Страница 34 из 73
— Друг, не нужно мне говорить о чертовых врачах.
Я сказал “друг” так, чтобы это звучало, как будто он совсем и не друг.
— Я в порядке. Я, черт возьми, здоров.
Хэппи встает, из кармана рубашки вытаскивает носовой платок, и тяжело дыша, вытирает им кровь на губе.
— Вот поэтому, бро, я думаю, что тебе надо кое-кого посетить.
Мы смотрим друг на друга.
— С тобой не все в порядке. Я не думаю, что с тобой было все хорошо хоть один день в твоей жизни.
Хэппи мой друг, а также он заноза в заднице. Отворачиваюсь, чтобы позволить себе успокоить чудовище, которое живет в моей голове. Я глубоко вздыхаю:
— Никаких врачей. Вопрос закрыт. Что сегодня на повестке дня?
Он сразу же отвечает:
— Наведение порядка. Склад А.
Мои брови поднимаются, а на лице появляется садистская улыбка.
Похоже, в конце концов, я смогу на кого-то направить свою злость.
Сидя на складном стуле за пять долларов из хозяйственного магазина, я чувствую, как растет мой гнев, когда смотрю на предателя, который напрасно пытается рассказать свою историю. Но он лжет.
Я распознаю ложь. Я король лжи. А он действует мне на нервы. Хэппи пинает его под колени. Он падает на них.
Пухленький мужичок среднего возраста дрожит, умоляя:
— Мистер Т, пожалуйста, не делайте это. Моя семья, они…
Он прикусывает язык, после того, как упомянул про семью. Как будто я приду за ними. Парень совсем меня не знает. Это не мой стиль.
Заведя руку за спину, я вытаскиваю из моих слаксов свою полуавтоматическую пушку 32-калибра. Она красавица, но моя любимая – 45. Я не буду использовать мою малышку на этом куске дерьма. Я не хочу ее замарать его мерзкой кровью.
Смотрю вниз прямо ему в глаза. Я удерживаю его взгляд.
Используя ствол пистолета, я рассеяно почесываю им мой висок, и спрашиваю еще раз:
— Что ты рассказал Хамиду, Патрик? И не говори «ничего», потому что фотографии не лгут. И по тому, как он качал головой, и улыбался, как будто выиграл в гребаную лотерею, я знаю, ты что-то ему рассказал.
Он дрожит, и плачет. Сопли вытекают из его носа прямо в рот.
— Ничего? Ты не сказал ничего?
Встав, я делаю к нему два шага, и вздыхаю на его плачевное состояние:
— Ничего личного. Просто бизнес.
Подношу дуло пистолета к его лбу, глубоко вдыхаю, и закрываю глаза. Выдох.
Раздается выстрел.
Улыбаясь как идиотка, и витая в облаках, я иду, чтобы провести немного времени с Никки. Действительно, мне необходимо это после всего произошедшего на этой неделе.
Каждую неделю мы с Никки обязательно встречаемся в местном кафе. Где-то, где сможем посидеть и вдали от шума провести наш ланч.
Помешивая кофе, и избегая моего взгляда, она выглядит виновато.
— Я ничего не знала об этом парне, и это меня волновало. Я… — она кашляет, — Я поспрашивала тут и там...
Я прерываю ее, задыхаясь:
— Никки, ты не могла.
Подняв руки вверх в успокаивающем жесте, она добавляет:
— Я не могла позволить лучшей подруге встречаться с кем попало, не так ли? Ничего не вышло, крошка, так как я ни черта не узнала. Люди знают его. Люди знают о нем. И люди предпочтут проглотить бритвенное лезвие, чем рассказать что-то о Твитче. Вывод: он не только жуткий, но еще этот мужчина зарыл свои секреты глубже, чем священник из Ватикана.
Я не знаю, что делать с этой информацией. Поэтому не делаю ничего.
Я меняю тему:
— Ты понимаешь, что через две недели твой день рождения?
Она закатывает глаза:
— Да, мам, я понимаю, но даже не пытайся сменить тему, крошка.
Хитро улыбаясь, она шепчет:
— Какой он?
Она умрет, если не узнает. Я чувствую, это желание все узнать, исходит от нее волнами.
