Сопка голубого сна

Солнце зашло. Бронислав взял часы и пистолет и в сгущающихся сумерках зашагал к мосту, чтобы потом задами добраться до Емельяновых, где в верхней комнатке в чемодане лежал его выходной костюм.

Злоключение Бронислава всколыхнуло всех. Емельяновы с Пантелеймоном, Николай с Евкой, Акулина, зашедшая к ним в тот вечер, соседи, все без исключения ему сочувствовали, больше всего сожалея о пропаже денег и ружья. Они гадали, каким образом воры очутились у реки? Случайно ли? Может, они давно шли следом за Николаем и Брониславом? Или же просто находились поблизости и их привлек Брыськин лай? Так или иначе, случай из ряда вон выходящий — пришли не куроловы, не конокрады, а воры с каторги, унесли у человека одежду, сапоги, годовой заработок и ружье в придачу, оставив его в чем мать родила и без возможности промышлять охотой в будущем...

Николай и Евка предложили денег взаймы — Бронислав взял 10 рублей на табак и мелкие расходы, сказав, что за лошадь отработает у него месяц бесплатно, на что Николай отрезал:

— Я не привык на людском горе зарабатывать... Да и давай, братец, спать ложиться, второй час ночи, скоро светать начнет...

Они одолжили коня у Емельянова (у того их теперь было шесть), запрягли пару лошадей в большую телегу и поехали. В Удинское прибыли к вечеру, заночевали, по обыкновению, у Сергея, а с утра отправились покупать лошадь. Ходили, смотрели и в конце концов купили молодую жеребую кобылу. Потом пошли в управу. Николай зашел внутрь, Бронислав остался ждать на улице.

— Ну вот, опять я за тебя отвечаю.— Николай показал Брониславу, а затем спрятал в карман разрешение на новое место жительства.

Они несколько минут шли молча, потом Николай сказал:

— Ты теперь со мной обращайся с почтением, я владелец ста десятин тайги.

— Неужели ты купил тайгу?

— Все вокруг дома! Такое дельце обмыть надо, ты не находишь?

— Конечно, надо! Знаешь что, давай зайдем к Васильеву, он тут рядом живет, обрадуется.

Васильев обнял их в сенях и ввел в горницу, где они поздоровались с Настей, представившей им невзрачного мужичка с бородкой клинышком. Это был купец Вересков, приехал к отцу, Шестакову, не застал и вот...

— Пришлось позвать к столу и угостить, неужели нет? — прервал бесцеремонно полупьяный гость. На столе стоял почти пустой уже графин с водкой, остатки еды на тарелках, они пришли в середине обеда.

— Да, да, пригласить и угостить как положено, присаживайтесь, друзья,— поспешно подхватил Васильев, стараясь замять его бесцеремонность, и представил Ве-рескову своих гостей.

Услышав имя и фамилию Бронислава, тот вскинул голову и принюхался, словно почуял другой запах.

— Поляк?

— Да, поляк.

— Политический преступник?

— И это тоже, если повежливее нельзя.

— Да разве с вами, полячишками, можно повежливее? Вот государь наш император в манифесте простил вас, а вы в ответ подняли восстание в Забайкалье. Да, да, вооруженное восстание! Неужели серьезные люди так поступают? Какой в этом смысл?

— Я с вами на эту тему спорить не буду.

— Не будешь спорить... Со мной нельзя спорить, я все знаю. Мой отец тогда унтером был и участвовал в сражении с Шарамовичем. Сражение! Курам на смех... Достаточно было одного залпа, чтобы все повстанцы-засранцы драпанули в лес...

Бронислав вскочил, но его опередил Васильев.

— Вон отсюда! — крикнул он, показывая на дверь.— Вы оскорбили моего друга!

Вересков поднялся, но в этот момент к нему подскочил Николай Чутких, со словами «Спокойно, ваше степенство!» повернул к себе спиной, подхватил под мышки и поволок в сени, а оттуда на крыльцо.

— Думаешь, если ты второй гильдии купец, то тебе можно оскорблять его величество?! — орал Николай, тряся его за шиворот у крыльца.— Манифест тебе не нравится? Засранцы так пишут? Мы все слышали, а нас четверо было за столом. Сейчас же кричи за мной: «Да здравствует наш царь-батюшка!»

— Да вы что, это же ложь!

