Страница 62 из 64
— Фин, конец, больше нет. — Он вертел в пальцах баночку с пленкой. — Цветы хотел снять. Очень женщины просили их сфотографировать.
— Ничего! — уговаривал я. — Не пропадут ваши цветы. Еще снимете. Вы ведь сюда приедете?
— Приеду.
— Ну вот!
Родольфо вздохнул и расстался с баночкой.
Я зарядил аппарат, засунул его в бокс, и мы с Пако отправились в лодке на риф к осьминогу.
Наш маленький знакомый был на месте. В каменной щели виднелась его бугорчатая зыбкая кожа.
В лодке у нас лежал лист железа, выкрашенный в три цвета. Один край я покрыл густо-зеленой эмалью, второй — чернью, а третий разрисовал пятнами. Очень получился веселый край — как ситчик: желтый и красный.
Пако отодрал от скалы раковину, и, раздавив, мы бросили ее неподалеку от щели, где сидел осьминог.
Желтое нежное мясо моллюска курилось, и животное сразу же почуяло его запах. В глубине щели замелькали темные точки — кожа осьминога пришла в движение, появились маленькие гибкие щупальца, за ними бугорки глаз, осьминожек выбрался на поверхность камня и устремился к добыче. Дальнейшее мы разыграли как по нотам. Пако нырнул, занял место у покинутой животным щели, а я кинулся на осьминога сверху. Тот метнулся было назад — Пако накрыл его ладонью. Заплетая щупальца вокруг пальцев и тараща на нас глаза, животное затихло.
Я бросил на дно лист и приготовился снимать. Пако бережно посадил осьминога на зеленый край.
Однако, вместо того чтобы принять зеленую окраску, наш осьминожек покрылся бурыми пятнами. Потом съежился, прикидывая: «Куда бы удрать?»
«Видно, ему трудно быть зеленым. Не его цвет!» — решил я и перетащил животное на черное.
Этот край листа ему понравился еще меньше. Число бурых пятен увеличилось, и осьминожек стал похож на шапку-ушанку из рыжего каракуля.
«Попробуем еще раз!»
На третьем месте у осьминожка голова совсем «пошла кругом». Он ничего не понял в мелькании ярких пятен и весь налился красным. Он сидел на горошинах, раздувая и опуская бока, и таращил глаза, пытаясь понять: что от него хотят?
Пако подплыл ко мне и с любопытством стал ждать, когда я начну фотографировать.
«Пусть будет красный осьминог на пестром фоне. И вообще пускай перекрашивается как вздумает!» — решил я и стал, плавая вокруг листа, снимать.
Это, наверно, были очень хорошие снимки. Животное ярко выделялось на пестром фоне, и я потратил на него всю пленку. Потом осьминог перекатился через лист и, не спуская с меня глаз, поспешил домой, к своей щели.
Он двигался, принимая каждую секунду другую форму и ловко управляясь сразу со всеми ногами.
«Ладно получилось!» — подумал я и поплыл к лодке.
МУРЕНА И ОСЬМИНОГ
Но коралловый риф тут же отомстил мне за вторжение в жизнь его обитателей.
Не успел я всплыть, как Пако закричал, что появилась мурена.
Я снова нырнул. Осьминог еще торопливо полз, клубясь и переливаясь, по неровной поверхности камня, а зеленая голова рыбы-змеи уже приподнялась над расселиной. В каменной щели завертелись-замелькали черные пятнышки, и, как брошенная ловкой рукой лента, рыба вылетела из своего убежища.
Она плыла, совершая быстрые колебания всем телом, вытянув вперед голову с открытой зубастой пастью.
Осьминог поздно заметил опасность. Он заметался, привсплыл, но, поняв, что уйти не удастся, снова сел на риф.
Увы! Здесь укрытия для него не было. Маленькое зыбкое животное покрылось от страха светлыми и бурыми пятнами, прижалось всем телом к камню и почти исчезло, стало частью рифа. Осьминог плющился и жался к поверхности камня так, что превратился в тонкий пятнистый блин.
Но обмануть мурену было непросто. Не останавливаясь, она промчалась над осьминогом, изогнулась и бросилась в атаку…
Я вспомнил фильм, как мурена расправляется с головоногими, как она рвет их на части, вцепляясь тонкими зубами в слабые, студенистые тела и поворачиваясь как штопор вокруг самой себя…
Я выпустил из рук фотоаппарат и нырнул. Место, где разыгрывалась маленькая драма, оказалось глубже, чем я предполагал. Резкая боль вошла в уши, сдавило грудь… Отчаянно болтая ногами, я погружался.