Подумав, я вздыхаю, и растворяюсь на стуле:
— Когда все хорошо, тогда это самая лучшая и самая прекрасная вещь, которую я когда-либо испытывала. Так хорошо, что мне становится жаль тех людей, которые не испытывали подобного.
Она широко улыбается, и я продолжаю:
— Но, когда все плохо... Ники, все плохо. Чертова греческая трагедия. Это ужасает. И действительно, чертовски пугает, — помешивая кофе, который в принципе, больше не нужно мешать, я шепчу: — Он пугает меня.
Я наблюдаю, как улыбка сползает с ее лица. Теперь она выглядит обеспокоенной.
Я тянусь через стол, беру ее за руку, и честно говорю:
— Но эти хорошие моменты... — я мечтательно вздыхаю. — Я смогу пережить плохие, так как у меня есть хорошие. Потому что хорошие моменты — умопомрачительны. Так что ты должна понять, что я собираюсь плыть по течению, и брать то, что предлагают.
Никки все еще выглядит обеспокоенной, но в ее глазах появляется мечтательность. Вот то, что я обожаю в Никки. В душе она романтик.
— Ладно, крошка. Ты умнее всех моих знакомых, так что, несмотря на то, что я беспокоюсь за тебя, знаю, что ты все сделаешь правильно. Но обещай мне одну вещь: если все станет слишком напряженным, ты бросишь все это, даже независимо от хорошего.
Я сразу же отвечаю:
— Обещаю.
А потом я задаюсь вопросом, почему я лгу в лицо моей лучшей подруге
У мальчика есть еще пять минут, чтобы сюда добраться, или он уволен. А это дерьмовое начало первого рабочего дня.
Он не позвонил, даже зная, что опаздывает, и я официально разозлен. Если он еще не понимает, что глубоко в дерьме, то скоро это поймет, как только придет.
Внезапно зазвонил мой телефон.
Лекси: Как проходит первый рабочий день Майкла? Пожалуйста, будь с ним любезным. Твитч, он хороший ребенок.
Мой гнев слегка угас.
Я не понимаю, как у нее это получается, но она просто делает это. Она— мой личный способ управления гневом.
И она боится тебя.
Из-за этой внезапной непрошенной мысли я хмурюсь.
Я: Я напишу тебе, как только он появится.
Она тут же отвечает.
Лекси: Пожалуйста, не делай ничего необдуманно. Прошу..
Как только я начинаю набирать ответ, дверь моего кабинета открывается, и с опущенной головой входит Майкл, медленно заходя в мой кабинет. Я быстро печатаю Лекси.
Я: Он здесь. Успокойся, мама медведица.
Поднимаясь, я говорю ему:
— Рад, что ты, наконец, пок...
Я замолкаю на полуслове, когда он подходит ближе ко мне, и замечаю распухшую губу. Встречаю его на полпути, и хмурюсь, когда, аккуратно приподнимая его подбородок, смотрю ему в лицо. Сжав челюсти, он закрывает глаза и позволят мне осмотреть его.
Под одним глазом у него чернеет пятно гематомы, сломан нос, и разбита губа.
Дерьмо.
Кто-то поработал на нем кулаками. Они повсюду неслабо побили его. Мне интересно, насколько хреново выглядят остальные части его тела прямо сейчас, но я не буду спрашивать. Я не хочу забирать у него то, что осталось от его достоинства. Парень выполнил то, как я ему и сказал, он купил новую одежду, и сделал аккуратную, короткую стрижку. Новые джинсы порваны, его новые кроссовки сбиты, а белая майка-поло запачкана кровью и грязью.
Отпустив его подбородок, я кладу руки на бедра, и вздыхаю:
— Что случилось, парень?
Он равнодушно отвечает:
— Мне сказали передать вам вот это.
Потянувшись к своему заднему карману, он вытаскивает сложенный листок бумаги, который испачкан кровью. Я беру бумагу, и всматриваюсь в его лицо. Кровь стекает из его сломанного носа, и капает на персидский ковер. Как только он понимает это, поднимает руку к носу, стремясь остановить кровь, и испугано шепчет:
— Извините. Я не хотел.
Подойдя к своему столу, я вытаскиваю из коробки парочку платков, и протягиваю их ему. Трясущейся рукой он берет их, а я озадаченно спрашиваю: