Сопка голубого сна

Бронислав в своем балагане вынул из ячеек широкого охотничьего пояса двадцать патронов, чтобы он стал легче, оставил только три патрона крупной дроби и два мелкой, застегнул, на грудь слева приколол, по совету Войцеховского, газырь на десять пуль, подвесил к ремню таежный нож, зарядил наган пятью пулями, которых недоставало, и сунул его в карман, подумав, что придется сшить для него специально глубокий кожаный карман или носить его в кобуре на подтяжках под мышкой, наконец, зарядил правый ствол «Парадокса» крупной дробью, а левый — пулей, надвинул пониже на глаза свою синюю кепку, проделывая все это быстро, сноровисто, внешне спокойно, хотя душа у него пела от радостного возбуждения — вот он снова вооружен.

Когда Бронислав вышел из балагана, Брыська чуть не обезумел от радости, увидев у него на плече ружье. Три месяца хозяин не охотился и жизнь без выслеживания дичи потеряла для бедняги чуть ли не всю свою прелесть, он чувствовал себя не гордой и уважаемой охотничьей собакой, а простой дворнягой, охраняющей дом. Он прыгнул с разбега Брониславу на грудь, лизнул его в лицо, описал круг по двору, радостно визжа, снова прыгнул и помчался в лес, оглядываясь, идет ли хозяин за ним. Бронислав, снова обретя уверенность в себе, шагал прямо, мимо охваченных осенней дремотой деревьев, еще без всякого плана, но с твердым предчувствием удачи, дошел до конца плоскогорья и начал спускаться по пологому склону вниз, на самое дно лесного моря.

Вернулся он в шестом часу, неся на голой спине рогача; рубашку снял, чтобы ее не запачкать.

— Где ты подстерег этого козла? — спросил Николай.

— У реки, за устьем нашего ручья, версты три или четыре отсюда. Я стоял за деревом, увидел издали, как он переплывает реку, и двинулся туда. Он вышел на берег, отряхнулся, с минуту прислушивался, принюхивался, а потом пошел пастись на маленькой полянке среди лиственниц. Слишком далеко от меня, чтобы стрелять. Я осторожно подкрался и со ста пятидесяти шагов выстрелил, уже не сомневаясь, что попаду.

— Что и говорить, выстрел в шею, убит наповал.

— Да, я терпеть не могу ранить. Отвратительно себя чувствую, когда раненый зверь уходит подыхать в тайгу. Потому и старался целиться в шею. Тогда или наповал, или, если пуля минует аорту и шейные позвонки, зверь убежит и поправится.

Солнце давно уже село, когда они развели костер за домом и Николай налил из бидона с водкой по первому крючку, поднес всем своим помощникам и поднял тост: «За Бронислава, чтобы ему всегда везло на охоте и в жизни!» Шулим из рыбы, пойманной в ручье, сварил с Евкиными приправами такую уху, что все пальчики облизывали, потом он бросил на раскаленную сковороду восемь ломтей козлиной печени, а Николай налил по второму крючку. Затем Шулим дал каждому по шампуру с кусками сырого мяса, сала и с черемшой, и они жарили на углях шашлыки, запивая третьим крючком. А в заключение попробовали диковинные для этих мест овощи: помидоры, огурцы, лук из корзинки ксендза Леонарда.

Весело, с шутками, прибаутками, песнями они отпраздновали получение Брониславом отличной охотничьей снасти... Под конец Николай сказал, обращаясь к Митраше и Федоту:

— Помните, я велел вам оставить железные коленчатые трубы на Мысу и на Переправе? Так вот теперь вы построите там избушки, чтобы, идя к нам или от нас, можно было переночевать и отдохнуть. Маленькие избушки, три на четыре шага, с печками, к которым вы приладите эти трубы. Передняя стенка две с половиной сажени высоты, задняя две, крыша односкатная, без окон... Вы столько раз видели, как я ставил дома и клал печи, помогали мне, должны теперь справиться.

Митраша кивнул, Федот сказал: «Справимся, дядя Коля».

— Да, я не сомневаюсь. Больше недели на такую избушку у вас не уйдет, так что на обратном пути за две недели все сделаете.

Назавтра, перед их отъездом, Бронислав написал, пристроившись на пенечке, благодарственное письмо Нарциссу Войцеховскому, рассказал вкратце о своей жизни в тайге и обещал сделать все возможное, чтобы добыть майские панты.

Ему не терпелось снова идти в лес, но все работали на стройке, и он, пересилив себя, тоже шпаклевал стены и обшивал их тесом. Николай разделался с крышей и принялся за печи, Данила соорудил себе верстак и делал косяки, окна, двери, два других плотника с утра до вечера пилили бревна на доски и брусья. Поляна вокруг дома походила на лесопилку, заваленную стройматериалами, которые начали уже укладывать штабелями.