Хитрая тварь заметила меня. Мало того, она поняла: человек не вооружен. Нехотя, словно раздумывая, она повернулась и, скользя над самым рифом, поплыла прочь.
Я не достиг дна, перед глазами пошли синие круги. Помогая руками, я стал торопливо подниматься.
Внизу, кувыркаясь, падала моя камера. Она ударилась о выступающий край коралловой плиты, соскользнула с него, очутилась на крутом рифовом склоне и, подпрыгивая, плавно понеслась в лиловую темноту, в пропасть, унося — кто знает? — может быть, мои самые лучшие подводные снимки…
Когда я всплыл и отдышался, то снова посмотрел вниз. Осьминога не было. Он удрал к себе в щель…
Через два дня Пако застрелил мурену.
ЧЕРНИЛЬНОЕ ПЯТНО
Еще мне нужно было посмотреть, как плавает наш осьминог.
Я сказал об этом Пако, и мы несколько раз пытались заставить его искать спасения от нас вплавь. Но упрямец ни за что не хотел отрываться от дна. Он упорно прижимался к камням, цеплялся за выступы кораллов, уползал в щели.
— Знаешь, что, Пако, — сказал я наконец, — давай поймаем его, поднимем и выпустим. Хочет не хочет — поплывет!
Так и решили.
Улучив момент, когда животное вылезло из своей норы, мы напали на него с двух сторон. Рассерженный осьминог побагровел и обвил щупальцами наши руки. Втроем поднялись к поверхности воды.
Здесь мы стали избавляться от нашего спутника. Осьминог, сузив глаза и с шумом выбрасывая из дыхательной трубки струйки воды, продолжал цепляться. Только поняв, что его не держат, он разом отпустил наши руки, оттолкнулся, и… коричневое облако вспыхнуло в воде. Выбросив порцию чернильной жидкости, животное метнулось в сторону и скрылось за чернильной завесой.
Уплыло оно или просто погрузилось на дно? Ни я, ни Пако этого не заметили. Только на том месте, где выстрелил в нас чернильной бомбой осьминог, долго висело в воде причудливое бесформенное пятно, чем-то похожее на своего хозяина.
СОПЕРНИКИ
И все-таки плывущего осьминога мне увидеть довелось.
Это было под конец нашего пребывания в деревне, мурена давно погибла, и наш восьминогий знакомый чаще стал появляться днем из своего убежища.
Я плавал на рифе, собирая для Родольфо асцидии — странные пустотелые существа, похожие на бутылки с короткими горлышками. Сетка, куда я их складывал, была уже наполовину набита, когда мне показалось, что около норы, где прятался наш осьминожек, происходит какое-то движение.
Я присмотрелся. По коралловой плите ползал взад-вперед осьминог, значительно крупнее и темнее нашего, а из норы за его перемещениями следил хозяин. Он смотрел на пришельца, приподняв глазные бугорки и медленно поворачивая их, как перископы.
Потом над краем расселины засновали белые кольчатые присоски, приподнялась пятнистая спина, и вот уже оба осьминога сидели друг против друга, возбужденно свивая и развивая щупальца.
«Быть драке! — подумал я. — Драке за самое главное, самое святое для каждого обитателя морского дна — за охотничий участок, за дом».
Противники медленно покрывались бурыми пятнами. Что-то похожее на зелень вспыхнуло в коже пришельца и погасло. Потом начал бледнеть наш знакомый. Они так и сидели — глаз в глаз, нога в ногу, поочередно то наливаясь краской, то приобретая пепельно-серый цвет.
Но драки не произошло. Пришелец, видимо, понял, что насиженное место хозяин дешево не отдаст, неожиданно вздрогнул, потемнел, приподнялся над камнем и поплыл прочь.
Он плыл, раздувая и сокращая тело, набирая в себя воду и с силой выталкивая ее. Два щупальца он держал на отлете, как крылья, а шестью остальными, сложенными в плеть, размахивал, как хвостом.
Проплывая подо мной, он уменьшил частоту и силу толчков, еще шире развернул щупальца-крылья и, планируя как птица, которая садится на землю, опустился на дно.