Сопка голубого сна

О сегодняшних заботах и о том, что они возникли не сегодня и всерьез думать о них начали уже довольно давно, напомнит читателю и история сотрудничества русского золотопромышленника Зотова и польского ссыльного Найдаровского в создании проекта по охране сибирской природы. Заинтересуют и запомнятся зотовские слова: «Я добываю миллионы и буду продолжать их добывать, но не хочу, чтобы мое имя ассоциировалось только с золотом и больше ни с чем. Хочу оставить после себя дело, нужное людям, чтобы Зотов был примером для других! Да, мы создадим заповедник природы и музей сибирской фауны...» Тем, кто вспомнит некоторые образы русских капиталистов, созданные М. Горьким, да и реальных людей, например, красноярского купца Юдина — создателя великолепнейшей библиотеки, московских купцов и фабрикантов Третьяковых, Мамонтова, Морозова, Бахрушина, Щукина, промышленник Зотов, каким он показан в «Сопке голубого сна», не покажется ни выдуманным, ни слишком идилличным.

И еще роман польского писателя напомнит читателю о силе духа и рук человеческих, о необходимости и умении преодолевать преграды и невзгоды, злобу и равнодушие, побеждать собственные усталость и безразличие к жизни, всегда живой и плодоносящей. Но это уже категории не временные, не нынешние, а вечные.

Юрий Болдырев

Сопка голубого сна

В ТАЙГУ НА ВЕЧНОЕ ПОСЕЛЕНИЕ

...Это, похоже, Нерча. Самый ледоход, хотя апрель уже на исходе. Приток притока впадает в Шилку, а Шилка в Амур... Где-то там, на берегу не то Шилки, не то Онона, родился в юрте Чингисхан... Вот и первые домишки. Здравствуй, Нерчинск, столица каторжного края! Вот, значит, как выглядит город, снаряжающий караваны с золотом из Кары и серебром из Акатуя? Расползся, раскинулся лениво в долине своей речушки. Улицы прямые, вот белая церковь, несколько кирпичных зданий, банк, прогимназия, магазины, лавки, городской сад. ...А вокруг море деревянных одноэтажных домишек, палисадничков, заборчиков... Уличные колодцы, улицы не все мощеные, пыль за нами поднимается дымовой завесой, деревянные тротуары... Вот и конец города, снова перед нами голый тракт. А где же дворец, о котором рассказывал Гаврилов, прошлого века дворец, построенный каким-то миллионером Бутиным или Путиным? Такого дворца, говорил Гаврилов, не постеснялись бы и в Петербурге. Роскошные залы, мраморные скульптуры, бронзовые канделябры, персидские ковры, на галерее — музыкальный инструмент величиной с орган... Библиотека, оранжерея, с пальмами и субтропическими растениями, музей сибирских руд и камней. И еще зеркало. Самое большое зеркало в мире. Путин или Бутин купил его на международной выставке в Париже в 1878 году, вез по морю до Николаевска, а потом на специально построенном пароходе по Амуру и Шилке в Нерчинск... Где же все это? Я прозевал или, может, дворец сгорел?

Лошади с оглушительным грохотом влетели на мощеную площадку у вокзала и встали.

— Ну вот, приехали,— сказал жандарм.

Он сошел с повозки. Двое мальчишек, игравших в «козны»[2] у здания вокзала, застыли в изумлении, сжимая в руках свиные кости. Небось, в жизни такого не видели...

Жандарм поднялся по ступенькам к застекленной двери вокзала, Бронислав поспешил следом и, увидев в дверном стекле свое отражение, сам изумился: каков франт! Из-под широких полей не какой-то там простой шляпы, а настоящего итальянского «борсалино» глаза на худом лице глядели мрачно и отчужденно. Демисезонное пальто из лучшего лодзинского шевиота жемчужного цвета, или, говоря по-портняжному, цвета рыбьей чешуи, с бархатным, чуть потемнее, воротником — сидело как влитое. Из-под пальто виднелись брюки от костюма, сероватые, в тон, и серые лаковые туфли... Ни дать ни взять — граф, подумал Бронислав равнодушно, как о постороннем.