— Что ложь? Что царь — наш батюшка? Эх ты гнида, фармазон, сволочь! Если сейчас же не крикнешь, всем расскажу, а нас четверо было, мы слышали! Ну, «да здравствует...».

Когда Вересков, задыхаясь, все же прокричал, что от него требовалось, Николай отпустил его, погрозив вслед пальцем:

— Не смей больше с пьяных глаз гадости про царя говорить!

И вернулся в комнату.

— Ну, несдобровать бы вам...

— Я только хотел выгнать хама из дома.

— А я хотел дать ему по морде.

— Вы об одном забыли. О том, что вы,— Николай глянул на Васильева,— государственный преступник, а ты,— глянул на Бронислава,— политический преступник. Вересков бы тут же побежал с жалобой в участок, подмазал где надо, и вас обоих выслали бы куда Макар телят не гонял, в Колымскую или Якутскую тундру... Вот так бы закончилось наше обмывание!

— Не понимаю,— пробормотал Васильев.

— Очень просто, мы к вам зашли, чтобы в кругу друзей обмыть покупку Николая Савельича: он купил сто десятин тайги,— объяснил Бронислав.

— Тайги?! — воскликнул Васильев.— Кто же тайгу покупает?

— Сто десятин по червонцу, итого тысяча рублей.

— Ну и содрали с вас! Тысячу рублей! За дикий лес, которого никто не сажал, не сеял... Настенька, слышишь? — крикнул он в кухню жене.

— Нет, сейчас услышу,— ответила Настя, гремя посудой, а через минуту появилась с тарелками в руках.— Что мне надо услышать?

— Вот Николай Савельич купил тайгу, где-то в совершенной глуши, в четырех днях пути отсюда, и отдал за это тысячу рублей.

— Зачем? — изумилась Настя.

— Да чтоб это принадлежало мне и моим потомкам даже через пятьсот лет.

— Но к чему платить за тайгу, если ею можно пользоваться даром?

— Ничего нельзя знать заранее. Может, там в земле сокровища скрыты? Может, там в ручье живая вода течет?.. Главное, что обладание этим куском тайги делает меня счастливым.

— Вот это и объясняет все,— сказал Васильев и поднял рюмку.— Выпьем за дорогого фантазера, удачи вам в новом доме!

— И тепла от кафельной печи,— добавил Бронислав и рассказал историю с голландским кафелем.

Они поели бульон с клецками и, принявшись за жаркое, заговорили о магазине молочного кооператива, которым заведовал Васильев. Дела кооператива, сказал он, идут так хорошо, что в ближайшее время они собираются построить собственный большой дом в четыре комнаты и торговать там продуктами, хозяйственным инвентарем, одеждой и мануфактурой, а также рыболовной и охотничьей снастью. Одновременно намерены заняться скупкой пушнины.

— Да, чуть не забыл, при кооперативе создан кружок безгосударственных социалистов,— рассказывал Васильев.— Не знаете? Ну так слушайте. Косой, председатель кооператива, написал письмо Абрамовскому и в ответ получил пачку книг с очень теплой запиской. С тех пор они переписываются, и теперь Косой — страстный приверженец идей Абрамовского... А в первом письме, собственно, с этого мне следовало начать, потому что ведь ты дал ему адрес Абрамовского в Варшаве, так вот, в первом письме Абрамовский написал о тебе.

— Что же он написал? — спросил Бронислав дрогнувшим голосом.

— Всего несколько слов. Цитирую дословно: «Передайте Найдаровскому мой самый сердечный привет и глубокое уважение».

— И ты только теперь рассказываешь мне об этом?! Между прочим?

Он весь побледнел при мысли, что есть в Польше человек, питающий к нему глубокое уважение. Еще одна родная душа, кроме Семполовской...

— Прости, я знал, что ты обрадуешься, но после скандала с Вересковым у меня все из головы вылетело.

В этот момент Настя принесла сынишку, и внимание всех обратилось к малышу. Начались восклицания и расспросы. Сколько ему месяцев? Восемь. Как зовут? Борисом. На кого похож? Немного на маму, немного на папу, от каждого унаследовал лучшее. У него отцовская смелость и пытливость, все ему хочется потрогать, посмотреть, подержать в руках, и мамина кротость, этого ребенка вообще не слышно в доме. Сам уже садится, ползает, тянется к собаке, совсем не боится... Малыш слушал, смотрел на обращенные к нему лица и прижимался к матери.