Страница 35 из 101
Бронислав закончил стрижку и бритье, и, хотя был взволнован услышанным, все же перемена, происшедшая во внешности парня, его ошеломила.
— Иди сюда, Надя, посмотри, какой красавец! Надя встала, подошла.
— В самом деле!
На пеньке сидел юный Иисус Христос с византийских икон, с оливковой кожей, иссиня-черными, слегка вьющимися волосами, нежным маленьким ртом, изящным орлиным носом и томным взглядом миндалевидных глаз.
— Клянусь, я не такой, как они. Я издалека, из Варшавы...
Тут Бронислав догадался, откуда этот акцент и эта внешность. Он вспомнил свои детские игры во дворе с еврейскими мальчишками и выкрикнул единственную, запомнившуюся ему с той поры фразу:
— Мит вемен шпилст ду? Шпилст ду мит мир, ци мит зай?
Чернявый схватился за голову: ай-вай, так вы знаете идиш? Вы из Варшавы, вы наш? Из окна позвали:
— Лешка!
Лешка схватил Надю за руки и, целуя ее ладони, со словами: «Я ваш, я с вами, клянусь!» — выбежал из сарая.
— Что ты ему сказал? — спросила Надя.
— «Ты с кем играешь, со мной или с ними?» Это единственные слова на идиш, какие я знаю. Я вырос в Варшаве на еврейской улице и помню, что так мальчишки спрашивали друг друга, кто с кем играет.
— А что ты думаешь о нем?
— Не знаю, каким образом, какими путями прибился к этим мошенникам варшавский еврей, но думаю, что он не врет...
Он в задумчивости прошелся по сараю и, бросив взгляд на розвальни, заметил отсутствие ружья. А ведь оно было здесь. Висело на крюке справа, рядом с сиденьем. Может быть, упало?
— Ты что там ищешь? — спросила Надя.
— Ружье. Ты его не брала?
— Зачем оно мне... Наверное, лежит на своем месте.
— То-то и оно, что на месте его нет.
Они обыскали сани и весь сарай. Ружья нигде не было.
— Ведь сюда никто не заходил, испариться оно тоже не могло. Злой дух, что ли, здесь орудует?
— Успокойся, Надя, не переживай. Ружье не иголка, затеряться не может. Выясним.
Бронислав осмотрел стены, потрогал доски, убедился, что сарай ветхий, доски расшатаны, одна, около которой стояли сани, буквально висела на одном гвозде. Ее можно было без труда приподнять и протянуть руку за ружьем, сани стояли вплотную к стенке.
— Видишь? — Бронислав показал Наде, как было украдено ружье.— У твоего злого духа рыжая борода.
— Они нас разоружили,— шепнула Надя.
— Это им так кажется,—ответил Бронислав, подсаживаясь к ней.— И очень хорошо, пусть. Они решили нас разоружить и прикончить. Им и в голову не приходит, что у этого охотника, кроме ружья, есть еще и наган.
— Но почему?
— Может, они боятся, что мы их раскусили, услышали обрывки нашего разговора с Лешкой, а может, польстились на наше богатство.
— Какое еще богатство?
— А такое. У меня с собой сто рублей, а у тебя?
— У меня двести.
— Итого триста. Кроме того, стоимость шкурок, двух тулупов, твоего полушубка, бурки, коня и так далее. За все вместе можно выручить тысячи полторы-две. Для таких голодранцев это состояние. Будет что пропивать. Ясно, что они попытаются нас убить.
— А мы?
— А нам придется здесь пробыть до утра. Если мы рискнем выехать, несмотря на буран, то они меня пристрелят или зарубят, когда я буду выводить лошадь из сарая. Не забудь, что их двое, у них ружье и топор. А у меня руки будут заняты, надо же лошадь держать... Но я убежден, что эти трусы предпочтут дождаться, пока мы заснем, и тогда, ничем не рискуя... Вот тут-то я устрою им встречу!
— Что ты задумал?
— Прежде всего, мы будем спать не там, где они думают, не у стенки с оторванной доской. Оттуда можно не только застрелить, но и зарубить. Поэтому тебе придется потихоньку перебраться в другое место.
Они убрались в сарае, сложили вещи. Когда стемнело, бесшумно поснимали все с саней и сложили в противоположном углу. Потом, уже в полной темноте, Бронислав засунул палку в щель между дверной коробкой и приоткрытой дверью, чтобы ее нельзя было захлопнуть. Они улеглись на двух тулупах, лицом к двери. Бронислав проверил наган и сунул его за пазуху.
Он обнял рукой Надю, та прильнула к нему пугливо.
— Как долго тянется время... Они терпеливы.
— Что и говорить. Трусливы, но терпеливы. Я таких навидался и в тюрьме, и на каторге. Могут всю ночь продержать монету во рту за щекой.
