да улетят. По радио воздушную тревогу объявят, потом отбой.
Вообще у немцев техника была мощная. Они все время сбивали наши самолеты. Помню, опускается на парашюте летчик без сапог… по ногам кровь течет, а вокруг кружится «рама». И немцы смотрят — куда летчик приземлится. Бои-то уличные идут.
На нашей улице — немцы, а на следующей — русские. Отобьют немцев, они отступят на одну улицу — и наши солдаты вбегают в окопы.
И вот с «рамы» глядят — на какую улицу летчик сядет. Если к немцам — ему дают спуститься и в плен берут, а если к русским — то расстреливают еще в воздухе.
Мы из окопов выглядывали: хоть и темно, но видно было.
Время от времени немцы бросали светящиеся лампы — и светло становилось, хоть иголки собирай… Они вылавливали каждую «катюшу»… Она такие звуки издавала, эта «катюша», что волчком крутишься на месте, с ума сходишь. Как будто рушится земля, идет какой-то страшный зверь, и роет землю огромными зубами… Казалось, что сейчас этот зверь и тебя тоже в жуткую глубину зароет.
«Катюши» стояли на машинах. Отстрочат свои снаряды, и тут же их увозят с этого места. А немцы вычислят — откуда стреляли — и давай бомбить эту улицу. Это, наверное, единственное оружие было, которое не уступало их минометам.
А 23 августа…
Для справки.
23 августа 1942 года немецкие самолеты под командованием В. Рихтгофена подвергли варварской бомбардировке Сталинград. За один день противник совершил более 2000 самолето-вылетов. Несмотря на противодействие советской авиации и зенитной артиллерии, сумевших сбить 120 фашистских самолетов, город был превращен в руины, погибло свыше 40 тысяч мирных жителей. Горели не только здания, горели земля и Волга, поскольку были разрушены резервуары с нефтью. На улицах от пожаров стояла такая жара, что возгоралась одежда на людях, бежавших в укрытия.
В этот же день 14-й танковый корпус 6-й немецкой армии прорвался к Волге в районе поселка Рынок и отрезал 62-ю армию от остальных сил Сталинградского фронта.
23 августа 1942 года — самая скорбная дата в истории Сталинграда.
— Мама утром пошла на рынок. Там продавали стаканчиками муку: кукурузную, ячменную… Она сказала:
— Куплю кое-что в дорогу, и сегодня же двинемся в путь.
Мы были готовы. Под пальтишки нам с Алисой мама подшила отрезы. У этого бостона была целая история. Мама даже называла имя приказчика, у которого он был куплен. Больше такую качественную ткань нельзя было достать ни у кого.
И папа просил: «Маруся, в каких бы тяжелых условиях ты ни очутилась — этот бостон не продавай. Остальное — на твое усмотрение. Ты — мать, не обидишь своих детей. А из этого отреза — когда дочкам по 17 лет исполнится, юбочки сошьешь. От меня в память».
Мама эти отрезы подшила под пальтишки, чтобы и нам теплее, и тележка полегче была.
И вот с утра как объявили воздушную тревогу… Никогда так не говорили — мол, из окопов ни в коем случае не выходить — а то расстрел на месте. Мама рассказывала — только пришла на рынок — и милиция все закрыла, никакой торговли. Репродуктор приказывает: «Все в траншеи — и не выпускать никого».