Так пролетели сентябрь и октябрь, один раз только они устроили себе перерыв на день, когда Бронислав уговорил Николая идти за яблонями. Николай пошел в тайгу и где-то у реки нашел дикие сибирские яблони с плодами, мелкими, как вишни. Он выкопал молоденькие деревца и посадил, по примеру ксендза Леонарда, около дома на южной стороне «двенадцать апостолов». «Прививать будем через два года»,— сказал Николай, а Бронислав подумал: «Когда здесь уже будет Акулина с тремя младшенькими».

К первому ноября дом и баня у ручья были готовы. Осталось надрать гонт, пристроить парадное крыльцо, или, вернее, террасу, сарай и огородить двухметровой высоты забором три десятины сада и пастбища. За неделю до этого выпал снег и началась зима. Приехали Митраша с Федотом, привезли на трех вьючных лошадях продукты, лыжи, шкуру убитого Брониславом медведя и письмо от Васильева. Вечером на кухне, у жарко натопленной печки, состоялся прощальный ужин. Николай поблагодарил всех за старание, расплатился; выпили за здоровье хозяина, за благополучие его домашних, поговорили и легли спать. Назавтра уехали Митраша с Федотом, а с ними, на освободившихся от поклажи лошадях, и три плотника.

Васильев писал:

«Удинское, 25 октября 1911 года. Дорогой Бронек!

Ты спрятался где-то в таежной глуши и не подаешь признаков жизни. Напиши, как живешь и как твои дела. Надеюсь, вы уже закончили строительство дома и начали охотничий сезон. Какие там места в этом смысле?

Наша тихая деревенская жизнь вдруг оживилась, будто в застойный пруд начали по каналу подавать свежую воду. Успех молочного кооператива превзошел все ожидания. В члены записалась почти вся деревня, а ведь в ней жителей больше тысячи. Начали сразу действовать в двух направлениях — скупка молока и продажа продовольственных товаров и домашней утвари. Наша лавочка стала тесновата. Решили построить большой магазин. Меня, политического ссыльного, пораженного в правах, правление кооператива назначило на должность директора магазина, поручив также надзор за строительством. Первого июля кооперативный банк открыл нам кредит на строительство. Мы принялись за дело с большим энтузиазмом, которым сумели заразить работающих на стройке специалистов. Представь себе, что за три месяца, до пятнадцатого октября, сделали фундамент под здание длиной в 52 и шириной в 10 шагов и выложили кирпичом все подвалы под склады. К маю мы заготовим материал и начнем строительство дома в четыре помещения (торговые залы) с двумя входами, конторой кооператива и комнатой для приезжих наверху. Теперь начинаем пробное производство сибирского сыра «Уда». Оказалось, что у нашего удинского молока своеобразный вкус и очень высокая жирность. Мы нашли хорошего сыродела, который этим занимается.

Большой привет от Насти, Тетюхина, ксендза Серпинского и даже от Фрумкина. Твой Иван В.

Р. 8. У нас новый премьер-министр Коковцев, заменивший убитого Столыпина. Прилагаю три газетных вырезки для твоего архива».

Вырезка первая:

«ПОКУШЕНИЕ П. А. СТОЛЫПИНА

15 сентября. — Во время торжественного спектакля — оперы Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане» — в Киевском городском театре, во время второго антракта в одиннадцатом часу, когда Его Величество покинул ложу, а публика выходила из зала, Председатель совета министров Столыпин, стоя у своего кресла, беседовал с генералом Сухомлиновым. Вдруг безукоризненно одетый мужчина во фраке встал со своего места в восемнадцатом ряду и, держа правую руку в кармане, подошел вплотную к Председателю совета министров, дважды выстрелил из пистолета почти в упор и направился к выходу. Столыпин упал в кресло. Пользуясь замешательством в зале, преступник дошел до двери в коридор, но там его схватили и начали избивать. На звук выстрелов зрители вернулись в зал, в ложе появились Его Величество и Великие княжны Татьяна и Ольга. Убедившись, что Император цел и невредим, публика, исполненная верноподданнических чувств, устроила ему патриотическую овацию и потребовала исполнить государственный гимн. Между тем тяжело раненного Председателя совета министров Столыпина отвезли в ближайшую клинику врача-поляка Маковского. Террористом оказался Дмитрий Богров, стажер-юрист и сын миллионера, киевского адвоката, еврея по происхождению, но христианского вероисповедания».