Президент

«А чего, собственно, ты тут из себя строишь девочку? — спросил себя президент. — Почему же ты плакал, когда взорвали в Буйнакске дом, и когда увидел на экране убитого ребенка, извлеченного из-под обломков? Это что — минута слабости? Ты тогда задал себе глупый вопрос — как Люди могли такое совершить? И что ты в ту минуту ответил себе? Это не люди… но и не животные, ибо животные на такое зло просто не способны. Ты так подумал и в тот же вечер гусенята из НТВ озвучили версию одного бандитского главаря, который утверждал, что взрыв — это дело рук российских спецслужб. И когда сейчас ты говоришь, что ты не киллер, ты лукавишь и снова оглядываешься на тех же гусенят. Скажи себе прямо: я пришел в это ущелье, чтобы сотворить справедливое возмездие и пока будет биться мое сердце, я от этой мысли не откажусь. Эти люди находятся вне закона с того летнего дня, когда они вошли в Буденовск и погубили 120 безвинных душ. Тебе этого мало? А как же быть с непреложным: пусть лучше погибнет весь мир только бы восторжествовало правосудие?.. Ведь тебя этому учили в университете. Учили… Тогда давай разберемся, что ты понимаешь под словом „правосудие“ ? Обыкновенное дело — процесс: расследование, доказательства вины, борьбу сторон — обвинения и адвоката. А разве у меня мало доказательств? Вопрос в другом: можешь ли ты, глава государства, быть в одном лице и судьей и палачом? Даже, если речь идет о террористах? А вот это уже заумь: сейчас я частное лицо и меня могут убить, взять в плен и я могу сейчас подохнуть от солнечного удара… И, как частное лицо, убив тех, кто на протяжении многих лет терроризировал мою страну, я всю ответственность и весь грех беру на себя. И только на одного себя. Я готов один гореть в аду и быть проклятым всеми гусенятами мира лишь бы больше не взрывались дома и не висела угроза разлома государства…»

И как будто Шторм услышал его мысли.

— Я не согласен, что этих ребят надо обязательно отдавать правосудию. Они нетранспортабельны. И они делом доказали, что категорически против российского судопроизводства. И, в-третьих, это сугубо мужское дело, как мы друг с другом поступим… Мы с ними устроим маленький междусобойчик — кто кого первый умоет, тот и в дамках…

Между тем, пока Барс усаживался в плетеное огромных размеров кресло, который ему поднесли два боевика, из крайнего прямоугольного проема появились вооруженные люди и цепочкой направились в сторону северного створа ущелья. Их было человек двадцать, у всех на плечах противотанковые гранатометы, поперек груди — автоматы, двое несли продолговатый ящик, возможно, с патронами. Один из тех, кто сидел у стены, что-то им крикнул по-чеченски, махнул рукой и цепочка разразилась громким хохотом.

— Весело мальчуганы идут, — сказал Шторм, — но поглядим, какими они вернуться назад… — Смотри-ка, да они большие интеллектуалы, играют в нарды, — Шторм имел в виду Барса с Тайпаном.

И действительно, в бинокль Путин хорошо рассмотрел принесенный кем-то плетеный стол, расположенные на нем нарды и черно-белые игральные шашки.

— Не дать не взять — дачники на своей семейной фазенде, — зло выругался Шторм. — Сейчас все можно решить одной гранатой… У меня во рту столько слюны, что если я сейчас чего-нибудь не попью, сдохну от злости.

Однако Шторму не пришлось долго ждать воды. Подползший сзади Изербеков доставил им «завтрак разведчика» в самонагревающихся пакетах и три фляжки с пресной и подсолоненной водой.

— Давайте, Владимир Владимирович, подкрепимся, — Щербаков бесшумно вскрыл пакет. — О, пахнет, как у мамы на кухне…

Однако им не суждено было в ту минуту начать трапезу. Слева, со стороны южного входа в ущелья, что-то привлекло их внимание. Послышались крики «Аллах акбар! Аллах акбар!» Это возвращалась с задания очередная группа боевиков, которых приветствовали все, кто был на блокпостах и кто вообще находился в ущелье. Правда, кроме тех людей, кто с лопатами и ломами в руках устилал плитами ущелье. Прекратив работу, рабы молча следили за вошедшим в теснину отрядом… Это были те люди, которых они ночью встретили после высадки из вертолета.

Впереди размашисто шагал широкоплечий бородатый детина с крупнокалиберным пулеметом на плече, с болтающейся у самых колен полупустой пулеметной лентой. Рядом с ним, не очень активно шевеля ногами, тащился Мегаладон. На груди у него висел автомат, а на нем покоились обе руки…

Судя по затрапезному виду, эти люди побывали в серьезной переделке, кое на ком одежда висела клочьями, лица закопченные, усталые… Но каково же было торжество в их взглядах и осанке! И даже те, кто нес своих раненых товарищей на носилках, шли с гордо поднятыми головами и склабились в бороды. Лошади шли с понурым видом, вяло отмахиваясь от мух хвостами.

— Считай, целый взвод, — прокомментировал Щербаков. — Очевидно, эти вояки Аллаха скубали какую-нибудь нашу колонну…

— И этих мы тоже можем сейчас запросто замочить, — сказал Шторм и положил руку на раскаленный ствол автомата.

— Когда мы встретили их было двадцать четыре человека, — сказал Путин, — возвращаются намного меньше… и не хватает трех лошадей…

— Значит, не все коту масленица… Сейчас бы всю эту шайку одним скопом… но погодь, среди них, кажись, есть и наши…

И верно, в самой середине группы боевиков, со связанными через грудь руками шли трое в форме российской армии. Двое молодых, наверное, второгодок и один в возрасте, в висящем клочьями камуфляже… Лицо у него было в синих буграх, и он опадал на одну ногу. Возможно, офицер.

Но среди российских военнослужащих затерялся еще один человек, у которого тоже были связаны руки, и который шел в одном исподнем. Это был заместитель главы районной администрации, которого взяли прямо в постели, под плачь и крики жены и двух дочерей. Об этом эпизоде позже напишут газеты…

С высоты хорошо было видно, как на вошедшую в ущелье группу реагировали вожди — Тайпан и Барс. Они, подняв руки, что-то прокричали и вслед им откликнулись те, кто находился в кустах можжевельника, в тени скал и те, кто бдел на блокпостах…

Шедший впереди боевик, скинув с плеча пулемет и полупустую ленту, прошел по вымощенной дорожке к столу и опустился на колено. Руку, протянутую ему Барсом, он целовать не стал, лишь поднес к разгоряченному ходьбой и зноем лицу и дотронулся лбом. Поднявшись, стал докладывать о проведенной операции. И сколько времени боевик говорил, столько же Барс держал на лице довольную, благостную улыбку, чем сильно подбадривал своего товарища по оружию. Затем к столу подвели плененного заместителя главы администрации и лицо Барса приобрело совершенно другое выражение. Он смотрел на пленного так, как, очевидно, судья смотрит на приговоренного к высшей мере — без всякого выражения…