— Зачем?
— Слюна очищает свинец, ртуть на нем лучше держится, и он тогда блестит как настоящий рубль.
— Ты много пережил, Бронек, много знаешь. Поэтому сразу догадался, что это фальшивомонетчики.
— Возможно. Но главным образом потому, что я на редкость наблюдательный. Все подмечаю и сопоставляю. Это меня выручало не раз...
Он рассказал несколько случаев, когда его спасла наблюдательность и умение предугадывать опасность. Ему, было, показалось, что он потерял это умение, вот ведь заснул, ничего не подозревая, а ночью их чуть не сожрали волки. Но нет, когда они свернули на эту речушку, его словно что-то толкало назад, убеждало: не езди! Потом они поговорили о Лешке, гадали, что с ним случилось, после бритья он больше не показывался.
Они замолчали, изредка только перешептываясь. Ожидание было томительным, говорить не хотелось. Уже порядком за полночь дверь сарая неслышно открылась. Надежда сжала Брониславу руку. Он ответил ей тем же, отодвинулся и пополз к саням. Вскоре оттуда раздалось негромкое похрапывание.
Снег у входа заскрипел под ногами нескольких человек. Они остановились, прислушались. Легкий храп продолжался. Тогда вошли трое — Лешка с ножом в руках, за ним мужик с ружьем, третий, с топором, встал в дверях. Тот, что с ружьем, подтолкнул Лешку вперед, но Лешка с воплем «Караул! Караул!» спрятался за розвальни. Второй поднял ружье, но тут грянул выстрел. Брыська кинулся на него и свалился на землю вместе с трупом.
— Руки вверх!
Человек с топором бросился наутек. Бронислав выстрелил, но поздно. Он выскочил на улицу и увидел черный силуэт, удаляющийся в сторону леса.
— У них тут сообщники есть? — крикнул он Лешке, с ножом в руках стоявшему на коленях над убитым.
— Нет, кругом на двадцать верст никого. Бронислав вернулся в сарай.
— Я бы его догнал с Брыськиной помощью. Но жалко собаку, еще тяпнет ее топором.
— Да пусть в лесу подыхает,— сказал Лешка, продолжая рыться в одежде убитого.— О, вот он, мой паспорт! Сейчас свои ботинки с него сниму...
Он стаскивал обувь, чертыхаясь:
— Вот стервец, новенькие ботинки угробил.
— А я угробил два патрона,— сказал Бронислав...— Последние два остались.
— Будем надеяться, что они не понадобятся,— сказала Надежда, выходя из темного угла сарая на воздух.
— Вы только посмотрите,— Лешка, обувшись, демонстрировал свои ноги.— Здесь большой палец вылезает, в том ботинке тоже пальцы видны... А ведь новенькие были... Я им сейчас!..
И побежал к крыльцу.
— Постой, ты куда?
— Поджигать! Оболью керосином, и все мигом сгорит!
— Вернись сейчас же! Ты хочешь, чтобы все увидели зарево?!
— Да нет тут кругом никого...
— Если хочешь ехать с нами, прекрати. Мы уезжаем. Захвати только свои вещи.
— У меня нет вещей.
— Тем лучше. Помоги мне убрать тело.
Они вдвоем вошли в сарай и, взяв убитого за ноги, оттащили в сторону, освобождая розвальням проезд. Вдруг покойник тихо застонал.
— Он жив! — крикнул Лешка.— Добить надо.
— Зачем? Сам дойдет здесь, на морозе...
Уже занимался рассвет, когда они съехали к речке. Бронислав, закутанный в доху, сидел на козлах, держа у правой руки ружье, рядом Лешка в бурке и Надежда, как всегда, сзади. Брыська снова, задрав хвост, бежал впереди.
— Когда вы меня брили, ваше степенство, этот рыжий стоял за сараем,— рассказывал Лешка.— Стащил ружье и услышал, как я крикнул: «Я ваш, я с вами...» Ну и били же они меня потом, ох, как били! Я их предал, мол, рассказал вам, чем они занимаются. Я выкручивался, как мог, говорил, что да, хотел с вами убежать домой, но их не предавал. В конце концов они сказали: вот зарежешь их, тогда мы тебе поверим и оставим у себя... Потому что я никогда не был судим, паспорт у меня чистый, и они все время боялись, что я убегу... Ладно, говорю, только расскажите, как это делается. Тогда рыжий достал свой разбойничий нож и показал. Я буду идти за тобой, сказал он, чуть что не так — выстрелю тебе в спину. Черта с два, думаю, ты в меня попадешь впотьмах. Я знал, невозможно, чтобы вы, такой умный, такой храбрый, спали и не кинулись на него. А тогда и я пырну его в бок...