В вестибюле ресторана буфетчик и официант вытаращили глаза, а местный носильщик, закусывавший у окна, стыдливо спрятал тарелку за спину. Зал был почти пуст, только за одним из столиков пил чай какой-то военный. Он повернулся к ним, и тут они его узнали: Чибисов Петр Капитонович, поручик конвойной команды. Жандарм щелкнул каблуками и взял под козырек:

— Здравия желаем вашему благородию!

— Здорово, Бояршинов... Откуда и куда путь держишь?

— Освобожденного везу из Акатуя на вечное поселение.

— Вот оно что! А города у вас еще на пути будут?

— Никак нет, ваше благородие!

— Как же ты его везешь в таком виде? В этаком маскарадном костюме в тайгу?

— А что, по городу, что ли, с ним таскаться?.. У него же нет ничего, три часа будет покупки делать...

Тут Бронислав счел возможным вмешаться:

— Разрешите объяснить?

Чибисов окинул его зорким взглядом.

— Говори. Я тебя помню. Четыре года назад сопровождал тебя в Читу.

— Верно. А теперь меня с каторги отпустили. Нерчинск — последний город на нашем пути, и я прошу вахмистра разрешить мне сделать здесь покупки, казалось бы — законная просьба... Он же меня на вечное поселение везет!

Поручик не спеша помешал чай ложечкой, отпил глоток.

— Знаешь, Бояршинов, я б его пустил. Не убежит же он. До поезда еще четыре часа. У тебя здесь знакомых нету?

— Разрешите доложить, здесь рядом с вокзалом унтер один живет, мы с ним в японскую вместе воевали.

— Вот и сходи к нему, чтобы не скучать. А он тем временем по городу пройдется, купит, что надо, и главное, вкус свободы почувствует, ведь когда ты рядом — какая свобода... Так ты и устав соблюдешь, и человека не обидишь.

В этом был весь Чибисов. Никто у него не убегал, со всеми обращались как положено, никого не били за все двадцать лет, что он водил этапы из Москвы в Иркутск и Читу. Поседел на этой работе железный поручик, зато сын у него в Омском кадетском корпусе учится, может, и кончил уже, вышел в офицеры...

— Что ж, раз вы приказываете, господин поручик...

— Я тебе не приказываю, Бояршинов, я только говорю, что думаю.

— Ну ладно. Теперь у нас,— жандарм достал часы из кармана, раскрыл,— теперь у нас четверть первого. В четверть четвертого будь здесь без опозданий!

— Буду непременно,— заверил Бронислав и поклонился поручику.— Спасибо вам большое.

Свежий весенний воздух ударил ему в лицо, когда он вышел из здания вокзала. Был конец апреля, лед на реке еще не сошел, оттуда тянуло холодом, и все же земля, нагретая солнцем, источала тепло и запахи весны. Он стоял, сам себе не веря, что остался один без конвойных и надзирателей, без кандалов и соседей по камере. Может идти, куда захочет, и покупать, что его душе угодно, ведь в кармане у него набитый купюрами варшавский бумажник с монограммой — подарок пани Стефании. Давешние мальчишки стояли рядом, боясь шелохнуться, чтобы не спугнуть барина из дальних стран, в одежде, какой здесь никто не видывал, большого барина, который может все...

Бронислав подошел к повозке, возчик кормил лошадей.

— Вы сейчас через Нерчинск поедете?

— Через него.

— Может, подвезете меня? Я в Нерчинске сойду. Они поехали. До города было верст пять. Увидев

вывеску табачной лавки, Бронислав попросил остановиться, дал возчику рубль и попрощался с ним.

Когда повозка тронулась, с нее спрыгнули мальчишки, пристроившиеся сзади на оси.

— А вы здесь зачем?

— Поглядеть...

— На что поглядеть?

— Что вы делать будете...

Они были одного роста и совершенно на одно лицо. Близнецы. У обоих глаза светились неуемным детским любопытством.

— Ваш отец на железной дороге работает?

— Кассиром на вокзале. Мы там рядом и живем на казенной квартире.

— А как вас звать?

— Гриша и Миша.

— Кто старше?

— Оба старше!

— Значит, так, вот вам по полтиннику, и айда домой!

2

Козон — кость из ног барана или других животных, употребляемая для игры; бабка. (Здесь и далее примеч. перев.)